Строим дачу

В аппарате министерства трудилось около шестисот человек, а участков, по слухам, выделялось только сто пятьдесят. Понятно, что подковёрная возня началась серьёзная. Еще до выделения земли советские служащие вступили в мало интеллигентную полемику - какой кому достанется участок. Чтобы пресечь ненужные волнения в коллективе, наш министр, Виктор Михайлович Видьманов, принял мудрое решение: члены коллегии могут выбрать любой участок по их усмотрению, остальные участки будут разыграны просто – по жребию. Это решение, как ни странно, всех успокоило. Привилегии членов коллегии министерства никто не удивился и не возмутился. Началось составление списков. Слухи насчёт ста пятидесяти участков полностью подтвердились. Можно себе представить, что началось, если из шестисот желающих надо было отобрать сто пятьдесят. В ход были пущены анонимки, фальшивые справки и даже угрозы. Формально списки составлял профком. На самом деле, в свете важности проблемы, ими занимался непосредственно министр. На личный приём к Ведьманову, который проводился раз в месяц, записалось рекордное число просителей. Для умиротворения сотрудников пустили слух, что вслед за первым выделением участков министерству последует второй. Эта весть как-то помогла наконец завершить формирование списков первой очереди. Как ни странно, через полтора года слух таки подтвердился.
Наверное, не лишне напомнить, как складывался этот садоводческий этап в СССР. 18 марта 1966 года было принято решение о выделении предприятиям наделов на малопродуктивных и бросовых землях и о разделе их на участки по шесть соток. К примеру, десятью годами ранее государство было щедрее, нарезая трудящимся участки по восемь соток. Но и в 1956-м садоводам разрешалось возводить домики, не превышающие 25 квадратных метров с террасами до 10 квадратных метров. Другое дело, что установленные правила неукоснительно нарушались, а борьба со всевозможными прегрешениями зачастую проваливалась. И только в 1988 году, при Горбачёве, эти ограничения были отменены.

Участки нам выделили в 20 минутах от станции Ворсино, в восьмидесяти километрах от центра Москвы по Киевскому шоссе на границе с Калужской областью. 
Весенним воскресным днём 1981 года мы поехали знакомиться с нашей будущей дачей. Вся площадь застройки была в рытвинах, будто после миномётного обстрела, и покрыта диким кустарником. В углублениях стояла вода, что предвещало проблемы для садоводов: грунт глинистый с вкраплением мелких камней. Земли были действительно бросовыми. Но мы были счастливы этому подарку от государства. За несколько дней до нашего торжественного выезда состоялась жеребьёвка. Всего в посёлке предполагалось построить три улицы по пятьдесят домиков на каждой. Наша будущая улица нам понравилась. Её тыльная сторона выходила прямо в лес.
До того, как Видьманов занял кресло министра, он был председателем Красноярского крайисполкома и переехал в Москву вместе с Владимиром Долгих, ставшим секретарём ЦК КПСС. Видьманов был не совсем обычным министром. Чувствуя поддержку Долгих, он иногда принимал креативные решения, не всегда угодные начальству, но до поры до времени выходил сухим из воды. И вот теперь он, вопреки законам того времени, поручил строительство дач государственному строительному управлению. Более того, дефицитный брус должно было поставить то же самое СУ из федеральных фондов. Причем владельцам домиков этот брус отпускался не по розничным ценам, а по символическим - государственным. Это был не просто поступок, это был подвиг.
Когда мы приехали через месяц, то территорию было не узнать. Строились щебёночные дороги, бульдозеры ровняли площадки под строительство домиков. Причём буквально под площадь домика – благоустройство остального участка было заботой хозяина. Строилась водонапорная башня, прокладывался летний водопровод. Наш участок был обнесён колышками, и на нём лежали асбестовые трубы. Эти трубы, забитые в землю на глубину трех метров, должны были служить сваями. Никаких подвалов в домиках не предусматривалось. Строителям поручалось возведение несущих стен и крыши, покрытой шифером (Примечательно, что в это время в Европе асбестовый шифер был признан опасным для здоровья). Всё остальное должны были доделать дачники своими силами и своими материалами.
