Хомо Скандалиус, или Судьба отвергнутых

- Главный скандалист русского театра. Андрей Альбертович, это еще про вас? - Конечно, есть определенного рода эволюция. На самом деле, я с юмором отношусь к такого рода штампам. Это говорит о том, что наши критики замечательные очень часто пребывают в плену некоего концепта. Потому что сначала я был "самый скандальный", затем - "самый модный", чуть позже - "самый элитарный". Б-же мой, чего только не было. А сейчас, думаю, я уже перешел как бы в иное качество. Если вы заметили, мои последние спектакли: "Анна Каренина" по Льву Толстому, Оскар Уайльд - "Идеальный муж". Да, "Хомо Эректус", который идет в Театре Сатиры - это, конечно, провокационная пьеса Юрия Полякова, о свингерах. Но все равно она решена в формате социальной сатиры, и на этот спектакль приходят даже семьями. Ну и наконец, последняя моя премьера - "Школа любви" в Театре Армии. Спектакль, специально поставленный на Касаткину, по мотивам "Гаральд и Мод", где 80-летняя графиня влюбляется в 20-летнего мальчика, склонного к суициду. - Вот не можете вы без начиночки определенной. - Да, но все равно - есть уже линия мировой классики: Уайльд, Толстой, Колин Хиггинс. Когда открылся "железный занавес" и мы наконец-то воссоединились с цивилизованным миром, у меня были постановки о русской эмиграции. Например, "Желтый ангел", жесткий спектакль, нелицеприятный - о том, как в эмиграции спивались, стучали друг на друга. Или спектакль по пьесе Климонтовича "Снег недалеко от тюрьмы", где, кстати, дебютировала тогда еще никому не известная Лена Яковлева. Она играла беременную лимитчицу, над которой издевались менты. То есть когда меня называли скандальным, то имелись в виду именно эти острые произведения. А сейчас меня все-таки больше интересует то, что основано на чувственном театре. «У меня всех негодяев - от Жоржа Дюруа до Калигулы - играют красавцы.. Дюруа - Домогаров, Феликс Круль - Безруков, Дориан Грэй - Даниил Страхов. Мне очень важно нашему сегодняшнему зрителю, особенно молодому, открыть глаза на то, что зло очень часто бывает обаятельным». - Но для чего был тот эпатаж: натуралистические сцены, ненормативная лексика? Чтобы ярким пятном выделиться на фоне остальных? - Отчасти вы правы. Я часто думаю: если все, что ты делаешь, не имеет никакого отзвука, есть ли сам прецедент? Когда модным стало увлечение ненормативной лексикой, я взял пьесу "Игра в жмурики" - про двух вохровцев, которые коротают ночь в морге, - где просто в каждой фразе присутствовала эта лексика. И доказал, что на 15-й минуте спектакля она уже ничего не значит. Зритель следил за замечательной, очень жесткой игрой ленкомовцев Андрея Соколова и Сергея Чонишвили и забывал о ненормативной лексике. Все мои герои находятся как бы в пограничной ситуации. Тогда-то в человеке и проявляется либо человеческое, либо, извините, что-то от беса. Если вы обратили внимание, у меня всех негодяев - от Жоржа Дюруа до Калигулы - играют красавцы. Дюруа - Домогаров, Феликс Круль - Безруков, Дориан Грэй - Даниил Страхов. И тут дело не в скандальности. Просто мне очень важно нашему сегодняшнему зрителю, особенно молодому, открыть глаза на то, что зло очень часто бывает обаятельным. А это ведь самое страшное: за таким злом часто не видно добро. - Это вы сейчас объясняете. А многие ведь могут подумать, что Житинкин держит зрителя за дурака и поэтому как дикаря покупает его цветной оберткой, ярким фантиком. - Вот вы практически уже и ответили на свой вопрос. У меня есть книжка, которая называется "Плейбой московской сцены". Название редактора, оно явно коммерческое. Но книга очень серьезная. В главах, посвященных режиссуре, четко расставлены акценты и объяснено, почему я упаковываю свои спектакли в яркую обертку. Не потому, что держу кого-то за дурака. Просто нельзя не учитывать сегодняшнее клиповое сознание зрителя.. Мы все играем в эту замечательную игру, когда, лежа на диване, щелкаем каналы. И если наше внимание что-либо цепляет, мы