День благодарения

- Потому что с другими ты раззнакомился из-за каких-то дурацких принципов.
- Мы с ними не сошлись в эстетических взглядах на красоту. Ты, кстати, несмотря на жару, прекрасно выглядишь!
- Не льсти мне, это тебя не спасет! Звони! Винсент, когда ему что-то надо, звонит тебе и поднимает среди ночи из постели, и, если это не дружба, то что?
Микки почесал в затылке, вытер потную руку о простыню.
- Он же тебе сам предлагал! – продолжала Ирэн.
- Ну, предлагал.
- Так позвони и скажи, что, мол, так и так, мы готовы принять его приглашение.
Микки позвонил в субботу поздним вечером. 
- Винсент?
 Мужской сонный голос с какой-то фатальной грустью ответил:
- Его нет. Кто спрашивает?
- Майкл Кауфман. Микки. Я его фотограф, и моя жена Ирэн у него работала стилистом. А вы сами-то кто?
- Я его душеприказчик.
- Душе… что?
- Душеприказчик!
- А где Винсент?
Мужчина кашлянул. 
- Полетел в Пуэрто-Рико в частном самолете. Похороны были в прошлую субботу!
- А что случилось?
- Умер. 
- Точно?
- Нет, я шучу! – едко отозвался собеседник.
- Ужас! Спасибо! - оторопело произнес Микки и повесил трубку.
Он сказал Ирэн, и та поплакала, она очень любила Винсента. Потом она решительно вытерла потекшую тушь со щек.
- За все годы в этой стране я ни разу не отдыхала на Кейпе!
- Так поехали!
- А деньги?
- Заработаю. Пока заплатим кредиткой.
- Моей, естественно.
Он кивнул.
- Я верну.
- Ага, ага! 
Она взяла из ящика баночку с лаком, села у окна и стала красить ногти. Оранжевое закатное солнце процеживалось сквозь листья ольхи и отбрасывало на белый ковер в гостиной теневой узор из треугольников и линий, в углу его был четкий женский профиль. Микки пошел за фотоаппаратом, но, пока он его открывал, солнце скрылось, узор сместился.  

Мотель, в котором они остановились, был самым дешевым, и это сказывалось на всем: на том, что полотенца в душевой были серыми, набивка в подушках сбилась в комья, одеяла пропахли табаком, и по ночам из соседней комнаты раздавались скрипы старых матрасных сеток и любовные стоны. Они переехали в другой мотель, подороже, но там ночью пьянствовали рабочие, веселые мексиканцы. Пляж был каменистым, океан недружественным. Две недели на Кейпе Микки с Ирэн ругались с утра, мирились к вечеру, когда она выпивала два бокала вина. Потом они вернулись в Нью-Йорк и продолжали ругаться. Это все было по вине Микки: он ее затащил во Флашинг, в эту дыру. 
Когда Ирэн сказала, что им надо что-то делать с отношениями, Микки кивнул.
- Из-за того, что я не зарабатываю?
- Типично мужская логика! – воскликнула Ирэн и вздохнула.
- А из-за чего? 
Она опять вздохнула и направилась в его кабинет. Она села в его кресло, он – на угол стола.
- Ирэн?
- В данном случае ты прав, но все равно…
- Все равно?
- Вот ты опять начинаешь?
- Что я начинаю?
- Ну, ты сам знаешь – давить на меня! Может, есть и другие причины?
- А они есть? 
- Нет. Но ты хотя бы мог предположить другое!
Микки посмотрел на ее волосы, на шею. У нее была красивая шея с нежной выемкой. 
- А все-таки? 
Она пожала плечами, тряхнула свежей стрижкой, черный волосок упал на декольте.
 - Ты ничего не делаешь, чтобы я почувствовала, что занимаю в твоей жизни важное место.
Микки сходил на кухню, достал из холодильника две бутылки пива. Он взял из подвесного шкафчика два стакана. Она все еще сидела в кабинете и смотрела в окно. Он налил в стакан пиво и поставил его перед ней.
- Ты занимаешь важное место в моей жизни!
- Какое? 
Она отхлебнула пиво прямо из бутылки.
- В данном случае мое рабочее кресло.
Он закурил, и она тут же закашлялась. 
- Ты специально куришь такие вонючие сигареты?
- Нет. Просто они самые дешевые.
- И все равно!
Микки потушил сигарету в пепельнице и задумчиво сквозь струйку истончающегося дыма посмотрел вокруг. 
- У нас так хорошо, три комнаты, зелень за окном… Чего ты хочешь?
- Ты всегда всем доволен! Это типично для неудачников! 
- Тогда скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал? Я сделаю.
Она пожала плечами.
- Я не знаю. Ты предложи! 
- Давай обратимся к хорошему семейному психологу!
- Это будет стоить, как минимум, полтыщи.
- Тогда к плохому?
- Ты шутишь!
- Разумеется. Давай пойдем к самому лучшему. К Бобу Ротенбергу!
- Он вообще новых не берет. 
- У меня есть к нему вход через заднюю дверь. Я снимал свадьбу его старшей дочери!
Он позвонил Бобу.
- А… Микки! Хорошо, что ты позвонил, как раз собирался тебя выствистывать. У меня хорошая новость! Моя младшая выходит замуж. Можешь поснимать?
- Я по другому поводу звоню. Нам с Ирэн нужна твоя консультация.
- Я готов!
Через неделю они сидели в кабинете у Боба, и он в типичной ему манере, нервно ходя по комнате, говорил:
- Некоторые семейные поломки нельзя склеить. Разъедетесь на время и посмотрите, как вам живется друг без друга.
- Ну, спасибо, вот уж помог так помог! И куда мне теперь деться? – сказал ему Микки после по телефону.
- Поезжай к своим в Бостон. Оклемаешься, обдумаешь все. А, кстати, как насчет того, чтобы поснимать свадьбу? Давай баш на баш! Я с тебя денег за консультацию не возьму!
- За такую консультацию я с тебе должен был бы взять деньги!
- Ты ничего не понимаешь! Это лучшее, что ты можешь сделать сейчас. Так поснимаешь? Я тыщу наброшу сверху, а?
- Что мне остается? – вздохнул Микки.

