Сугубо своими силами

Так что есть истина? 
В 1922 году по инициативе скрипача Льва Цейтлина организовался Первый симфонический ансамбль – оркестр без дирижера. Прожило это чудо недолгих десять лет. 
В 2009 году страшно любознательный, честолюбивый, талантливый пианист Пётр Айду создал его вновь. Новый Персимфанс существует трудно, собираясь под отдельные проекты. Но вот филармония открыла цикл с замахом – «Новая история музыки от Персимфанса», где предлагается оригинальный пасьянс авторов, выявление параллелей и перекличек в веках.
На афише привлёк внимание «День Бытия» русско-французского композитора и философа Ивана Вышнеградского (1893–1979). В 1920-м он выехал из Петрограда, как и многие; думал – временно, а оказалось – навсегда… Афиша предлагала также барочные «Стихии» Жана-Фери Ребеля, «Прометей» Листа и додекафонную симфонию Веберна. 
Кресла в партере Зала Чайковского убрали; рассадили там оркестр, который вышел весь в белом. Почему-то вспомнились фото солдат времен Первой мировой в исподнем. 
Вначале оркестранты минут двадцать рассказывали о своем «спорном взгляде на историю музыки» в заранее написанных монологах и диалогах. Я даже чуть не свистнула, мол, «Хабанеру давай!». Наконец заиграли – очень складно, но нудно. После Веберна кто-то одиноко крикнул «Браво!». Лист шел минут десять, а казалось – час. 
Сочинение Вышнеградского «День бытия. Исповедь жизни перед жизнью» подразумевало участие чтеца:
– Дух пробуждается… – сердито декламировал сам Айду. – И я провозглашаю вам истину… которая есть всё и ничто… завывал он. И я вспомнила, что так и не угрызла полное собрание журнала начала ХХ века «Весы», завещанное бабушкой, где всего этого с лихвой. 
Тоскливо, когда литературщина побивает музыку. Событие это было или нет? Если для галочки – еще какое! А без оной – сошло как с белых яблонь дым. 

Обломов против Онегина 
Из всех музыкальных спектаклей «Золотой маски» – фестиваля-конкурса лучших работ всех театров России – в этом году внимание привлек только «Евгений Онегин» в режиссуре Владиславса Наставшевса. Того самого, что поставил «Демона» в Большом театре (ругала в прошлом номере). Но, наверное, на привезенного из Перми «Онегина» не надо было ходить вовсе. 
Хватит уже постановок, где постаревший Онегин осмысляет ошибки молодости, лежа на диване в позе Обломова. Заявление режиссера о том, что эта опера рифмуется с «Необратимостью» Гаспара Ноэ, живо напомнило коллективную «лекцию» Персимфанса. Чем ярче речи – тем обычно бледнее результат. 
Получилась мертвечина. А чего было ждать от «Маски», которой не из чего выбирать?.. Хотя на сайте у нее – тишь да гладь, все картинки на месте. И Наставшевс там теперь в списке победителей-2023 как лучший режиссер в опере. Кто не видел спектакля – авось поверит. 
А меня на нем удержали до конца только сто грамм шампанского в антракте. 

В главной роли – Колонный зал 
Именно в это же время всколыхнула музыкальный мир премьера оперы Прокофьева «Война и мир» в постановке Дмитрия Чернякова (семикратного лауреата «Золотой Маски). Правда, прошла она в Мюнхене. Прыгая с одного сайта на другой, сотни меломанов смотрели прямую трансляцию, по ходу обсуждая спектакль.
Всё его действие происходит в… московском Колонном зале, воспроизведенном на сцене со всеми его колоннами и люстрами, и там постоянно жили своей сложной жизнью человек семьдесят певцов под управлением дирижера Владимира Юровского.
Вряд ли мюнхенская публика оценила это потрясающее сценографическое решение. А для нас Колонный – это и дворянские балы, и съезды «матросов и солдат», и праздники, и похороны, съезды и хоровые концерты, ёлки и страшные суды...
Споры в интернете были ожесточенные. Дело в том, что задолго до премьеры публика напрасно заведомо взвалила на плечи режиссера неподъемную ношу осмысления актуальных политических проблем. Но спектакль получился не про сегодня, а гораздо крупнее – про тот дурдом, в котором страна живет десятилетиями, заплутав в колоннах... 
Ну, хоть в чатах поговорили от души. 
В Москве такого события не предвидится. Тем более что Юрий Соломин вообще предложил считать «различные (?) интерпретации русской классики» «подсудным делом».