Через неделю, услышав, что на объект завезли рабочих, я тут же помчался в Ворсино. На нашем участке сваи были уже забиты, и четверо плотников мастерили первый венец сруба из бруса. Мы познакомились. Рабочие приехали из Костромы. Я разложил на куске фанеры привезённые дары: пиво, водку и воблу, а также дефицит из спецстоловой министерства: докторскую колбасу, сыр и консервы. Плотники оценили мои подношения. Всего этого давно не было в магазинах у них дома.  Бригадир пообещал мне строить быстро и качественно. Я, в свою очередь, пообещал приезжать регулярно с таким же набором.
Договоренность прекрасно работала, но вдруг пришла весть, что на Видьманова написали анонимку. На объект приехала комиссия народного контроля. Решение было скорым и суровым: стройку немедленно прекратить, а все не использованные материалы вывезти на государственные стройки. Вопрос о самоуправстве Видьманова был вынесен на заседание парткоконтроля. Мы узнали об этом утром, и вместо работы помчались в Ворсино. Наша бригада была обо всём осведомлена и собиралась уезжать. За половину своей месячной зарплаты я уговорил их остаться до утра. Главной задачей было любым путём воткнуть окна и двери и закончить крышу – иначе все материалы реквизируют в государственный фонд. Рабочие проработали день и ночь, но задание выполнили, вдобавок спрятав остаток пиломатериалов на чердаке. 
Итак, сооружение вчерне было готово. Остальное мы должны были делать сами без надежды на госпомощь. Казалось, что при тотальном дефиците стройматериалов достроить домики будет невозможно. Не тут-то было: советские люди, за долгие годы привыкшие всё доставать сложными путями, не растерялись и на этот раз. Слово «купить» практически исчезло из нашего лексикона, его сменило слово «достать».  
Несмотря на то, что мы все были строителями с высшим образованием, со многими тонкостями пришлось сталкиваться впервые. Так, мне объяснили, что швы между брусьями надо конопатить, что требует большого умения и не меньшего терпения.
В поисках специалиста я отправился в Боровск – ближайший город в пятнадцати километрах от нашего Ворсино, где и нашел Фрола Анисимовича из старинной династии конопатчиков. Фрол (так он просил себя называть) принял меня без всякого удивления и назначил приемлемую цену. А вот выставленные им условия оказались кабальными. Каждый день в семь часов утра я должен был на машине отвозить его на объект, а в семь вечера обратно в Боровск. Получалось, что я должен был жить где-то поблизости. Узнав о том, что жить мне негде, Фрол предложил комнатку в своем доме, которую следовало оплачивать натурой, привезённой из столицы: колбасой, сыром и селёдкой. Взамен нам полагались сельхозпродукты домашнего производства - молоко, творог, сметана, яйца, а также ягоды и фрукты, самостоятельно собранные в саду. Причём всё это в неограниченных количествах, но без права выноса из дома. В договор входил ещё один спецпункт: Фролу ежедневно полагался гранённый стакан водки. К тому же я должен был не только запастись качественной водкой, привезённой из Москвы (местную водку Фрол не пил из принципиальных соображений), но лично наливать ему перед обедом.
Что касается пакли, то ее можно было приобрести у самого Флора по довольно высокой цене. За качество пакли Фрол ручался, и я поверил ему на слово, приняв и все его условия. Мы с дочкой отказались от запланированной поездки на море, закупили продукты и выехали в Боровск.
Утром завтракали по-простецки – все вместе. Мы с Анютой налегали на деревенские продукты, а Фрол и его жена – на городские. И все были довольны.
Мои надежды, что Фрол будет работать, а мы с Анютой отдыхать, ездить по окрестностям, осматривать достопримечательности, не оправдались. Фролу постоянно нужна было помощь… В перерыве мы обедали, и я аккуратно выполнял договор - подносил ему стакан водки, ровно 150 граммов. Натурально подносил! Такую уж он затеял игру.
Однажды мы отпросились у Фрола и отправились осматривать Боровск, основанный в 1358 году. Город оказался необыкновенным. При населении десять тысяч человек там было семь церквей и монастырей - и все в приличном состоянии. Особенное впечатление произвёл на нас Пафнутьево-Боровский монастырь, построенный в 16 веке – архитектурный памятник допетровского времени. Собор расписывал знаменитый иконописец Дионисий, и это были его самые ранние работы. Сохранился колокол, изготовленный в 1487 году, а делал его известный колокольных дел мастер Федька Пушечник. Он упоминается в числе изготовителей пушек для артиллерии Ивана Грозного. Все церкви и монастыри были очень удачно расположены: на пригорке или в излучине реки. Оказывается, когда-то на Руси были специалисты по выбору места для храмовых сооружений.
