«ГЛАВНОЕ - ЖИВИ, СЕМКА...»

О своей семье, детстве, юности и актере театра и кино Семене Фараде рассказывает его родная сестра, ныне живущая в Израиле. Наши родители родом из Новоград-Волынского Житомирской губернии. В начале 30-х годов юная пара, прибыв в Москву, поселилась в бараке в Покровском-Стрешневе. По окончании рабфака Лева начал учиться в Лесотехническом институте, а Ида — в фармацевтическом техникуме. Вскоре родился обожаемый сын Семочка. Когда по стране пошла мобилизация молодых специалистов в Красную армию, Лева стал работать военспецом по снабжению армии лесоматериалами в Наркоматлесе. Дали ему звание лейтенанта. Наркоматлес перед войной построил себе ведомственное жилье — четыре барака "улучшенной планировки", то есть не с водопроводной колонкой и общим туалетом на улице, а с ванной и кухней на три семьи, каждая из которых владела 15-метровой комнатой. Это "элитное" жилье располагалось на задворках Москвы — в Ростокине, что за ВДНХ, тогда ВСХВ. И только семье видного начальника в Наркоматлесе по имени Иосиф Григорьевич Ресин (благословенна его память!) была выделена трехкомнатная квартира. Ресину сказали, что у лейтенанта Фердмана Льва Соломоновича только что родился второй ребенок (это была я) и что жена лейтенанта не хочет из роддома возвращаться в свой полуразрушенный барак в Покровское-Стрешнево. Иосиф Григорьевич, не раздумывая, согласился отдать одну комнату в своей квартире семье незнакомого ему лейтенанта. С тех пор две семьи жили вместе и были друг другу ближе, чем иные родственники, — до самого конца жизненного пути родителей. В каждой семье росло по мальчику. Тут же крутилась я, кучерявая Женька, боготворившая старшего брата Сему и разделявшая все его увлечения от шахмат и футбола до джаза. Когда Сема изучал в девятом классе "Войну и мир", то сестра-третьеклассница тоже читала эту эпопею. При виде Семы люди почему-то сразу начинали улыбаться и смеяться. А он говорил удивленно: "Ну, чего вы смеетесь, я же еще ничего не сказал". Вовка Ресин, на два года младше Семы, был изрядным оболтусом, и ему часто ставили в пример Сему — хорошего ученика. Бывало, мальчишки друг друга поколачивали. Потом они выросли, и судьбы их сложились вопреки детским ожиданиям. Сема стал актером Семеном Фарадой. А Вовка — первым вице-премьером Москвы, главным строителем города Владимиром Иосифовичем Ресиным. Часто удивляются, как еврей Ресин достиг столь высокого положения. Я же при этом вспоминаю его молодого — вначале прораба, старшего прораба, потом начальника строительного управления горнопроходческих работ. Домой являлся не раньше десяти часов вечера, всегда в резиновых сапогах. Красавица-жена, обожаемая всю жизнь Марточка, злилась из-за его поздних возвращений. "Сладкая каторга" — так называл Иосиф Григорьевич работу сына. И гордился его ответственным отношением к делу и быстрым продвижением в строительной отрасли. В послевоенные годы отец работал в Наркомате обороны, ездил на трамваях через всю Москву из Ростокина на Фрунзенскую набережную. Занимался все тем же — снабжением армии лесоматериалами. Во время борьбы с космополитами майора Фердмана уволили из наркомата, и он, промаявшись полгода без работы, был вынужден дать согласие служить на военной базе на "периферии". А мы остались, не поехали за ним: Семен заканчивал школу, да и потеряли бы комнату в Москве... Вечное угрызение мамы — мы как будто променяли жизнь отца на московскую прописку. Отец умер в 1952 году сорокалетним. У него была после фронта открытая язва желудка, и ему необходимо было питаться исключительно домашней едой, а не в столовках. Лечить язву желудка в те времена еще не умели. Папу прооперировали в госпитале, не известив маму и не получив ее согласия. Вызвали ее, когда папа уже умирал. Был страшный мороз, когда мама везла тело отца из Ярославля в Москву на военном грузовике. Солдат-водитель спас маму, отдав ей валенки. Потом мама ездила к отцу на Востряковское кладбище каждое воскресенье. В год смерти отца Семен окончил школу. В 10-м классе он участвовал в школьном спектакле по "Ревизору" — превосходно играл роль Добчинского. Тогда я впервые увидела брата на сцене. О поступлении в театральный вуз не могло быть и речи. В семье военного сын должен учиться в военном училище, и Семен подал документы в Бронетанковую академию. И, конечно, получил от ворот поворот. Ведь это был 1952 год, разворачивалось "дело врачей". Дальше на его пути оказалось МВТУ им. Баумана — и опять осечка, двойка за сочинение на тему "Сталин — это мир во всем мире". На самом деле, Семен переписал экзаменационное сочинение со шпаргалки, да и с грамотностью у него был порядок. Наша совсем не храбрая мама проявила несвойственную ей твердость и потребовала показать ей двоечное сочинение сына. В нем оказалось штук десять засчитанных однотипных ошибок: буква "я" вместо "е" и наоборот, в том числе в слогах под ударением, в которых эта ошибка просто невозможна. Высказанное мамой недоумение стало позором приемной комиссии. Семен стал студентом Бауманского института, обнаружив себя единственным поступившим евреем. Но какая начертательная геометрия, когда его душа жаждала студенческих скетчей, конферанса, джаза и футбола! Длинным оказался его путь к театру: с отчислением из МВТУ за ту же начерталку, четырехлетняя служба на флоте, участие в Краснознаменном ансамбле Балтийского флота за талантливое