Бульон и мельник

Хлебных крошек на столе Михл никогда не оставлял, чернильных клякс – упаси, Боже! – на его векселях или деловых письмах сроду не видывали, а сапоги Михла могли посрамить сиянием сапоги самого жандармского вахмистра. 
В духовной работе он также был основателен и нетороплив. Пока Михл неспешно облачался в доспехи славы – талес и тфиллин – ведущий утреннюю молитву в синагоге успевал добраться до конца псалмов. 
На жизнь Михл зарабатывал, арендуя мельницу. Право на ее аренду принадлежало еще его отцу, и все навыки и подводные уловки работы мельника он получил по наследству. Владельцем мельницы был старый пан, который раз в год, осенью, когда начинали желтеть верхушки деревьев, появлялся на мельничном дворе, окруженный свитой гайдуков. Отец Михла выносил всем по стакану водки на медном подносе, а пану вместе с кошелем, в котором позванивала арендная плата за год, серебряную чарку с пасхальной вишневкой. Пан выпивал, крякал – ох, хороша! – забирал кошель вместе с чаркой и пропадал до следующей осени. 
После его смерти поместье и мельницу унаследовал молодой пан, которому ни до хозяйства, ни до мельницы не было ни малейшего дела. Арендную плату Михл передавал через управляющего, а с мельничным двором, на котором он вырос, свыкся так, что давно стал считать его своим. 
Вместе с мельницей Михл унаследовал от отца и привязанность к цадику – Ружинскому ребе. Когда праведник перебрался в Австрию из враждебной Российской империи и поселился в Садигуре, отец Михла немедленно стал его хасидом. От излучины реки Прут, где стояла мельница, до Садигуры было рукой подать. И Михл частенько ездил к ребе советоваться по разным вопросам. Он давно уже понял, что вопросы были просто предлогом встретиться с цадиком. Видеть его святое лицо и слушать мудрые советы стало одним из главных удовольствий в жизни Михла. А участие в субботних трапезах за одним столом с ребе Исроэлем превратилось в подлинное наслаждение.
Сразу к цадику не попадали. Встречу предваряло терпеливое ожидание в очереди. Но находиться рядом с другими хасидами, слушать истории, которые они рассказывали друг другу, коротая длинные часы, само по себе тоже было одним из удовольствий. Именно в очереди Михл услышал историю, ставшую его любимым присловьем. 
«Спросил еврей у ребе: не понимаю, мы тратим столько времени на учебу, столько сил для молитвы, столько денег для выполнения заповедей. А результатов почти не видим. Вернее, результаты есть, но они не сопоставимы с количеством усилий. Не понимаю, ребе, просто не понимаю!»
– Ты помнишь, как устроена мельница? – спросил ребе. – На первом этаже по кругу ходит лошадь, вращая колесо с валом. На втором этаже к этому валу прикреплен жернов. Он вращается, толкая другой жернов. Между жерновами засыпают зерно и получают муку.
Представь себе, что лошадь приходит с претензией к мельнику.
– Когда ты запрягаешь меня в телегу, чтобы отвезти муку из одного местечка в другое, – говорит лошадь, – ясно для чего я стараюсь. Но целыми днями ходить без всякого толку по кругу обидно и непонятно.
– Если бы ты могла заглянуть на верхний этаж, – ответил бы ей мельник, – смогла бы увидеть, сколько пользы приносит твое, казалось бы, бессмысленное хождение по кругу. 
Когда ребе Исроэль оставил наш мир и вернул свою душу Создателю, в жизни Михла наступили существенные изменения. Нет, внешне все оставалось по-прежнему, но радость жизни пропала. Он по-прежнему делал все, что положено делать, каждый день напоминая себе о претензиях лошади, но… Да что там говорить, и так все понятно.
Сполна отгоревав, Михл стал думать, как жить дальше. За все эти годы ему удалось десятки раз беседовать с цадиком и получать от него ответы. С их помощью Михл успешно пробивался через невзгоды, каждый раз добираясь до тихой гавани. Остаться без компаса посреди бушующего океана враждебного мира казалось ему немыслимым, невозможным. И когда стало известно, что шесть сыновей ребе Исроэля открывают каждый в своем городке хасидский двор, Михл немедленно решил примкнуть к одному из них. Но к какому? Кого из сыновей сделать своим ребе? 