Моцарт в непогоду 
Но в столице тоже есть потрясающий спектакль «Война и мир» – в Театре им. Вахтангова. Сцены скомпонованы и поставлены режиссером Римасом Туминасом так тонко, что через судьбы просвечивает не только достоверность эпохи, но и всё остро-общечеловеческое. 
Несчастная «Золотая Маска» в этом году вообще убрала номинацию «режиссер драмы». Поэтому «Война и мир» – лауреат премии с обтекаемой формулировкой «Творческой группе за создание уникальной сценической картины мира романа Л. Толстого»…
Премьера нынешнего года в Вахтанговском – «Амадей», это о Моцарте. Режиссер Сергей Шульев. Автор пьесы, помнится, Питер Шеффер, но в программке написано только: «Версия Сергея Плотова». На сцене звучит музыка Моцарта, но в программке стоит: «Композитор – Полина Шульева»… Кто все эти люди? Дурдом, как в том Колонном зале… 
Однако играют знаменитости: Моцарт – Виктор Добронравов; Сальери – Алексей Гуськов. Текст актуализирован. На сцене говорят: «В чем сила?» – и публика смеется, опознав цитату из фильма «Брат». А Сальери, потирая руки, произносит: «Всё идет по плану»… Зал гогочет. Всё как полвека назад – фиги, вернее, фигушечки в карманах. 
В фойе фото Туминаса как бы невзначай задвинуто ширмой. На улице ветер, хлещет дождь. В такую погоду Моцарта и хоронили. 
А так-то – хит, конечно.

Такие сильные женщины 
В квартире Рихтера (филиал ГМИИ им. Пушкина) устроили выставку памяти певицы Нины Дорлиак, хозяйки этого дома.
Стала выискивать, чего я никогда не видела. Вот, например, ее большой карандашный портрет 1955 года работы Р. Зелинской-Платэ. На нем Нина Львовна лишена той манерности, которой она отгораживалась от чужаков.
Очень теплая фотография Дорлиак и Рихтера в Туре. Они тут настоящие заговорщики – это страшная сила!
И третье – фото Ксении Николаевны Дорлиак, матери Нины Львовны, с маленькими Ниночкой и Митей. Тогда, в 1910 году, ее муж Лео Дорлиак еще служил вице-директором Государственного банка. А жизнь «как у всех» у семьи началась в 1914 году, после его смерти. Проследив эту историю, понимаешь, где корни несгибаемой выдержки Нины Львовны и ее умения достойно выживать в любых условиях. 
День открытия выставки был нелегким. С утра давала внезапную пресс-конференцию Марина Лошак, десять лет возглавлявшая Пушкинский. (У нас началась повальная смена директоров ключевых музеев). Я ценила Лошак – она провела более полусотни неожиданных выставок – среди которых были, например, «Цай Гоцян. Октябрь», «Пикассо & Хохлова», «Хаим Сутин. Ретроспектива», «Тату», «Билл Виола. Путешествие души»… 
Жутковато было видеть крошечную Марину Девовну у одиноко торчащего микрофона в Итальянском дворике…Она улыбалась. На грустный неизбежный вопрос тут же возразила: «Не сбивайте меня с моего бодрого настроя!» Поучиться бы у этой хрупкой женщины. 
Новый директор – Елизавета Лихачёва. Пока ее энергия импонирует, надеюсь, и музыка в ГМИИ не иссякнет. И мы по-прежнему будем слушать рояль Рихтера в его собственной квартире, завещанной Пушкинскому музею. 

В стенах пурпурного фойе 
На объявлении планов на 248-й сезон в Большом театре в пурпурном Императорском фойе полно журналистов – их лавина устремляется туда, где можно поймать хоть какой-то позитив.
Оперную часть планов составили «Адриана Лекуврер», «Самсон и Далила» и – «везде, везде он предо мной!» – снова «Евгений Онегин» (дебют в опере кинорежиссера Сергея Урсуляка). Будет два необычных спектакля. Один – «Снегурочка» Островского на музыку Чайковского с артистами Малого театра. Другой – «Соловей» Стравинского и «Сын мандарина» Кюи совместно с Театром кукол Образцова. Это просто живая демонстрация поговорки «Голь на выдумки хитра»! 
Возобновят легендарный балет «Ромео и Джульетта» Прокофьева в постановке Леонида Лавровского. Премьеры – «Пиковая дама» на музыку Чайковского, превращенную в балет композитором Красавиным, и «Буря» по Шекспиру – снова Красавина, но уже без Чайковского. Всюду теперь свои полины шульевы… 
Большой театр по-прежнему работает без главного дирижера – пока держится на приглашенных. 
Из приятных новостей: возрождается Ансамбль скрипачей Большого театра. 
Есть и одна курьезная: Бурятский театр привезет оперу Мурадели «Великая дружба». Наслышаны с детства! Ведь в 1947 году с нее пошло жуткое постановление о борьбе с формализмом в советском искусстве – и больше ее никто никогда не слышал… Вот и дождались. 

