Ключик к романсу Тортилы

Музыкальные эпизоды до появления Тортилы не раскрывают одного важного обстоятельства – подлинного места действия сказки. Песни фонарщиков, кукол, двух мошенников, Дуремара, Карабаса-Барабаса и другие – фактически интернациональны. Понятно, что, написанные для советского зрителя, они звучат по-русски, но ни их тексты, ни жанр не указывают на какую-либо специфически русскую деталь. Таким образом, до романса Тортилы зрителю предоставляется право либо вовсе не задумываться на этот счет, либо считать, что, как и в предыдущей экранизации Александра Птушко 1939 года, действие разворачивается в одном из приморских городов Италии.
И вдруг, с появлением Рины Зеленой в облике Тортилы, мы словно окунаемся в знакомые звуки русского городского романса начала века, который, благодаря усилиям Галины Каревой, Ольги Тезелашвили, Евгении Разиной, Дины Дян и других романсовых исполнительниц как раз в 70-е годы достигает пика своей былой популярности. И слышим: «Затянуло бурой тиной / гладь старинного пруда…» Ну, какой советский человек не вспомнит при этом знакомой по школьным учебникам цветной репродукции картины Василия Поленова «Заросший пруд»? «Ах, была, как Буратино, я когда-то молода!» – затем слышит он и тотчас вспоминает: «Помню, я еще молодушкой была…» 
В общем, с этого момента все ранее увиденное и то, что еще предстояло увидеть, взрослый советский зритель начинает воспринимать как свое, советское, русское. Заросший тиной пруд напоминает уже болото застоя, в которое в это время погружалась страна. Говорящие и поющие марионетки – себя грешных. Карабас-Барабас, распевающий о себе: «Считайте меня подлым — да, я готов на подлости» – родное начальство. Трехсотлетняя черепаха с золотым ключиком в лапе – выжившую из ума русскую барыню, по внезапной прихоти решающую, кого одарить: законного владельца, неосторожно уронившего его в пруд, или свалившуюся с неба говорящую куклу. А Тарабарский (от «тары-бары», разводя которые, пустословишь, болтаешь ерунду) король – чем не окончательно заболтавшийся престарелый генсек родной коммунистической партии? Не забудем и власть предержащих, по доносу двух проходимцев готовых кого угодно арестовывать и обвинять в наиболее актуальных в данный момент преступлениях. 
Вот сколько ассоциаций мог навеять романс Тортилы (напомню: музыка А. Рыбникова, стихи Ю. Энтина). Как же его не помнить! 
Не забудем, однако, и о главном слушателе и бенефициаре Тортилы – Буратино. Некоторые исследователи творчества А. Н. Толстого считают, что писатель создал свою сказку не только для детей и под видом плутоватого деревянного человечка изобразил Максима Горького. Причем положительным героем автор афоризма «человек – это звучит гордо!» получился отнюдь не по воле повествователя (Толстого): тот лишь в прозаической форме передал содержание пьесы, о которой мы узнаем в эпилоге сказки и которая сочинена самим Буратино. Поэтому и все многочисленные странности приключений деревянного человечка, особенно касающиеся его «подвигов», остаются как бы на совести их сочинителя. 
На мой взгляд, в тексте Толстого, в самом деле, можно найти немало оснований для подобных умозаключений. Взять тот же золотой ключик, вокруг которого разворачивается главная интрига. Вера Буратино в магическую силу этого предмета – разомкнуть дверь «…и это принесет счастье» – не сродни ли вере молодого Горького в способность обожествляемого им человека-демиурга создать, немного-немало, живое вещество? Ученый Павел Протасов из пьесы «Дети солнца» (1905), в ярком монологе озвучивающий мысли автора, начинает с восхваления возможностей химии: «Это изумительная наука, знайте! Она еще мало развита, но уже и теперь она представляется мне каким-то всевидящим оком». Протасов считает, что ее «зоркий, смелый взгляд» проникает повсюду, даже «в безмолвную жизнь дерева». С учетом происхождения Буратино это крайне важное для нас замечание. Далее ученый говорит, что химия «упорно ищет начало жизни». «И она найдет его, найдет! – уверен Протасов. – Изучив тайны строения материи, она создаст в стеклянной колбе живое вещество…»
Вот тут и подумаешь, не мечтал ли с той поры наш классик об оживлении деревянных человечков – будущих дисциплинированных строителей коммунизма, которых не придется так мучительно долго перековывать в Соловках, на Беломорстрое и прочих подобных местах? Примечательно, что в 1934-м, когда Толстой приступил к написанию сказки, у Алексея Максимовича как раз появились «научные» основания для подобных планов. Именно тогда в СССР впервые в научной печати были высказаны намерения получить из неживой материи… да, да, то самое, чаемое Горьким живое вещество. Не правда ли, звучит увлекательно? Другое дело, как на все это смотрел далекий от подобных фантазий Алексей Толстой.