Побывали мы и в музее-квартире Циолковского, который приехал в Боровск в январе 1880 года «исправлять должность учителя арифметики и геометрии уездного училища». Остановился на центральной площади - на постоялом дворе (это здание и сегодня здесь). Говорят, что именно в Боровске Циолковский разработал теоретические основы космонавтики.
С высокого холма на правом берегу реки Протвы город предстал перед нами весь в зелени, сквозь которую пробивались золотые купола и шпили церквей и монастырей. Были видны крутые улицы, витиеватые – с загибами, разворотами, виражами. Ни одной прямой. Как с картины импрессиониста. Фрески на многих зданиях рассказывали о событиях из жизни города. 

Для начала нормальной дачной жизни предстояло еще многое доделать. Выбор рабочих был крайне ограничен – их искали в близлежащих деревнях. С плотником повезло, правда, временно.
Ранним жарким утром я встретил на подходе к деревне лысого мужичка небольшого роста в суконном пиджаке на голое тело:
–  Не подскажите, нельзя ли в вашей деревне найти плотника?
-  А какая работа? 
–  Крыльцо со ступеньками, перегородки между комнатами, лестница на второй этаж и так по мелочи.
– Ну ты, хозяин, везунчик. Прямо на того и напал. Могу начать прямо сейчас. Зовут меня Лёша.
Лёша, не оборачиваясь, решительно зашагал к территории «Луча», как к тому времени общим собранием был назван наш дачный кооператив. Я устремился за ним ещё не веря своему счастью. Лёша сразу залез на чердак, осмотрел припрятанные там брусья и доски и сообщил, что они его устраивают. На всякий случай я спросил его о стоимости работ. Лёша ответил, что это не проблема и что культурные люди всегда сговорятся. Акцент он сделал на слово «культурные». Тут мне бы и обратить внимание на чересчур креативный подход плотника Лёши к финансовым вопросам, но я боялся упустить удачу, которая случайно попала мне в руки. Тем временем Лёша стал стаскивать с чердака шестиметровый брус. Я как-то пробовал его поднять, но не сдюжил. А Лёша с легкостью стащил первый брус и отправился за вторым. Потом присел на пенёк и сообщил, что хочет пить. Я понимающе кивнул и побежал за водой. До сих пор вспоминаю, каким недотёпой выглядел в его глазах:
– Яков, я пью только один напиток – водку. Не пиво, не воду, не квас – только водку. 
У меня осталась бутылка из запасов для конопатчика Фрола, и я тотчас отдал её Лёше. Лёша взял стакан, заполнил его наполовину и выпил легко, как воду. Не морщась, не закусывая и не занюхивая. Такое я видел впервые. Меня одновременно охватили респект и сомнение. Сможет ли он при таком режиме выполнить намеченную работу? Потом мы съездили на машине за инструментом, и Лёша начал сооружать крыльцо, ловко водружая на место тяжелые деревянные брусья. При этом он постоянно пил водку небольшими глотками и вроде бы не пьянел. Когда бутылка была допита, он, не прощаясь, но уже нетвёрдой походкой отправился домой. А я поехал в сельпо и затоварился водкой на будущее. Утром следующего дня он пришёл бодрый и сразу попросил пить. Я протянул ему бутылку водки и предложил закуску. Но он сказал, что позавтракал, и что завтракает он очень плотно, обязательно с мясным супом и картошкой в сметане. Работа шла споро, и на четвёртый день крыльцо и балкон над ним были готовы. Надо ли говорить, что история с ежедневной бутылкой водки неизменно повторялась. Закончив один этап работы, Лёша приступил к сооружению лестницы на второй этаж. Но вдруг изменил своему правилу: выпил до дна бутылку и попросил вторую. Я проявил слабину и удовлетворил его просьбу. Он выпил полстакана, свалился на пол и заснул.  Наступил вечер.
Разбудить его я не смог. С трудом погрузил в машину и поехал в деревню.
