ВИВА, ПАРФЮМ!

Культовая книга немецкого писателя Патрика Зюскинда «Парфюмер» появилась в Москве в начале 90-х прошлого века, сразу став бестселлером. Из трех экземпляров, чудом добытых мною в крохотном полуподвальном магазинчике, все три тут же ушли гулять по знакомым, да и с концами. Теперь «Парфюмер», изданный-переизданный, уже не раритет книгомана. Прочно завоевав полки частных и публичных библиотек, он добрался наконец и до российской сцены. 17 февраля в Доме киноактера состоялась премьера мюзикла Марка Розовского «Вива, Парфюм!» Постмодернистский шедевр, сочетающий блистательную игру хладного ума, построенную на изящных парадоксах, с сочным языком французской классики, казался малодоступным для сцены. Не то чтобы нельзя было сыграть запах — не такое игрывали. Но ведь, кроме запахов, в книге еще, простите, двадцать пять убиенных девственниц, преступление на преступлении — и все в духах. Учитывая, что театр — не кино, где можно «весомо, грубо, зримо», а реализм на сцене считается сегодня признаком дурного вкуса, становится ясно, насколько непростую задачу представлял собой зюскиндовский текст. То ли трагедию ставить, то ли кровавый триллер, то ли фрейдистский водевиль. Однако если сложить и утрясти все нюансы мрачного авторского замысла, в итоге получим трагифарс — жанр, привычный в отечественном театре и предоставляющий необходимое пространство режиссерской фантазии. Первая и основная фантазия, с которой сталкивается зритель, — перенос действия в Москву приблизительно павловских времен. Главный герой рождается на Тишинском рынке, по соседству с кладбищем, и нарекается Андреем Неказистым. С этого момента действие разворачивается почти как в книге. Трудное детство героя целиком укладывается в песню мамаши-распутницы (которую пожалели и не казнили) и диалог няньки с монахами, во время которого все дымится и горит убедительным адским пламенем: распятие, купель, колыбелька странного младенчика. В следующей сцене зритель встречает уже выросшего Андрея (народный артист России Евгений Герчаков). И тут-то начинается самое интересное. Переезд в Россию автоматически превращает главного героя из несчастного беспризорного монстра, от рождения лишенного любви и ласки (каким он предстает у гуманного европейца Зюскинда), в фигуру державного масштаба и таких же задач: в великой стране даже злодей обязан быть великим. Вот и Андрей, оказывается, не девушек преследует, а идею. Не для себя старается (ему-то эти куклы даром не нужны, он к грубой любви неспособен) — для родины радеет, немытой и попахивающей, ибо хочет победить отечественную вонь. Непризнанный талант, страдающий от пошлости мира. Мир меж тем пошлит вовсю. Людишки, кишащие в нем, отнюдь не ладаном пахнут: их мысли, чувства и дела протухли насквозь. Даже невинные девицы мечтают поскорей погрязнуть в общем разврате — оттого, должно быть, и выглядят, как приторные кокотки с дореволюционных фривольных открыток. Лишь идеалист Андрей, при всей своей чудовищности, чист и непорочен среди этой человеческой помойки. Сценически, музыкально и пластически персонаж Герчакова очень сильно противопоставлен всем остальным. Они вульгарны, слащавы, тупы, распутны и расхлябаны — Андрей утончен, интеллектуален, точен. Их злодеяния мелочны, его — демоничны. Они самцы и самки; он — эталон целеустремленной беспримесной мужественности, свободной от плотской похоти, гений и герой. Именно таким его представляет Евгений Герчаков. Даже технические накладки, неизбежные на премьере (музыка все-таки изрядно забивала текст арий), не смогли ему помешать. Характер Андрея не в словах — в голосе, в интонации, в движениях, а этим набором мюзиклового артиста Евгений Герчаков владеет виртуозно, как никто иной. К сожалению, остальные персонажи ему проигрывают в силу изначального схематизма. Им бы не помешало чуть больше отчетливости, но, увы: скользя по поверхности восприятия, они сливаются в массовку — правда, красивую и слаженную. В результате весь спектакль выглядит, как страстный монолог Парфюмера на фоне приятной музыки (Александр Алекс) и костюмированных танцев, лучшие из которых — танго Орхидеи, великолепный парад цветов, которым заканчивается первый акт, или забойная чечетка на тему «витальности-летальности», опять-таки выпадают из действия, превращаясь в самостоятельные номера из-за общей смазанности. Этой участи не избежал даже отец последней жертвы Андрея, граф Бахметьев (заслуженный артист России Александр Масалов). Его роль, выписанная в трагедийном ключе, высится монументальным осколком классической оперы посреди лихого кордебалета. Поет Масалов замечательно: сердце сжимается, сострадая осиротевшему родителю, жаждущему праведной мести… но куда же девается этот драматичный порыв? А никуда. В книге бедолага теряет голову в момент общей вакханалии и бросается на шею убийце. У Розовского этой сцены нет (и хорошо: нравственный уровень соотечественников Андрея зрителю ясен, а натурализм первоисточника лишь создал бы эффект «масла масляного»). Посему неутешный граф, в горе наобещав с три короба, исчезает. Так был ли папа, и если был, то зачем? Наконец, самое главное «ружье на стене», ради которого Гренуя переименовали и заставили эмигрировать. В финале оно вроде бы выстреливает — герой, облившись духами, отдает себя жителям родных трущоб на растерзание, совершая акт самопожертвования ради общего благоухания. Толпа, как обычно, порешила гения. Андрей Неказистый погиб, но дело его осталось. Люди одумались, начали следить за чистотой и научились душиться. «Россия пахнет хорошо отныне и веков вовеки!» — на сей патриотической ноте мюзикл и заканчивается под заключительную хвалу парфюму. Однако к восторгу примешивается легкое разочарование: реальность-то российская пахнет по-прежнему, несмотря на смелые обобщения. Должно быть, Парфюмер недоработал.