ЛЕОНИД ДЕСЯТНИКОВ И ЕГО "ДЕТИ РОЗЕНТАЛЯ"

Иначе чем всеобщим безумием или кликушеством эту кампанию назвать было нельзя. Больше месяца страна жила только одним: «Допустимо ли с позиций большой нравственности показывать на сцене Большого театра России оперу Леонида Десятникова по либретто Владимира Сорокина «Дети Розенталя»? И есть ли в этой опере, на самом деле, порнография и ненормативная лексика или все-таки нет? И какие именно оперы должны идти на сцене «самого-самого»? Откройте наугад любую газету — и вы прочтете полный отчет обо всех «за» и против», многочисленных звонках радиослушателей и письмах читателей, которые то требовали запретить, то не менее активно отстаивали право художников быть свободными от вмешательства цензуры. Оба автора — писатель Владимир Сорокин и композитор Леонид Десятников — дали по десятку интервью (режиссер спектакля Эймунтас Някрошюс хранил полное молчание), приняли участие в многочисленных радио- и телепрограммах, рассказывали о том, что они занимаются только чистым искусством и что мыслили только в этом направлении. Но вот все осталось позади: и экспертные комиссии из Госдумы, призванные обнаружить крамолу в либретто и музыке (увы, ее там не нашедшие), пикеты на площади перед театром в день премьеры, устроенные «Идущими вместе» и другими патриотическими движениями, громко требующими запретить постановку. Угас накал страстей. Потому как — все! Поздно, как говорится, пить боржоми. Премьера под шумные овации зала состоялась, спектакль, как и следовало ожидать при такой рекламной кампании, прошел при полнейших аншлагах. И теперь его дальнейшая судьба будет зависеть только от того, насколько он будет интересен зрителям. А мне удалось уговорить Леонида Десятникова накануне его отъезда в родной Петербург дать последнее интервью («я, кажется, уже сказал все, что только можно сказать, но ладно, давай встретимся и поговорим») специально для журнала «Алеф». Мы знакомы много-много лет, еще в пору моей жизни в Ленинграде, когда я была молодым музыковедом, а Леонид — начинающим композитором. Тогда я писала о его интереснейшей опере «Бедная Лиза», которую он сочинил в 22 года. В 1980 году оперу поставил режиссер Юрий Борисов в московском Камерном музыкальном театре Бориса Покровского. С тех пор Десятников создал много музыки в самых разных жанрах, в том числе саунд-треки к известнейшим российским фильмам, его сочинения звучат в концертных залах всего мира, ему заказывает музыку сам великий маэстро Гидон Кремер. Десятников, без сомнения, самый востребованный российский композитор. Но сегодняшний скандал с «Детьми Розенталя» перевел его из разряда композиторов очень известных в ранг композиторов знаменитых. — Когда наступил день премьеры, что ты чувствовал за минуту до поднятия занавеса? — Дело в том, что до этого дня было два публичных прогона. Еще были прогоны закрытые. К этому моменту я уже многократно видел спектакль. Но, на самом деле, я делал то же, что и любой композитор. Когда-то я видел фильм о Шостаковиче. Так вот там показывали, как на репетиции оперы «Нос» он просто сидит и шевелит губами, подпевая актерам. Я, видимо, делал то же самое. Это происходит бессознательно. — Но согласись, что обстановка, в которой проходила премьера оперы «Нос», несколько отличается от твоей премьеры. Нынче выпуск спектакля сопровождал этот абсолютно античеловеческий, антигуманный скандал. — Я был абсолютно убежден, что работа никакого отношения не имеет к этому скандалу — ни прямого, ни косвенного. Мне было легко отделить одно от другого. Я вполне отдавал себе отчет в том, что все эти пикеты, запросы Госдумы имеют какую-то подоплеку — экономическую или политическую, не важно, но то, что делали мы — либреттист Владимир Сорокин, режиссер Эймунтас Някрошюс, артисты, — все это находилось в совершенно другой плоскости, в параллельном мире. — Так что же так задело депутатов на самом деле, как ты думаешь? — Думаю, они восприняли это как посягательство на чужую территорию, на устройство их жизни. Оперный театр служит для проведения протокольных мероприятий, где депутаты встречаются