останавливаемся, если нет - проскакиваем. Поэтому профессионализм режиссера сейчас заключается еще и в том, чтобы удержать зрителя. - В своем творчестве вы проживаете бурную жизнь, в ваших спектаклях чувства и страсти накалены до предела. Может, всего этого вам не хватает в реальной жизни? - Вы правы. Огромное количество людей занимаются искусством для того, чтобы в сотворенном, смоделированном ими мире испытать то, чего они не испытывают в жизни. Ведь в жизни актеры часто - робкие, застенчивые и закомплексованные существа. Они настолько полно существуют на сцене или на съемочной площадке, что на собственную жизнь заряда батареек им порой и не хватает. И огромное количество людей приходят в театр, чтобы отрешиться от той жизни, в которой они живут, чтобы испытать те эмоции, которые они не испытывают. Вот пример элементарный. На спектакле "Милый друг", где красавец Домогаров играет Жоржа Дюруа, который штурмует Париж как крепость, из будуара в будуар поднимаясь все выше по карьерной лестнице, почти весь зал - женщины. Потому что сидя в зрительном зале, они испытывают то, чего, быть может, им не хватает в собственных семьях или что не позволяет им нравственный императив. Они идентифицируют себя с героинями, которых соблазняет Домогаров… - Вы все о других. А чего вам не хватает в жизни? - Отвечу. Я бы очень хотел родиться не в наше время. Я, наверное, вообще ошибся веком. Потому что люблю все, что связано с модерном, с декадансом. Очень люблю время Оскара Уайльда. Безумно – эпоху Возрождения, почему и ставлю Шекспира. Мне кажется, что Шекспир, который очень часто идет у нас, какой-то кастрированный. Не случайно "Венецианского купца" мы поставили после огромного перерыва. До революции эта пьеса ставилась очень широко, а в советское время вошла в негласный список не рекомендованных постановок. - Из-за еврейской темы? - Да. И я рад, что были сняты такого рода табу. Я впервые в России поставил "Калигулу" Камю и "Лулу" о знаменитой куртизанке, всего позднего Теннеси Уильямса: это и "Старый квартал", и "Внезапно прошлым летом", и Томаса Манна - "Признание авантюриста Феликса Круля"… - Почему в вашем пространстве и времени так часто обитают не принятые обществом и моралью ценности? - Не всегда. Но, если вы обратили внимание, искусство все равно в чем-то существует вопреки. Вопреки тому, что принято, что приятно и удобно обывателю. Я в данном случае разделяю позицию Бернарда Шоу. Он говорил, что есть такое понятие, как "неприятные пьесы". Они не очень нравятся обывателю, потому что в чем-то задевают его совесть. Вот, например, в "Хомо Эректусе", который идет сейчас в Театре Сатиры, нет вообще ни одного положительного героя. Хотя там представлены все социальные слои: «новый русский», жена которого ничего не делает, семья журналистов - продажная интеллигенция, депутаты - проститутки, рабочий Вася, который шел на маевку, а попал на сборище свингеров. И я вижу, как зритель съеживается от неприятной правды. Но эта пьеса, из разряда неприятных, все равно в какой-то степени заставляет их к финалу очиститься. Катарсис наступает - им вслух сказали то, что они сами боялись проговорить. Я-то считаю, что во время спектакля зритель не должен испытывать абсолютный стопроцентный комфорт. Иначе он просто уснет. А я, если зрители будут спать на моих спектаклях, просто сойду с ума. - Скажите, у вас было счастливое детство? - Я родился в семье ученых, у меня родители химики. Они работали на космос, поэтому были достаточно засекречены. Занимались пенополиуретаном, и вся несгораемая синтетическая внутренняя обшивка космических кораблей - их рук дело. Они до сих пор продолжают работать - пишут книги, ездят на симпозиумы. Ведут очень активный образ жизни, что меня безумно радует. - Но они, наверное, были очень занятые люди, и в детстве вы их видели нечасто? - Нет, они действительно очень много ездили, но уикенды мы старались проводить вместе. Меня в три года научили читать. Очень рано я