ТЕКСТ И МИФ

Более пяти лет прошло с тех пор, как не стало Ильи Бокштейна, одного из самых самобытных «русских» поэтов Израиля. При жизни вышла всего одна его книга «Блики волны» — факсимильное издание мизерного тиража — да несколько публикаций разбросано по журналам, альманахам, антологиям русскоязычного мира, сугубо элитарным, малотиражным, давно ставшим библиографическими редкостями. Наследие поэта хранилось в рукописных тетрадях и на случайно вырванных листах, чрезвычайно многочисленных, вряд ли когда-либо кем-то систематизированных и, к великому сожалению, в значительной части утраченных после его смерти. Поэтому три книги И. Бокштейна, выпущенные в серии «Библиотека Иерусалимского журнала» — «Быть я любимым хотел» (2001), «Говорит Звезда с Луной» (2002), «Авангардист на крышу вышел» (2003), — стали бесценным подарком любителям современной поэзии. Илья Бокштейн родился в Москве в 1937 году. В четыре года он заболел спондилитом, был закован в гипс и почти семь лет провел в детском туберкулезном санатории, в том числе и во время эвакуации. В обычную школу он пошел уже в четвертый класс, где, по его признанию, слыл «белой вороной». Попытка поступить на филфак университета закончилась неудачей; ему удалось устроиться в техникум связи, учеба в котором нисколько его не интересовала. Пришлось заняться самообразованием в Ленинской и Исторической библиотеках. Важную роль в формировании его художественных и политических взглядов сыграли члены «кружка» московской нонконформистской интеллигенции. Илья любил бродить по Москве, посвящая этим прогулкам многие часы. Вот так однажды он и забрел на площадь Маяковского. Этот летний день 1961 года он помнил всю жизнь... На постамент памятника «певцу революции» он поднялся с отчаянной решимостью и прочитал двухчасовой доклад «Сорок четыре года кровавого пути к коммунизму». Затем последовало несколько выступлений на московских диссидентских тусовках. Естественно, вскоре он был арестован. Дальнейший путь известен: Лубянка, Институт Сербского, следствие, суд, Мордовия, Дубровлаг № 17... После пяти лет заключения и последующих мытарств, связанных с восстановлением московской прописки и катастрофическим ухудшением здоровья, в 1972 году он уехал в Израиль. Бокштейн занимал крошечную квартирку в Яффо, заваленную книгами по философии, искусству, религии, поэзии. А стихи свои он чаще всего писал, примостившись на краешке стула в Доме писателей или пристроившись на уличной скамейке. Поэзия была формой, способом и содержанием его жизни. Окружающие интересовали его лишь в той мере, в какой были слушателями или читателями его стихов. Ни о чем другом говорить он не умел и не хотел. «Илья Бокштейн был прирожденным философом — цадиком, как говорят евреи, — пишет израильский ученый и литератор Юрий Кац. — Он неоднократно говорил, что это от его генетических, коэнидских корней... При жизни, да и после жизни, одни считали Бокштейна утонченным эстетом, религиозным мыслителем, другие — графоманом, скоморохом и инфантилом. Лишь некоторые, зачастую не самые искушенные в литературе люди чувствовали, что Илья, как и его ветхозаветный тезка, был пророком. Смысл его высказываний начинает проясняться для людей культуры лишь сейчас, после его смерти, когда живое творчество ушло в область текста и мифа». Есть все основания полагать, что этому в значительной мере будет способствовать масштабный издательский проект, осуществленный Миной Лейн при участии главного редактора «Иерусалимского журнала» Игоря Бяльского и члена редколлегии этого периодического издания Зинаиды Палвановой (кстати, оба замечательные поэты), который представляет собой поэтический триптих, снабженный подзаголовком «Избранные публикации для новых читателей». Мина Лейн указывает в предисловии «От составителя», что «произведения Ильи Бокштейна предваряются форзацем и содержанием журналов, антологий и альманахов, где они были опубликованы». Иными словами, фрагменты текстов из прежних изданий, где печатался Бокштейн, бережно перенесены факсимильным