под звуки «Лебединого озера» и обделывают свои гешефты. Я, грешным делом, не думал, что Большой театр создан для власти. Думал, что он создан для публики, и, видимо, ошибся. Я понимаю, в чем камень преткновения. Это как в детском анекдоте: «Ты в наш садик не ходи». А я пошел в этот садик. — Я прочла сейчас немыслимое количество откликов на «Детей Розенталя». Как ты относишься к критическим замечаниям уважаемых людей — Ростроповича, например? Он, как ты, вероятно, знаешь, негативно высказался в адрес оперы. — Я не имею возможности комментировать это, потому что в его интервью, которое я, конечно, читал, он отвечает на вопрос «почему он не пойдет на спектакль». Возникает странная ситуация: человек, который всегда стоял на страже либеральных ценностей, вдруг оказывается во власти комплекса «я «Доктора Живаго» не читал, но…» Пусть это комментируют геронтологи. — То есть ты считаешь, что подобные высказывания Ростроповича связаны с его возрастными изменениями? — Да. Но могу сказать также, что есть масса людей, которых я уважаю и которыми восхищаюсь, придерживающиеся примерно такой же точки зрения. Человек ведь слаб, и я в том числе. Мы все находимся под страшным давлением рекламы. В конце концов, какой бы ни был высокий умственный показатель у тебя или у меня, но все равно мы покупаем средство «Fairy», хотя объективно отдаем себе отчет в том, что, возможно, есть моющее средство и получше, чем это. Так, многие совершенно уверены, что либретто «Детей Розенталя» написано по мотивам романа Сорокина «Голубое сало». И невозможно переубедить людей, хотя я многократно говорил об этом в своих интервью, что сюжет абсолютно оригинален и написан специально для оперы. — Как ты считаешь, какое место в твоем творчестве занимают «Дети Розенталя»? — Для меня «Дети Розенталя» — одно из произведений в ряду моих сочинений. Но в каком-то смысле это моя «Лолита», хотя по большому счету «Лолита» все-таки не является главным произведением Набокова. У Набокова и до «Лолиты» были замечательные произведения, шедевры. У меня есть сочинения, которые мне нравятся больше, я считаю их более совершенными — например «Любовь и жизнь поэта» и «Свинцовое эхо». Пока мне кажется, что я не превзошел их по концентрированности материала. Все-таки жанр оперы не предполагает такой концентрированности и в нем неизбежны какие-то вспомогательные куски, нужные для действия. «Дети Розенталя» — самое большое мое сочинение, оно идет два часа. Но в целом оно мне кажется удачным. Бывает ведь, что оцениваешь себя по-разному. Я не скрываю того, что у меня, наверное, заниженная самооценка. Иногда, прослушав свое произведение после большого перерыва, хотя я вообще редко слушаю свои сочинения, мне кажется, что это неплохо написано. А иногда испытываешь угрызения. — Тебе не кажется, что претензии общественности к опере в какой-то мере связаны с фамилией главного персонажа? — Этот вопрос мало кто осмеливается задать. Я подозреваю, что эта шумиха бессознательно связана, конечно, не с порнографией или ненормативной лексикой, которых в опере нет, а со словом «Розенталь», которое само относится к ненормативной лексике. И по-прежнему это слово, запрятанное глубоко в подсознание, для некоего депутата Госдумы звучит как самое непристойное. И конечно, для многих людей немыслимо себе представить такое название на сцене Большого театра. — Имеет ли, на твой взгляд, герой Розенталь литературные прообразы в мировой культуре? Или это современная выдумка? — Безусловно, имеет. Ученый, клонирующий людей, — это тема, которая имеет богатую традицию в искусстве и литературе. Начиная от Голема, искусственного человека, вылепленного из красной глины, Франкенштейна, через кинематограф немецкого экспрессионизма, скажем, фильм «Кабинет доктора Калигари», в каком-то смысле Пигмалиона — все это о создании искусственных людей. Очень часто ученый, создающий новые существа, — еврей, который соревнуется в своем рвении с Создателем. — Разве вы с Сорокиным думали об этом в процессе сочинения оперы? — Нет, не думали, и я лично это никак не педалирую. Никаких особых малых секунд