Поиском «золотого ключика жизни» занялась в СССР Ольга Борисовна Лепешинская, в прошлом старая большевичка, подруга и соратница Ленина и Крупской. Она прошла путь от дореволюционной фельдшерицы до видного советского академика медицины. А известность в научных кругах ей принесла идея о существовании некоего живого вещества, связанного, по ее мнению, с возникновением жизни. В 1934 году была опубликована ее статья о самозарождении ядра и клетки из желточных шаров куриного эмбриона, и в «Биологическом журнале» тотчас развернулась острая дискуссия. Лепешинскую обвиняли в том, что ее труды «не что иное, как возврат к преднаучным фантазиям о происхождении рыб и лягушек из гнилой воды и тины». Чувствуете, как сразу запахло заросшим прудом и черепахой Тортилой? Возражения ученых, однако, не остановили «научных» усилий старой большевички, поддержанной властью. Поиски живого вещества Лепешинская продолжала еще в течение двух десятилетий. Поэтому Максиму Горькому, скончавшемуся, как известно, в 1936 году (тогда же, кстати, началась публикация «Золотого ключика» в газете «Пионерская правда»), не довелось стать свидетелем ни ее продолжительного научного вознесения, ни стремительного падения. Но вдохновиться ее идеями он, разумеется, успел.
Вернемся к Буратино. Неужели столь сообразительный и любознательный персонаж (кстати, замечательно сыгранный в фильме Димой Иосифовым), знавший о своем происхождении из сухого полена, никогда не задумывался о таинственном источнике, оживившем этот мертвый предмет? Ну, в самом деле, какой ребенок не допытывается, каким образом он появился на свет! Чувствуется, не одна лишь цепочка счастливых случайностей, но и некое подсознательное чутье влекло деревянного человечка к обиталищу Тортилы с его лягушками, гнилой водой и тиной. И он не ошибся: золотой ключик счастья ждал его именно там! 
Согласитесь, что не только Буратино, но и выжившая из ума черепаха начинают после этого кого-то сильно напоминать. Да и элегический романс, в котором пережившая свое 300-летие исполнительница наставляет деревянного искателя счастья «драться», «резвиться» и «никогда не знать покоя», наполняется, я бы сказал, тревожными для кого-то смыслами. Можно, к примеру, представить, с каким настроением наблюдал бы за этой сценой создатель кукольного театра Карабас-Барабас (при всех недостатках, как-никак, человек мирного творческого труда), очень тонко и талантливо сыгранный Владимиром Этушем. Не знаю, чего тут больше: моего восхищения великим артистом или правовóго сочувствия его персонажу, ловко обобранному «веселым плутишкой» Буратино. Но по моим впечатлениям, Карабас-Барабас в интерпретации Этуша к концу фильма каким-то чудесным образом очищается от инфернальных красок «подлинного автора» пересказанной Алексеем Толстым истории. 
И последнее. Не знаю, живут ли так долго подобные черепахе Тортиле земноводные, но музыкальная фраза, с элегической грустью пропетая Риной Зеленой: «Все вокруг казалось дивным / триста лет тому назад», заставляет вспомнить не менее грустное замечание мудреца: «За тридцать лет в России можно изменить всё, за триста – ничего». 
Николай ОВСЯННИКОВ