прочел, скажем, Мопассана - в семь лет, кажется. У меня было абсолютно свободное воспитание, родители мне ничего не запрещали. Может, поэтому я не очень-то ощущал даже давление совка. Как говорил Альбер Камю, я путешествовал в своих лабиринтах. То есть мои внутренние приключения мне были дороже внешних событий в этой стране. Однако когда я подхватил театральную бациллу и в хорошем смысле отравился запахом кулис, светом рампы, то были и студии, и поездки с ребятами. Я с первого захода поступил в Щукинское училище, окончил его с красным дипломом. Год только проработал в Театре Вахтангова, и меня Симонов из актеров выдернул на свой последний режиссерский курс… - Это ведь он сказал: Житинкин - слишком умный для актера? - Абсолютно. И эта его фраза меня сразила наповал. Я ночь бессонную провел, размышляя о том, что, видимо, он прав, и я - не очень хороший актер. Потому что актер, который обладает неким режиссерским глазом и сам себя контролирует, - враг режиссера. Он внутри спектакля играет свой спектакль. И такие артисты, как правило, очень быстро переходят в новое качество. Я был такой, и Симонов мгновенно это почувствовал. И я очень благодарен ему за этот, как мне тогда казалось, странный поступок. Ведь я был успешный актер, снимался в кино. Думал: чего это он мне ломает карьеру? А потом понял его мудрость. - Вы считаете себя умнее актеров? - Вы знаете, может быть, только на уровне замысла. Актеры, они ведь обладают как бы чувственным умом. Или даже хитростью. А вот если говорить о рычагах, о тех кнопочках и том коде, который в них должен быть внедрен, то есть об интеллектуальной сфере, то это, конечно, прерогатива режиссера. Есть и исключения. Я, например, работал со Смоктуновским. Иннокентий Михайлович в этом смысле был поразительным человеком. У него даже некоторые режиссеры учились. Потому что он как раз обладал и очень хорошей энергетикой, и чувственностью необыкновенной, и мог отключаться от головы. Но голова при этом у него была стопроцентно режиссерская. Поэтому в слабых картинах или спектаклях он сам себе выстраивал рисунок роли. И это все знали. Я очень многому у него научился. - Но в основной своей массе актеры - несмышленые дети, которым нужно то пряник дать, то в угол поставить? - Безусловно. Я уж не говорю о том - помните знаменитый анекдот, - что это сукины дети. Потому что изначально в силу своей профессии актеры ведут себя как избалованные капризные дети. Не просто дети - нарциссы. Даже в прямом смысле.. Представьте себе, сколько раз в течение дня им приходится подходить к зеркалу. И на себя смотреть, и гримироваться, и изучать свое лицо. И это касается не только женщин, мужчины – точно такие же нарциссы, к сожалению. Профессия накладывает свой отпечаток. - У вас много врагов, как думаете? - Думаю, да. А знаете почему? Потому что я никогда не подстраиваюсь ни под какие институты власти. Я никогда не зайду за кулисы поздравить коллег, если мне не понравилось. А некоторые делают это абсолютно спокойно. - А может, потому, что люди не любят непохожих на себя? - В том числе и это. И то, что я очень многим открыл глаза на собственную недосказанность или недовоплощенность. Я обнажал иногда такие страсти, такие вещи, которые, поверьте, не всем приятны. Взять хоть тот же спектакль "Хомо Эректус". Его ведь сначала запретили, и только вмешательство Ю.М. Лужкова спасло спектакль. Он сказал своим же чиновникам: идите, посмотрите, как над вами народ смеется. А это не может не раздражать. Я уж не говорю, что в искусстве во все времена был чудовищно высок процент зависти. - Если вспомнить "Венецианского купца". Почему все-таки вас заинтересовала еврейская тема? Вы наш человек? - Нет, хотя все думают почему-то иначе. Тем не менее евреи считают меня своим: я часто бываю в синагоге, очень люблю еврейскую культуру, еврейский народ. - А может, судьба отвергнутых - вот что вам близко? - Абсолютно правильно. Это ключевое словосочетание. Ай, как хорошо - судьба отвергнутых. Надо запомнить.