для характеристики Розенталя у меня нет. Это готовое к употреблению клише, «реди-мэйд». Розенталь, как и другие персонажи оперы, очень условен и не обладает психологической разработкой. Это полусказочные персонажи. А опера настолько условное искусство, что не может не быть сказкой. Это всегда воображаемая страна, воображаемый мир, страшно далекий от реальной жизни. — Скандал, подобный «Детям Розенталя», уже имел в место в истории оперы — «Кармен», в которой Бизе вывел на сцену простолюдинок, вроде работниц с табачной фабрики; «Евгений Онегин», в котором Чайковский осмелился варить варенье, что, согласись, для оперы с ее тягой к возвышенному, выглядело не совсем прилично. Однако ж публика довольно быстро привыкла к этим новациям и в дальнейшем не находила в них ничего противоестественного. Не кажется ли тебе, что все эти скандалы каким-то образом являются толчками к продвижению оперы, этого весьма консервативного жанра? Вот и твои «Дети Розенталя» из этой же серии. — Я настроен более пессимистически. Между этими так называемыми толчками я не вижу никакой связи, и мне не кажется, что моя опера может стимулировать развитие жанра. — Но все-таки оперный жанр, существующий уже 400 лет, скорее жив, чем мертв. — Однако следует отметить также, что он отнюдь не является магистральным направлением музыкальной культуры. — А что является? — Поп-музыка. И с этим надо смириться. На хороших концертах классической музыки полные залы, но это несопоставимо с теми стадионами, которые собирают поп-звезды. И даже с мюзиклом, который может идти в течение нескольких лет каждый день. Опера идет гораздо реже, на порядок реже. Успешный оперный спектакль может продержаться не более нескольких сезонов. — Как ты думаешь, сколько продержится твоя опера? — Я рассчитываю на несколько сезонов. А после того как истечет срок эксклюзивных прав на эту постановку у Большого театра — а это будет в 2009 году, — возможно, ею заинтересуются какие-то другие театры и режиссеры. Потому что, как мне кажется, в ней есть ряд достоинств. — Я знаю, что ты в своем творчестве однажды использовал еврейские мотивы — в «Этюдах к закату», где звучали интонации еврейских народных песен. Но больше ты не обращался к еврейской музыке? — В цикле «Любовь и жизнь поэта» использовано гротескное стихотворение поэта Н. Олейникова «Жук-антисемит», в котором антисемитизм доведен до абсурда. И иногда в публике это воспринимают впрямую. Однажды на концерте в Санкт-Петербургской филармонии одна дама даже покинула зал в знак протеста. Я не знаю, кто вышел в этот момент — сионистка или антисемитка, но тема была, безусловно, шокирующая и, без сомнения, табуированная для филармонии. В финале этого цикла появляются интонации фрейлехса, которые не связаны с текстом, но они есть. — Как относится твоя мама ко всему тому, что сейчас творится вокруг «Детей Розенталя»? — Мама живет в Германии. Сейчас она больна и находится в терапевтическом центре недалеко от Киля. У нее в палате есть русское телевидение. Кроме того, какие-то сведения ей сообщает ее лечащий врач, который смотрит немецкие программы. Мама очень переживает весь этот скандал. Она старая еврейская женщина, которая много лет прожила в страхе. Психология наших родителей с их жизнью в диаспоре при советской власти основана на постоянном ожидании проявлений антисемитизма. Я утешаю ее, как могу. И слава Б-гу, она имела возможность убедиться в том, что все не так уж плохо, когда еще до отъезда в Германию жила на Украине и приезжала ко мне в С.–Петербург. Мама видела, что ситуация в моем окружении другая, чем была, например, в Харькове в 70-х годах. — Мама тебя поддерживает? — Да, да, очень. Она не музыкант и не очень понимает, что я делаю, но она поддерживает меня тем, что любит. — С каким чувством ты покидаешь Москву? С чувством победителя? — Я очень устал. В течение пяти недель я как будто жил не своей жизнью. И я вернусь к себе во всех смыслах — вернусь к тому образу жизни, который мне более подобает. Я стану опять композитором, замкнутым человеком, который большую часть временем проводит в одиночестве…