Хорошо, что, когда днём ездили за инструментом, я запомнил адрес. На стук вышли жена с сыном. Они бережно вынули Лёшу из машины и отнесли в дом. Я думал, что, как бывает в таких случаях, меня начнут ругать за то, что я споил человека. Но, жена, кстати очень милая женщина, сказала, что Лёша – хороший человек, но ему нельзя выпивать лишнего. Видимо, она считала, что одна бутылка в день – это нормально, а ещё полстакана – это уже лишнее. В «Луче» Лёша больше не появлялся и встретился нам только раз. Мы с Таней и Анютой гуляли за территорией «Луча». Впереди шли двое мужчин и громко беседовали. В одном из них я узнал Лёшу. Анюта прислушалась и спросила, на каком языке они говорят. Объяснить мы ребенку этого не могли…
Не буду подробно останавливаться на том, как я доставал липу для сауны, как сварщики приезжали из Москвы с большими газовыми баллонами монтировать горячее и холодное водоснабжение, как сооружали туалет… И во сколько бутылок водки это мне обошлось. К концу лета стройка завершилась. И хотя отделочные работы еще оставались, все выходные и праздничные дни мы проводили на даче, принимали гостей, парились в сауне и грелись у камина.
Чаще других к нам приезжала Танина подруга Люда с мужем, известным химиком, доктором наук, профессором Юрием Белоконем. Пока дамы готовили поздний обед, обычно переходящий в ужин, я как бы в шутку предлагал немного размяться – разнести грунт по участку. На тачках или на носилках. Не знаю, как профессор относился к этому занятию, но он безропотно по два-три часа таскал со мной землю. Так же я поступал и с другими нашими гостями. Никто не жаловался, так как после тяжёлой работы их ждала сауна, горячий душ, обед с выпивкой. Утром просыпались поздно, но между завтраком и обедом опять работали в саду и огороде. Постепенно наш участок стал принимать цивилизованный вид.
Мы иногда ездили на дачу и зимой. Камин быстро протапливался, становилось тепло, нагревалась и сауна. Была только одна проблема: воду на зиму отключали. Так что ее приходилось привозить с собой в канистрах или растапливать снег. Зимой на территории кооператива было тихо, зато в тёплое время года ни один субботний вечер не проходит без безудержного разгула - жгли костры, жарили шашлыки, ходили друг к другу в гости, братались после обильного возлияния. Всё это нам удовольствия не доставляло, особенно мучила громкая музыка. Создавалось впечатление, что объявлено соревнование динамиков - кто кого перекричит. Еще невыносимей был репертуар. Особенно тяжело приходилось моей жене Тане, с ее тонким музыкальным слухом. Однажды, когда соседи в третий раз подряд завели «Есаула» Газманова, Таня сорвалась с места, прибежала к источнику звука и устроила такой разнос, что культурный шедевр оборвался на полуслове и в этот вечер больше не возобновлялся. Это была, конечно, важная победа, но, к сожалению, локальная. Правда, Газманов ни на одном участке больше не пел. Общественность постановила: с этой семьёй (это про нас) что-то не так - они не любят патриота Газманова.
Шло время. Дачные посёлки разрастались. Лес перед нашей улицей вырубили вдаль на несколько километров. Домики, все шесть на шесть, росли как грибы. По асфальтовой дороге от железнодорожной станции к дачам теперь в пятницу вечером и в субботу утром шли толпы людей.
А когда-то это была пустынная дорога, где я учил Анюту кататься на велосипеде, а позднее водить машину. Мы всё ещё любили нашу уютную дачку, но творящееся вокруг раздражало.
К тому же осенью 1992 года мы уезжали из России и приехали в Ворсино с прощальным визитом. Прощались без грусти: дача выполнила своё предназначение, и мы всегда её тепло вспоминаем.

* * *

Заканчивая эти воспоминания, я задумался – почему многие участники описываемых событий за работу вместо денег брали водку? Стоила она тогда недорого и продавалась везде. Очевидно, что берущие водку проигрывали в деньгах. Скажем, конопатчик Фрол мог бы оценить свою работу вдвое дороже, но предпочёл стакан в обед. Водка была знаком доверия, принадлежности к «своим». Не зря только в России говорят: «Если человек не пьёт, то задумаешься, а не мерзавец ли он?».
Водка в русской культуре –это не только неизбывная потребность. В других странах пьют, может быть, и не меньше, но только у нас водка имеет философский, сакральный смысл. 
Яков ГЕЙЦЕР