Его прощальный поклон

Первые десять минут, проведенные в багажнике «Пежо-404», Шая крутился, словно вентилятор, пытаясь сорвать веревку, крепко затянутую вокруг тела. Потом руки и ноги онемели, боль отошла – и Шая погрузился в странное оцепенение. Ему уже ничего не хотелось, ему вдруг стало спокойно и даже уютно. Мысли о приближающейся смерти и точное осознание ее неотвратимости совсем не пугали. Желания, так много лет терзавшие тело, отодвинулись куда-то далеко. Шая уперся коленями в стенку багажника, прикрыл глаза и стал вспоминать.

Машина с номерными знаками Газы действительно оказалась в условленном месте за два часа до рассвета. Было еще совсем темно, и разглядеть груз, лежавший в автомобиле не представлялось возможным, но Шае сразу показалось странным, что товар привезли не на грузовичке или хотя бы в пикапе, а на обыкновенной легковушке.

«И куда же они запихнули ящики с овощами?» – удивлялся Шая, вылезая из машины. Вот тут-то и надо было разворачиваться и гнать во весь опор подальше от соблазна легкого заработка, но он убедил себя, что все это – просто меры предосторожности, что где-нибудь за кустами стоит еще один автомобиль, – и сам, своими ногами пошел в лапы к бандитам.

«Г-споди, спаси меня, – взывал Шая к всемогущему еврейскому Б-гу, – сотвори для меня чудо, пошли военный патруль или проверку на дороге! Ведь никогда я Тебя так не просил и не верил в Твою милость, только спаси меня! И я стану исполнять все Твои запреты и предписания – все-все, что написано!»

Шая успел отойти на несколько шагов от машины, когда кто-то прыгнул ему на спину и принялся выворачивать руки. Он бы, наверное, сумел справиться с этим арабом, но двое других, подбежав спереди, сноровисто пнули его пару раз в мужское место, после чего у Шаи на несколько минут пропала всякая охота к жизни вообще и к сопротивлению – в частности.

«Я понимаю, Ты мне не веришь. Еще бы, ведь я столько раз обещал Тебе и ни разу не сдержал слово. Но сейчас, клянусь, я буду, как скала, как кремень, как нержавеющая сталь. Ты только спаси, а я прямо завтра, в субботу, не поеду на пляж, а побегу учить Тору в самой харедимной синагоге. Я стану хабадником, нет, сатмарским хасидом, я отращу пейсы, загоню Райку в микву, сделаю еще раз обрезание – только спаси, только убереги в этот раз!»

Арабы стянули веревкой Шаины руки и ноги, плотно завязали рот какой-то вонючей тряпкой и, словно мешок с картошкой, бросили в багажник. Крышка захлопнулась, и Шая очутился в полной темноте. Спустя несколько минут машина тронулась, увозя Шаю в новый день, возможно, последний в его жизни.

Закончив обещания и просьбы, Шая терпеливо прождал несколько минут, искренне веря во всемогущество Творца и в свое немедленное спасение. Ничего не произошло; «Пежо» так же трясся и подпрыгивал на ухабах ашкелонской дороги.

«А ведь не поедут они в Газу, – с тоской подумал Шая, — там ведь заставы на въезде, солдаты, пограничники. Повернут, наверное, в ближайшую апельсиновую рощу и зарежут, предварительно поиздевавшись».

Словно отвечая на его мысли, машина притормозила и, описав полукруг, свернула, судя по усилившейся тряске, на проселочную дорогу,

«Где же Ты, – мычал Шая, – где же десница Твоя? Почему не слышишь, почему не приходишь на помощь?!»

Он попытался было стянуть веревку с ног или рук, но оцепенение уже полностью овладело им, и, мысленно махнув рукой на свою жизнь, Шая погрузился в прерванные размышления.

«Сказки все это, – думал он, – нет там никого и ничего. Проси, кричи, обещай – бесполезно! Впрочем, если говорить честно, я ведь с самого начала знал, что сказки».

Машина снова притормозила, и Шая, больно ударившись головой о канистру с бензином, припомнил случай в гараже.

