Кто рано встает, тому Б-г дает

Ах, какое было время! Только-только появились в советской культуре такие странные люди — "барды". И пошли, и посыпались песни: с болью, надрывом, глубокие, чувственные, о любви, жизни, истории — обо всем. Песни, которые мы разучивали наизусть и пели на кухнях, на посиделках, в походах. Одно из самых значимых имен этой плеяды — Вероника Долина. Нет, советские сумасшедшие — не похожи на остальных! Пусть в учебники не вошедшие — сумасшедшее всех иных… Им Высоцкий поет на облаке. Им Цветаева дарит свет. В их почти человечьем облике - ничего такого страшного нет… В этом году Веронике Долиной исполнилось пятьдесят лет. Женщин не принято спрашивать о возрасте, но для Вероники категории возраста не существует. — Все хорошо. Я задержавшийся тинейджер. Были колоссальные несовершенства собственные и мировые в пятнадцать лет, и в двадцать пять они же, проклятые. Они же гнут к земле и ныне. Возраст — это вообще не беспокоящая меня категория. Сколько есть, столько есть. В восемнадцать лет я немножко торопилась, чтобы детки появлялись раньше, чтобы меня принимали за взрослую — ну, в моей генерации так было принято. Поди сейчас человеку двадцати пяти лет от роду — засунь двоих детей. Надо быть большим причудником или глубинным провинциалом с неведомым образованием и непредсказуемым числом извилин. А в мое время все это было благопристойно и нормально. Ах, детки. Когда-то Вадим Егоров написал стихи, в которых были такие строчки: У Вероники четверо детей - Три человечьих и один собачий. Она их учит: "Буки, веди, аз..." На них скупую нежность равно тратя - Ведь души равно трепетны у нас И у четвероногих наших братьев. Говорят, что однажды в Литве эти трое человечьих детей пытались столкнуть одного собачьего в воду — пусть покупается с ними. Пес упирался, упирался, а потом вдруг отчетливо проговорил: "Не надо…" Не верите? Что ж, десятки свидетелей слышали это собственными ушами. — У меня всегда жили собаки. И что я отметила: когда собака умирает, у меня меняется жизнь. Как будто собака что-то с собой уносит. Или я с ней что-то посылаю. Не знаю, то ли на небеса, то ли еще куда… — Сейчас этот стих уже не звучит, ибо детей пятеро. Четыре из них — человечьи. Как их воспитывают? — Обязательно — чтобы читали, чтобы у них были какие-то знания в литературе, кинематографии, истории, живописи, поэзии. Чтобы читали хорошие книги, смотрели хорошие фильмы, бывали в музеях. И — чтобы была какая-то отдача. Можно не сразу… С детьми надо дружить, чувствовать в них равных тебе партнеров, которых ты можешь чему-то научить, и которые могут научить тебя. Для Вероники, как для многих советских людей, карта мира менялась. В 1983 году ей прислали подарок — роскошный магнитофон с немыслимыми в те времена колонками, микрофонами, кассетами. И — одна кассета внутри. А на кассете голос: "Дорогая Вероника! Вероятно, вы не знаете, сколько поклонников у вас тут, за океаном". Голос принадлежал старинному сотруднику "Голоса Америки" Алексею Ретивову. — Сказать вам, сколько прошло лет, пока я расшифровала слова "тут, за океаном"? Наверно, те, которые слали эту звуковую записку, не могли усечь, что есть уймища людей, которые вообще не понимают, что есть жизнь за океаном, что там Америка! Обнаружилось это шесть или семь лет спустя! Но тогда я не стала расшифровывать — инопланетянство, и все! Селяви так селяви! Тель-Авив так Тель-Авив… До свидания, Женька! Пой там хорошенько… Эти строчки написаны уехавшему другу — Евгению Клячкину. А потом начались заграничные вояжи. Чехия, Словакия, Польша. Конец восьмидесятых. Долина, Новоженов, Иртеньев — и павлиний хвост безымянных, но шумных комсомольских деятелей. Гостиницы хай-класса, выступления по радио. "Давно мы не видели такого профессионализма", говорили Веронике. И — по тогдашним советским меркам — просто золотой дождь. — Одна из кульминаций моей жизни — 1989 год. Красивейший год, на который пришлись поездки — Англия, Западная Германия, Япония, США, Канада и что-то еще и еще… И Швейцария, и Франция. Мне показалось, что это начало жизни. Открыть вам секрет? Это был финал. Тогда нам простили все. Наш неуклюжий русский язык, нашу невесть-во-что-одетость, нашу плохую стрижку, наши неуклюжие голоса — простили все, приняли за людей. И больше не прощали никогда. А мы уже почти стали людьми!.. Но было поздно… потому что мы все равно обломки империи. Эта империя даже не Монголия. По всему — по отдаленности, по неведомости, по скрывающейся азиатчине, по лукавости — мы же еще и Европу норовим изобразить. Родимый край не так уж плох. То облако, то тучка! Сплошная ширь, куда ни глянь, Простор — куда ни кинь… Полынь, полынь, чертополох, Российская колючка… Полынь, полынь, чертополох, Чертополох, полынь. — Они решили, что мы тоже часть мира. Да, нас разделяла пропасть, но они через эту пропасть протянули свои длинные мускулистые руки. И решили, что мы стали, как люди. А мы не стали. И я тоже. Я не выучила языков. Тот французский, который у меня есть, служит мне во все лопатки. Но этого мало. И теперь все мои вояжи и моя карта — это только эмигрантские колонии. Это моя чудесная, обожаемая публика, жемчужина к жемчужине. Но, наверное, я больше никогда не увижу западную публику. — Что вы планируете еще сделать в своей жизни? — Буду писать стихи. На своем никому не льстящем наречии. Стихи ко мне тянутся. Я чувствую, что я им нужна, что мы с ними взаимодействуем, они меня строят. Я стихообразующая, но и стихи образуют меня. Все мои дети от них, все мои крупные и мелкие приключения от них. У меня бывают благостные состояния, ощущения себя "на месте", чувство баланса — но это редкий гость. В основном, у меня дисбаланс и такой тлеющий огонь недовольства собой, который меня поджигает изнутри. Чтобы его как-то унять, необходимо производить какие-то действия. А иногда даже делать поступки или совершать деяния. Вот этим я и занимаюсь. Надо было всегда родить дитя, или накатать стихов, или дать хороший концерт. Лучше, чем предыдущий. А можно очень помочь кому-то из детей. А иначе — огонь горит и жжет. Мой самый трогательный стих Во мне самой еще не стих. Так пусть летит, твои сухие тронет губы! Во мне любые пустяки Переплавляются в стихи - Прозрачно-горькие, как сок грейпфрута Кубы. — Есть ли какая-нибудь жизненная мудрость, секрет, которым вы готовы поделиться? — Есть одна мудрость. Вставать как можно раньше. Для человека, обитающего на этой территории, это просто перл. Это жемчужина. Итак: с молодости научить себя рано вставать. Особенно это важно женщинам. Особенно — в Москве. Чем больше и полнее человек использует свой световой день, тем больших успехов он добивается. Тут-то и обрушиваются сумерки…