способом в одну из трех новых книг в соответствии с хронологией: 1-я часть — 1975–1979 гг., 2-я часть — 1980–1989 гг., 3-я часть — 1990— 1999 гг. Такая структура издания, по мнению составителя, «позволит читателям войти в атмосферу того времени, познакомиться с именами поэтов, с которыми Илья общался». Это и в самом деле придумано замечательно: пестрая «конструкция» помогает сохранить и дать почувствовать читателю терпкий аромат литературных изысков минувшей эпохи. В триптих перенесены публикации Ильи Бокштейна из некоторых знаковых изданий последней четверти прошлого века — журналов «Время и мы» (Нью-Йорк) и «22» (Тель-Авив), альманахов «Мулета» (Париж) и «Цомет-Перекресток» (Москва), антологий поэзии русского авангарда «Голубая лагуна» (США) и «Гнозис» (Санкт-Петербург), а также из антологии «Русская поэзия 20 века» (Лондон) в переводе на английский язык Ричарда Мак-Кейна и многих других. Нашим читателям, вероятно, небезынтересно будет узнать, что стихи Бокштейна публиковались и в журнале «Алеф» (№ 443 за 1992 год). В новое издание включены также короткие эссе поэта, его интервью и фрагменты расшифровок фонограмм, содержащие оригинальные идеи по философии, поэтике, искусствознанию. Среди них особенно неожиданной выглядит статья «Архитектура Тель-Авива», прежде опубликованная в одной из израильских газет. Каждую из частей предваряют заметки о личности и творчестве Ильи Бокштейна известных литераторов Аркадия Ровнера, Владимира Тарасова, Константина Кузьминского, Леонида Финкеля, Юрия Каца. В книгах использован чрезвычайно интересный иллюстративный материал, в том числе рисунки поэта с изображением каких-то загадочных существ — призрачных жителей некоего «параллельного», неведомого нам мира. «Бокштейн, бормоча, записывает накатывающий на него хаос звуков, переписывая с невидимой книги», — так видел этот творческий процесс Эдуард Лимонов. И в самом деле, поэзия Бокштейна представляется неясным посланием с каких-то иных, далеких берегов, из неузнанных городов, куда он был вхож, где ему дышалось легко и привольно, — не то, что в наших гиблых местах с их гнилой атмосферой непонимания, непризнания, нелюбви.

МОЕМУ УЧИТЕЛЮ ДАНТЕ Пройдя середину пути земного, я очутился в лесу, он сумрачноптицый. Путь потерял или с первой страницы снова свист. Лань легла. В лапах раскаты мрака. Вопросы лесов — из величия дичие силы. Так мысль обновилась объятием страха. Обилье любви — только шаг ее до могилы. Лик — клик забот, тонкой порою приходишь к тому, что без ярости мысль — бесплодицей хилой флаг без крыла в пламени веры проходишь от сна многоэра над точкой ночи безмерной, путь ясный утратив кружа в хороводе. Кому я оставил следы бесхолменно? Где отдохнешь, человече? И сердце так сжалось словно в рассказе раскаянье за сценой. Чти лик-латынь и у притчи Флоренции плечи. Платья сверканье ровное, кроны косящие речи режут колонны величья одеждами птицы. Краснее ладони на хрупкой странице, цветок на плече — расцвела Беатриче. ВОПРОСЫ ЛИТЕРАТУРЫ СТИХИ И. БОКШТЕЙНА Я еврей. Не мадонной рожден, Не к кресту пригвожден, И тоски мне не выразить всей. Цепи рода на мне, Скорбь народа во мне, Я застыл у Безмолвных дверей. ПАМЯТИ ЛЕОНИДА АРОНЗОНА* Здесь кроме тишины кого-то нет, Кого-то нет, застыло удивленье. Струится дождь, как с листьев тонкий свет, Намокший лист — зеленое затменье. Намокший лист — намек освобожденья, Разрыв, теперь мы людям не чета, Теперь мы чуть — от ветра отклоненье, Хоть ветра нет, есть чистота листа. Здесь кроме тишины поэта нет, Последних листьев наводненье, Проходит дождь, как с ветки тонкий свет, Как таинство его освобожденья. Он понял: здесь не нужен парабеллум, Ни мрака на душе, ни вспышки гнева, И счастье здесь не стоит птичьего хвоста. Здесь ничего не нужно, — В такт тишине растаять. Мокнет красота. И капли тяжелы, Как свежесть чутко белая; И капли тяжелы, как свежесть — Шутка белая, Не помню: осень ли, Весна с дождя слетела Запомнить след летящего листа. * Леонид Аронзон (1939-1970) — питерский поэт-авангардист.