Долго и основательно поразмыслив, Михл решил обойти всех праведников, поговорить с каждым, посмотреть, примериться, взвесить, сравнить, и выбрать. Выбрать самого достойного по духовным качествам и стать его хасидом. 
Начал он, как и положено, со старшего сына, ребе Аврома-Янкла, воцарившегося на престоле своего отца в Садигуре. Они были знакомы; не раз и не два сидели рядышком за субботним столом у ребе Исроэля. 
Ребе Авром-Янкл встретил Михла очень тепло, долго расспрашивал о его делах, вспоминал изречения отца и, как показалось Михлу, даже украдкой смахнул слезу. Все это, разумеется, было приятно и лестно, но от ребе Михл ожидал иного. 
Он привык трепетать перед ребе Исроэлем – трепетать, любить и бояться. Ружинский ребе величественными манерами походил на царя, одевался как царь, жил в доме, похожем на царский дворец. 
– И у нас есть царь, – радовались хасиды. – Не просто самодержавный самодур, а царь-праведник, царь-мудрец, царь-чудотворец!
Ребе Авром-Янкл сидел в кресле своего отца, похожем на трон, во дворце своего отца, но манерой держаться напоминал не венценосную особу, а доброго знакомого или близкого родственника. Настоящий ребе читает мысли собеседника, видит его прошлое, зрит будущее, знает, как избежать опасности, еще до того, как она появляется на пути хасида. Честно говоря, Михл не видел в ребе Авроме-Янкле таких духовных качеств. С ним было очень мило беседовать, приятно делиться планами, славно советоваться, но ребе… Нет, ребе это нечто иное.
Завершая беседу, ребе Авром-Янкл по-родственному предложил Михлу разделить с ним вечернюю трапезу. Мельник обрадовался и с благодарностью принял приглашение. Отобедать в доме у Ружинского ребе удавалось нечасто. И дело было не только в количестве блюд, но и в том, что повар ребе Исроэля славился своим мастерством на всю Галицию. Его не раз и не два пытались переманить знатные вельможи, да разве под силу иноверцу переманить хасида у ребе? 
Сам Ружинер почти ничего не ел. Еда на его тарелке из чистого золота оставалась нетронутой. В конце трапезы он, словно нехотя, отщипывал небольшой кусочек и тут же передавал ее сидящим за столом хасидам. О, получить крошку еды, которую благословил цадик, от которой вкусили его уста – большая удача. Эта крошка пронизана святостью, окутана благословением и действует на человека лучше любого лекарства.
«Интересно, – думал Михл, – ребе Авром-Янкл оставил того же повара или поменял? Впрочем, это выяснится после второй ложки бульона».
По традиции на обед у Ружинера первым блюдом всегда шел куриный бульон с мандалах. Михл был уверен, что распорядок обеда останется прежним и не ошибся. Вот только гостей за столом было куда меньше, чем у ребе Исроэля.
Михла усадили рядом с ребе Авромом-Янклом и от этой чести мельник засиял, будто пасхальный кубок. Бульон оказался точно таким, каким его помнил Михл. После пятой или шестой ложки ребе спросил.
– Ну, как бульон, Михл, вкусный?
– Очень! – воскликнул мельник. – Наваристый, в меру жирный, в меру соленый. Но самое главное – мандалах хорошо прожарились, остаются хрусткими, а не сразу расползаются. 
– Ты помнишь, – продолжил ребе Авром-Янкл, – отец как-то спросил тебя, вкусный ли получился бульон?
– Еще бы, конечно, помню! – с гордостью ответил Михл. – И сегодняшний бульон ничуть не хуже того. 
Словно в подтверждение своих слов он зачерпнул ложку и осторожно понес ко рту.
– А ты знаешь, почему отец спросил тебя о бульоне?
 – Нет, – Михл замер с ложкой у рта. – Нет.
– Отец хотел сказать, что тот, кто столь умело оценивает пищу, не может судить о духовных качествах его сыновей.
Рука, державшая ложку, задрожала, горячие капли застучали по скатерти и рубашке, оставляя желтые пятна. Но остолбеневший Михл ничего на замечал. 
Стоит ли говорить, что он не поехал к другим сыновьям Ружинера и стал хасидом первого Садигурского ребе Аврома-Янкла Фридмана.
Яков ШЕХТЕР