Новая жена (часть 1)

Сидя напротив Лены в расслабленной позе, она внимательно слушала ту и что-то записывала в блокноте. Ее нога была заброшена на ногу так, что были видны плотные загорелые икры и красивые острые колени. Заметив, что он застыл с бокалом в руке и любовно смотрит на нее, она улыбнулась: мол, я не виновата в том, что я такая прекрасная. На журнальном столике лежали сигареты Vogue и зажигалка. Она закурила и сделала знак рукой, чтобы он принес пепельницу. Он принес. Она поставила ее на диван и продолжала расспрашивать Лену об интересующем деле. «О чем таком они говорят?» – подумал Слава и хотел уже было спросить, но тут же сам себя остановил. Какая разница? Лишь бы журчали голоса. Лена отвечала на вопросы медленно, долго думая над каждым словом, как будто мысленно переводила c другого языка. Тамара терпеливо ждала ответа; тонкая белая сигарета в ее длинных пальцах, тоже, казалось, ждала, потому что тлела медленней; струйка голубого дыма тянулась от нее наискосок к раскрытому окну и исчезала там. Тамара и гостья были одного возраста, но Лена с той, последней встречи, когда он подвозил ее с вечеринки домой, сильно поправилась и как будто постарела. Одета она была небрежно. Серое платье, седеющие волосы, затянутые на затылке в узелок, и делавшие лицо узким, придавали ей сходство с мышью. «Как она изменилась!» - подумал Слава и почему-то почувствовал вину. Он знал, что Лена, хотя они с ней никогда об этом не говорили, его любит. Лене он был обязан многим. Когда его первая жена болела раком, Лена была единственным человеком, кому Ира искренне радовалась. До болезни Ира был общительной, подруг у нее было не счесть, но некоторые исчезли и только изредка звонили ему, чтобы спросить о состоянии больной. «Почему вы звоните мне? Вы бы ей позвонили, ей было бы приятно», – говорил он. Нет, нет, они не хотели ее беспокоить, и он не настаивал. Была и другая категория. Те приходили и пытались веселить Иру, подбадривая фразами, что в наше время медицина делает чудеса. Третьи предлагали попробовать альтернативные средства. Китайские снадобья из трав. Они пересказывали истории, услышанные от знакомого, которому другой знакомый поведал о чудесном исцелении третьего знакомого с четвертой стадией рака печени, который выздоровел, благодаря китайскому отвару. При очередном разговоре с приятельницей N., воодушевленно сообщившей Ире, что ее начальницу на работе спасли купленные у одного очень знающего китайца в Чайнатауне порошки, Ира, обычно сдержанная, воскликнула со слезами в голосе: «Какие еще порошки! Ты что не видишь, что я умираю?» Больше они ту приятельницу у себя не видели. В результате у них осталась только Лена. Она приносила сумки с едой, делала для Иры соки, варила на курином бульоне питательные супы с овощами и, чтобы Ире было проще их есть, взбивала их в миксере до состояния жидкого пюре. «Может тебе хочется видеть еще кого-то?» – спросил Слава жену. «Не-а!» – она решительно помотала головой.
– Что так? 
Она в ответ пожала плечами.
В следующий раз на тот же вопрос она сказала Славе, что все эти ее знакомые напоминают ей почтмейстера из повести «Палата номер шесть». Все, за исключением Лены, конечно. Слава давно не перечитывал Чехова и не уловил связи.
– А что там было, с этим почтмейстером?
Она была так слаба, что не захотела объяснять. 
– Перечитай и сам поймешь, - прикрыв глаза, ответила она.

Он допил вино и подошел к дамам, чтобы поставить блюдо с сырами и крекеры на стол. Бокал Лены стоял полный, а Тамарин с отпечатком помады следовало вымыть и наполнить по новой. Вот-вот должна была прийти его дочь Танюша. Он ее не видел три дня, потому что та отпросилась погостить у подруги. Дочка была в Иру – общительная умница, но с некоторыми проблемами. Впрочем, кто в юности без проблем? И, конечно, она помнила мать. Помнила, как она сидит у нее на кровати, и та читает ей «Ветер в Ивах» – захватывающую историю про мистера Крота, добрую водяную крысу мистера Рэта и ветреного угонщика автомобиля мистера Жабби. Она помнила мамину руку, на которой обручальное кольцо однажды вдруг стало велико безымянному пальцу. И многое другое. Даже то, что помнить не могла и что пришло из его рассказов об их жизни до…  Ему мечталось, что она со временем полюбит его новую жену, ведь девочке в подростковом возрасте нужна именно женская поддержка и мудрость. Но дочь до сих пор с Тамарой были чужими, как будто, дойдя до определенной черты, обе остановились и не хотели сдвинуться с места. Тамара считала, что Таня его ревнует к памяти матери, а что считала дочь, он не знал. Кто-нибудь из них двоих должен был сделать первый шаг. Скорее всего, все-таки Тамара. Ей не хватало самой малости – теплоты. Она рассказывала, что ее собственная мать ни разу в жизни ее не поцеловала, а отец ушел от них, когда ей было шесть лет. Ничего, он отогреет ее. Он так долго жил без женщины, что успел скопить много тепла. Он снова взглянул на нее. Все в ней было прекрасно: лицо, тело, знание жизни, уверенность в себе. Вот даже то, как она сидела на диване. Только он это подумал, как она переменила позу. Подложив под себя ноги и откинувшись гибким корпусом на диванную подушку, она правой рукой машинально наматывала прядь волос на палец и, когда отпускала, то волосы, извиваясь змеей, сползали вниз и падали на грудь.
– Ах вот как… – воскликнула она в ответ на что-то, сказанное ей Леной.
– Да, уже двадцать пять лет там преподаю, - подтвердила Лена.
– Ах вот так… – повторила Тамара.

