ЮЛИЙ ЗЫСЛИН ЗАЖИГАЕТ

Цветаевские костры в Вашингтоне Рубрика «Атланты» существует в журнале «Алеф» уже несколько лет. За это время ее постоянная ведущая Марина Гордон рассказала читателям практически обо всех мало-мальски известных бардах, кумирах шестидесятников и не только. Но оказалось, что тема далеко не исчерпана. Из далекой Америки нам пришло письмо от Юлия Зыслина. Оказалось, что Юлий — бард, родился в Москве, на Тверской, 14, в доме Елисеева. Так сложилась его судьба, что последние десять лет он живет в США, но не прерывает связи с русской поэзией, делая все возможное, чтобы сохранить традицию Серебряного века. Среди его инициатив — ежегодные Вашингтонские цветаевские костры, Первый американский фестиваль авторской песни на стихи Марины Цветаевой, закладка «Аллеи русских поэтов» в Вашингтоне. Сегодня гость журнала «Алеф» Юлий Зыслин делится с читателями своими воспоминаниями. Последние из могикан Когда-то давно, в прошлой жизни, я работал конструктором на Московском электроламповом заводе. А для души организовал музыкально-поэтический клуб «Свеча». Члены клуба выступали с песнями в Москве и гастролировали по России. Однажды ко мне подошел мой коллега, конструктор Давид Бойм, ветеран Великой Отечественной войны. Дело было на нашем заводском «Бродвее» — так называли длиннющий, метров пятьсот, коридор, который был местом прогулок, встреч и обмена новостями. Давид обратился ко мне с просьбой: — Юлик, я знаю, ты песни поешь. А мог бы написать нам песню? — Кому это — нам? — удивился я. — Понимаешь, — Давид явно волновался, и его еврейский акцент стал сразу сильнее, — я родился на Волыни, в местечке Купеле. Немцы уничтожили там всех евреев. В живых остались только 16 человек — те, кто служил тогда в армии или учился в больших городах. Раз в году мы, последние купелевцы, собираемся вместе, вспоминаем наших погибших родных. Нужна песня для этих встреч. — Хорошо. Попробую. Давай слова. — Слова будут, — отозвался Давид. — Среди нас есть поэт, Хаим Бейдер (его сын Владимир Бейдер — журналист, живет в Израиле. — Ред.). Я его попрошу. Скоро я получил текст будущей песни. Чувствовалась опытная рука — даже припев был выписан, да еще и в другом размере по отношению к запеву. В нем были такие слова:

Сколько бы судьба нас ни штормила, Я к тебе иду всегда вослед – К той земле, которая вскормила, К дому, где познал я белый свет.

Еврея, у которого Катастрофа оставила в душе кровавую рану, эти строки не могли не тронуть. Песня получилась как плач о погибших. Я назвал ее «Воспоминание о Купеле», хотя она, конечно, была посвящена всем разоренным и уничтоженным еврейским местечкам, включая латвийскую Креславку, родину моей мамы… Израильские камушки В Израиле зелень везде, и горы, горы, горы. Солнце жарит, а в домах и квартирах прохладно. Я остановился у племянника в Маале-Адумим — ласковом, спокойном городке. Здесь на местном кладбище похоронены мои брат с сестрой и шурин. Я побывал у них. Помню их голоса и лица: живые, родные. А перед глазами — могильные плиты. Странно привыкать к мысли, что те, кого любил, теперь стали частью семейной истории… На следующий день в сопровождении Иосифа, друга и неизменного гида, отправился на Масличную гору. В Иерусалиме всюду, куда ни кинешь взгляд, — тусклый, серовато-бежевый, торжественный, древний тысячелетний камень. С Масличной горы открылся незабываемый вид на город. Обуревал какой-то трепет: святые места, глубокая старина. «Возьми несколько камушков на память», — сказал Иосиф. Помню, как у Стены Плача душа сжалась в комок. Держась за Стену и закрыв глаза, мысленно попросил здоровья всем близким и мира Израилю... Недалеко от иерусалимского рынка расположено несколько русских книжных лавок. Зайдя в одну из них, я набрал два пакета книг по русской и еврейской поэзии для музея в Вашингтоне. Вечером был концерт. Пришли московские друзья и коллеги, а еще Нафтали Зислин, мой брат и ровесник. В России его звали Анатолием. Но там мы не были знакомы, впервые увиделись в Израиле. Он профессор цветочных наук: специализируется на выращивании роз. Такого букета, какой он принес, я в жизни не видел. Его дедушка, а стало быть, и мой родич Шауль-Дов Зислин приехал в Палестину из России еще в 30-х годах и был раввином в Тель-Авиве. Это дед сказал Анатолию, когда они встретились, что его настоящее имя Нафтали. Сам Толик, рано лишившись родителей, хлебнул в жизни горюшка. Родился в Ленинграде, жил в Ташкенте, а в 1957 году один перебрался через Европу в Израиль. Была еще одна незабываемая встреча: я повидался с тремя своими двоюродными сестрами, у которых родители погибли в Катастрофе. Старшая из них пережила гетто в Двинске. Сейчас ей 86 лет. Она недавно написала на идише свои воспоминания о гетто. Да, только сейчас, более полувека спустя, узники нашли в себе силы заговорить о том, что им довелось пережить. А сколько из них так и ушли — молча… Другая сестра перевела воспоминания на русский и английский. Переводы находятся в архиве моей семьи. А те два камешка, подобранные по дороге на вершину Масличной горы — один побольше, другой поменьше, — лежат на моем вашингтонском письменном столе как память об Израиле и символ вечности.