Капец, капец 
В Новой опере премьера: «Иоланта» Чайковского и «Карлик» Цемлинского в один вечер. 
Непонятно, всерьез ли ставил «Иоланту» Денис Азаров, или спародировал скандальные «интерпретации классики» 1990-х годов? Действие перенесено в больницу, в приемный покой, кругом врачи в белых халатах. Режиссеру невдомек, что медицинская тема в современной мировой опере давно отыграна, а после ковида – даже и бестактна. А как надоели на сцене в последние 30 лет секьюрити (охрана короля Рене) – бугаи-бездельники, лениво жующие жвачку! 
Но вот чего еще никогда не было в «Иоланте» – так это… лыжников! В их компании является прекрасный Водемон; они раскладывают на сцене свои рюкзаки, спальные мешки и консервы. «О, сейчас жрать будут!» – думает зритель и не ошибается… 
Как пели – не знаю. Узнала бы, если бы оркестр под управлением Карена Дургаряна играл в два раза тише. И ни слова не понять, что поют. А если зритель на опере впервые? Вот Водемон восклицает: «Творец! Творец! Она слепа!» – а слышится «Навек! Навек!» А может – отец, отец? Или – капец, капец? (вспомним актуализированный текст «Амадея» в Вахтанговском). Немудрено, что часть публики тихонько побрела в гардероб, не дождавшись оптимистичного финала.
Другая, более пытливая половина, осталась слушать впервые звучащую у нас оперу Александра Цемлинского «Карлик». Правда, ей пришлось смириться, что дирижер имеет малое представление о стиле Вены начала ХХ века.
Герой оперы, от которого скрывают зеркала, не ведает о своем уродстве, претендуя на руку инфанты. Поредевший зал оценил усилия тенора Сергея Писарева в труднейшей заглавной партии, пение же других артистов тонуло где-то в плюшевых складках сценографии. 
Зато открылась главная тайна, почему так бедно выглядит «Иоланта». Ведь для «Карлика» изготовили огромных недешевых кукол (работа Артема Четверикова) – персонажей картины Веласкеса «Менины». Все они немного двигаются; даже виляет хвостом гигантская собака, лежащая на первом плане, как в картине. 
До пения ли тут зрителям! Все они бросились включать мобильники, чтобы сверить: а все ли персонажи Веласкеса на месте – фрейлины? гофмейстер? инфанта, в которую влюблен Карлик? А убедившись, стали «цинично» уходить – по двое, по трое. 
Новая опера всегда была неровной. То успех, то курьез. Так что ждем следующего спектакля. 

Стук в дверь 
Но нашлось все-таки кое-что и в этом балагане. 
Сегодня, когда всё, как замазкой, залепили юбиляром-Рахманиновым, а где какая щелка еще осталась – еще и подмазали юбиляром-Стравинским, – оглушительно (даже на пианиссимо) звучит Шостакович. 
Ему было что сказать о себе и жизни вокруг. Недаром Соломон Волков записал за ним в «Свидетельстве» (Testimony): «Конечно, Сталин был полоумным». 
…Концерт камерного состава оркестра musicAeterna в «Зарядье». Дирижер Теодор Курентзис выстроил программу сверхтонко. Fratres Арво Пярта, как любит этот дирижер, начинается неизвестно откуда, пока публика еще читает программки и усаживается поудобнее. 
Но поудобнее в этот вечер не получилось. Восьмой квартет Шостаковича, переложенный Рудольфом Баршаем для камерного оркестра, будто естественным образом продолжил молитвенного Пярта. И тут взвилась знаменитая вторая часть с еврейской темой! Особенно страшно звучит «стук в дверь». Не раз, не два… Музыка пронизана трагическими цитатами из других сочинений Шостаковича.
Своему другу Исааку Гликману композитор написал, что считает этот квартет эпитафией самому себе, жертве советского времени. А получилась – всему этому году, прожитому нами в ужасе и бессилии. Сидишь не мигая, заледенев… Шостакович посвятил квартет «жертвам фашизма и войны», но в программке посвящение убрали. 
И никаких бисов. Курентзис просто начал за ручку уводить скрипачек со сцены. Это было так красноречиво, что все тихо и быстро разошлись. 
Одна я долго сидела с новым пониманием такого старого и, казалось, хрестоматийного Шостаковича. Пока меня не попросили из зала, испугавшись, что я тут заночую. 
Наталья ЗИМЯНИНА