– Тормоза у тебя барахлят, – сказал механик, что-то подергав, выкрутив и замерив в недрах Шаиного автомобиля. – В общем-то, надо регулировать, но в принципе ездить можно.

– Как это – в принципе? – поинтересовался Шая. – Так можно или нельзя?

– Я тебе на чистом иврите объясняю, – ворчливо начал механик, раздражительный, как все сантехники, маляры и механики, — Ездить можно, но есть вероятность в пару процентов, что когда-нибудь передние тормоза откажут. Если хочешь, прямо сейчас поменяю колодки, но это тебе будет стоить... — и тут он назвал очень и очень увесистую цифру.

– Никаких процентов, – твердо сказал Шая, – тормоза должны работать абсолютно надежно! Делай свое дело.

Механик пошел на склад за колодками, а к Шае обратился владелец машины, ремонтируемой в соседнем стапеле. Судя по одежде, он принадлежал к «литвакам», а закругленные края черной шляпы указывали на раввинское звание.

– Простите, – сказал раввин, – я оказался невольным свидетелем вашей беседы. Позвольте спросить, почему вы так настаиваете на ремонте тормозов, ведь вероятность отказа весьма незначительна?

«Эх ты, книжный червь, – подумал Шая, – и как только таким права выдают?!»

Потешившись еще пару секунд сознанием собственного превосходства над раввином, он пустился в разъяснения.

– От работы тормозов, – сказал Шая, – зависит моя жизнь, и поэтому я не могу допустить даже один, даже пол, даже треть процента вероятности отказа.

– А вдруг это правда? – спросил раввин. – Хотя бы на один, на половину, на треть процента то, о чем говорят наши книги, – правда? Ведь тогда вся ваша земная жизнь и вся будущая потеряна безвозвратно. Почему же вы не думаете об этом, почему не беспокоитесь о грядущем мире, хотя бы так, как заботитесь о тормозах?

– Будущий мир... – протянул Шая, – когда это еще будет? А тормоза нужно чинить сегодня.

– Не знает человек своего часа, – ответил раввин, – только Б-гу известно, сколько осталось каждому из нас.

– А вы меня не пугайте, – возмутился Шая, – я советской властью уже пуганый. Перед ней не склонился и перед вами не склонюсь.

– Это вы сейчас такой храбрый, – сказал раввин, – пока все у вас хорошо. А ведь, как придет час, в дугу согнетесь, самые красивые слова говорить станете, да поздно будет.

Машина остановилась. «Вот и все, – подумал Шая, – надо бы сказать то, что говорят евреи перед смертью – кажется, «Шма, Исраэль». Но кто ж его помнит наизусть, этот «Шма»?

Шая стал лихорадочно рыться в памяти, разыскивая высокие слова или строки, но почему-то, кроме лермонтовского «На смерть поэта», вызубренного когда-то в школе, ему ничего не приходило в голову. Пока он пытался сообразить, подходит ли к его ситуации «приют певца угрюм и тесен», машина тронулась с места и покатила дальше.

«Только спаси меня, – снова обратился он к Б-гу, – только вызволи из этой беды, и вот тогда Ты увидишь...»

Мотор взревел, и машина резко рванулась вперед. Шая услышал крики, потом выстрелы, потом автомобиль занесло влево, завернуло и опрокинуло. Он вылетел из раскрывшегося багажника и, описав дугу, рухнул на обочину, пребольно ударившись коленями и локтями. Онемевшее тело уже не слушалось Шаю, он так и застыл в нелепой коленопреклоненной позе. К машине бежали, стреляя на ходу, солдаты, и Шая понял, что спасен. Надолго ли, почему, для чего? Он еще успел подумать, как расскажет эту историю завтра на пляже и как удивится Рая, когда все вокруг закружилось и померкло, стало сначала очень большим, потом очень маленьким, потом снова очень большим, вновь закружилось и, сжимаясь в гигантскую точку, заслонило собою исчезающий мир.

Фото Алексея Аверьянова