На следующее утро за завтраком Тамара сказала, что приняла важное решение: она пойдет в университет.
– Хочу учиться писательскому мастерству. Мечтаю сочинять по-английски рассказы и романы! Правда, замечательная идея? 
Слава растерялся. Ему было неловко сказать ей, что университетское образование требует больших денег, которых у них нет. Он молчал, прихлебывая крепкий чай. Она тоже отхлебнула чай и улыбнулась.
– Что ты молчишь?
– Но ты же английским не очень владеешь! 
– Ну и что?
– Там экзамены надо сдавать! Сочинения всякие писать и прочее.
Она кивнула. 
– Знаю, знаю. Но смотри: Лена-то, оказывается, преподает английский! Попросим, поможет, поучит, в долгу не останемся.
Тамара подвинулась ближе, склонила голову ему на плечо. Он почувствовал запах белых волос, которые она только что вымыла душистым шампунем. Если он ей муж, он обязан помочь. Слава понял, что не может устоять – он ее так любил.

Лена преподавала английский язык в центре для взрослого обучения на Гарвардской площади. Она записала Тамару к себе в группу и денег, конечно, не взяла. В сентябре после трех месяцев интенсивного обучения английскому Тамара поступила в университет. Слава, чтобы сводить концы с концами, взял вторую работу – переводчика технических текстов. Он сидел ночами. С грустью думал о том, что налоги отнимут треть дохода. Всё это окупалось ее счастьем. Тамара оказалась способной. Для начала они на курсе писали эссе. Ее были о культурном диссонансе. О судьбе одинокой женщины-эмигрантки в чужой стране. Он редактировал, хвалил. Она посещала университетские вечеринки, где и студенты, и профессора ее слушали, открыв рты. Она рассказывала о жизни в Беларуси, откуда была родом. О противоборстве молодежи властям, о смелости тамошних женщин, о демонстрациях протеста и об арестах. Все это было немного странно: из Беларуси она уехала в семнадцать лет, жила в Москве, где побывала замужем за одним бизнесменом, от которого, впрочем, ушла, потому что они не сошлись на вопросе о детях. Она не хотела детей, а он мечтал о наследниках. Потом он, впрочем, разорился, но это случилось уже после развода и раздела имущества. «Так что все вышло к лучшему!» - добавляла она. Про своего непутевого бизнесмена она на вечеринках не рассказывала, а вот про протестное движение в Беларуси говорила так, как будто и демонстрации, и аресты коснулись ее лично. Это Славу смущало. С другой стороны, думал он, не исключено, что Тамара все, что происходило на малой родине, как и положено творческой натуре, пропускала сквозь сердце. Он напоминал себе, что сказал Гете: «Мир раскололся, а трещина прошла по сердцу поэта». И он продолжал любоваться ею. На вечеринки она надевала одежду с этническим уклоном, какие-то блузы-вышиванки, широкие юбки с паневами, заплетала волосы в косы и от этого казалась особенно милой и простой. Опустив длинные ресницы, она хвалила демократическое движение в Америке, восторгалась феминизмом, была ярой поборницей прав нацменьшинств. 
– Мне нравится здесь многое, только скучаю по настоящему хорошему театру! – восклицала она.
По дороге домой в машине Слава пошутил:
– Складывается впечатление, что ты живешь не в культурном сердце Америки Бостоне, а на каком-нибудь ранчо в Оклахоме.
– Ах, вот как, – обиженно ответила она.

Так прошло два года. Надо было отдать должное Тамариной усидчивости и напору. Эти качества принесли плоды: Тамару начали печатать в американских журналах. Гонораров, это, прочем, не приносило. Дочь Славы Танюша, закончив школу, поступила в колледж штата и продолжала жить с ними, потому что денег на съем отдельного жилья у них не было. Танюша училась на социального работника, и Слава считал, что она сделала правильный выбор: девочка была доброй и хорошо чувствовала людей. Его только огорчала ее обособленность дома. Когда она не была на занятиях или у подруг, она все больше сидела в своей комнате. Там и ела, чтобы не принимать участие в совместных ужинах. Раньше, если они с ней находили интересное кино, то смотрели его вместе. Теперь она отгородилась. Слава заглядывал, чтобы убедиться, что она в порядке.
– Ты как сегодня?
– Нормально.
– Ты что-то ела?
– Угу.
Она с кем-то переписывалась по мессенджеру, и он выходил. 

Все годы с тех пор, как ушла Ира, Слава вел отцовский дневник. В нем он описывал забавные случаи, придуманные дочерью словечки. Танюша называла ножницы «сизорками». В те годы он был несчастливо счастлив тем, что у него было. Храня верность покинувшей мир любимой жене, он принял свою роль. Он был вдовцом с маленькой дочерью. Они с Танюшей держались друг за друга, и никто другой им не был нужен. У них была Лена. Потом со временем появились знакомые. Были, конечно, и женщины. Он им нравился. Одна из них сказала ему, что он уютный. Роста он был среднего, приятной внешности, светловолосый с рыжеватой бородкой. Говорил он мало, больше любил слушать других. Но когда он говорил, то был остроумен. Его шутки повторяли в компаниях: «Слава отлично сказал…»