исполнение репертуара Аркадия Райкина, восстановление после дембеля в МВТУ. И опять вымученная учеба, перемежаемая и забиваемая участием в студенческом театре. Из-за флотской службы брата мы закончили процесс получения "верхнего" (словечко Семена) образования одновременно. И даже по одной теплоэнергетической специальности (я ее получила в МЭИ). И даже его дипломные чертежи частично чертила я, вместе со своими. Вот как Семен описал свою защиту: "На защиту моего диплома собралась большая толпа в предвкушении концерта, поскольку знали меня как артиста художественной самодеятельности. Комиссия предупредила, что, если заметит реакцию зала на мое выступление, всех выгонят. Я вел себя спокойно, преподаватели были очень довольны, но в одном месте я не выдержал и пошутил. Зрителей попросили удалиться, поскольку началась та самая реакция, которой побаивались члены комиссии". Инженерная мука Семена длилась десять лет — ради мамы, не желавшей даже слышать об актерстве любимого сына. Семен с мягким юмором написал в книге "Уно моменто": "Я постоянно следовал указаниям мамочки". И я свидетельствую: он был настоящим еврейским сыном и ушел на профессиональную сцену тайком от мамы, ни разу не упрекнув ее за задержку. В этот период Сема исполнял — наряду с актерством — обязанности директора эстрадной студии "Наш дом". Днем на службе, вечером в студии, и так десять лет! О, студия "Наш дом" была великолепным театральным явлением в жизни Москвы. Располагалась она в Доме культуры гуманитарных факультетов МГУ, что на Моховой. Там начинали свой путь Марк Розовский, Илья Рутберг, Виктор Славкин, Максим Дунаевский, Альберт Аксельрод (основатель КВН), Геннадий Хазанов, актеры Б-жьей милостью Владимир Точилин, Михаил Филиппов, Александр Филиппенко. Когда через 10 лет партком МГУ стал разбираться, что за театральный коллектив обосновался в их Доме культуры и гремит по всей Москве, обнаружилось, что его участники в основном инженеры, да еще евреи (кроме трех перечисленных мною артистов "Б-жьей милостью"). Любопытно, что единственным членом парткома, проголосовавшим против закрытия студии, был будущий член израильского парламента Юрий Штерн. Марк Розовский написал о студии "Наш дом": "Жизнь так распорядилась, что удалось собрать вместе одаренных людей, которые заряжались от таланта и творческой энергии друг друга". Они были легкими, веселыми и в то же время мыслящими, талантливыми молодыми людьми. И остались друзьями через 30 лет после закрытия студии. Обращались к произведениям великой русской литературы, не жалуемым в советские времена, — Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Платонова, Зощенко. Возрождали традиции Мейерхольда. Ну, просто предтеча Театра на Таганке! Закрытие студии — а время "оттепели" уже завершалось — было драматическим событием в жизни всех без исключения ее членов. Но молодые таланты оказались востребованы. В частности, Семена и Александра Филиппенко пригласил в свой театр Юрий Петрович Любимов. Так началась полноценная профессиональная жизнь актера Семена Фердмана, позднее — Семена Фарады. Про актерскую жизнь брата помню бесконечно много. Главное в ней, безусловно, — 30 лет на сцене и в коллективе Театра на Таганке. Дети мои выросли на его репертуаре и за его кулисами. В 2000 году скоропостижно скончался Григорий Горин, а через неделю после этого мой любимый брат от горя получил инсульт. Горе Семена было велико не потому, что Гриша писал тексты для его выступлений на эстраде и сочинил роли в четырех знаменитых захаровских фильмах. Гриша был другом. Помню большую статью в "Советской культуре" о начинающем актере и его маме: "Мама Сени очень любит своего сына. Но мама Сени очень ценит скромность. "Сеня, — как-то сказала она сыну, — когда кланяешься, не становись рядом со знаменитыми артистами. Отойди в сторонку. Те, кому надо, тебя все равно отметят". Я вспомнила мамин совет на гастрольном спектакле Театра на Таганке "Мастер и Маргарита" в Театрон га-Цафон в Кирьят-Хаиме. Семену было неловко, но он ничего не мог поделать, когда при его выходах на сцену серьезный спектакль прерывался аплодисментами зрителей. "Моя сестра — израильтянка", — сказал Любимову Семен. После смерти нашей мамы в 1989 году я засобиралась в Израиль. Мама, комсомолка-рабфаковка, не перенесла бы моего отъезда вместе с обожаемыми внучками. Жила мама всегда с Семеном — еще раз скажу, что он был потрясающий сын! Семен сказал мне: "Решай, сестра, сама — твое право. Израиль — страна красивейшая, только знай: ты там будешь нищей". К счастью, его предсказание не сбылось. Давно не люблю Москву. Увела оттуда род свой — настоящий и будущий. Живя в Израиле, всегда предпочитаю ездить в новые для меня страны. Теперь снова бываю в Москве для того, чтобы проведать брата. Прости, Сема, когда приезжала в Москву тебя проведать, убегала от тебя на какие-то встречи, в театры, за покупками. Давно ведь не была, отсутствовала 10 лет. А надо было только сидеть возле тебя, разговаривать, вспоминать. Главное — живи, Семка. Я позвонила — сиделка мне: "Вы знаете, он вас звал вчера: "Женя, Женя". Открыл глаза, я — ему: "Семен Львович, Женя же в Израиле. Вам что-то приснилось?"

Я почуял беду — и проснулся от горя и смуты, И заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу. И не знаю, как быть, и, как годы, приходят минуты, Ах, родные, родные, ну чем я вам всем помогу?"