Свадьбу играли в роскошном ресторане в Уэст-Манхеттене. Было много знакомых из прошлой жизни. Когда-то Боб учился в том же колледже, что и Микки. Он был пятью годами старше, тоже увлекался художественной фотографией, имел еще в университетские годы несколько персональных выставок. Боб рано понял, что денег в этом нет, сделал степень в медицине, переехал в Нью-Йорк, выгодно женился, войдя в достойную семью с пятикомнатной квартирой на Мэдисон-авеню. У него было две дочери – Эви и Эстер. Майклу всегда нравилась его младшая Эстер. Она была полноватой рыжеволосой хохотушкой с тонкими лодыжками и запястьями, с обворожительными детскими чертами круглого лица. В ее узких зеленых глазах светились два рыжих огонька. Весь вечер он снимал ее, пока кто-то из родственников жениха, не обратил на это внимания. Микки тогда отщелкал пленку, сосредоточившись исключительно на женихе, симпатичном парне с мужественным лицом, которое заканчивалось узким ртом и маленьким раздвоенным подбородком. Складывалось впечатление, что Создатель, потратив все силы на лепку верхней части – на крепкое надбровье, скулы, желваки и крупный целеустремленный нос, остальное доделывал абы как. Микки смотрел в объектив на танцующую пару молодоженов. На Эстер было очень идущее ее девичьей полноватой фигуре и рыжим волосам бледно-зеленое с искрой платье с широким поясом и юбкой до пола. Только почему она смотрела на обнимающего ее тонкую талию супруга с таким видом, как будто пыталась припомнить, кто этот мужчина? Почему грустное, чуть испуганное выражение то и дело пробегало по ее лицу? Ирэн, тоже приглашенная на свадьбу, сидела за барной стойкой позади столов и пила третий стакан коктейля с мохито. Майкл знал, что, когда Ирэн пьянела, она любила его. Он тайно порадовался, что сегодня не будет сцены с объяснениями, которые стали почти ежедневными с тех пор, как он сидел дома. Он оказался прав: в ночном убере она страстно обнимала его, но, пока они доехали дома, она устала, и он практически внес ее, обмякшую и сонную в квартиру. Она тут же уснула на диване, одна туфля на ковре, другая повисла на кончике ступни. 

Через два месяца она пришла с работы и предложила временно разъехаться.
- Я должна подумать, как жить дальше!
Он сказал, что поедет в Бостон к родителям и поживет какое-то время у них, пока она думает. На дворе стоял поздний ноябрь. Накануне Дня Благодарения он собрал вещи, вынес их на крыльцо и зашел попрощаться. Потом он видел, как она отодвигает штору в окне – белое лицо, красные губы, стрижка. Радио в машине играло старую песню. Микки подпел Рэю Чарльзу: «Hit the road Jack and don’t you come back no more, no more, no more, no more!». Он гнал машину, чтобы успеть до часа пик и добрался до Бостона к пяти вечера. О, это давнее ощущение, когда приезжаешь в родной город! Когда-то в детстве они с родителями из домашнего Вильнюса поехали в Москву. Какими огромными были улицы и высокими дома, и даже люди казались выше и красивей. Они пробыли в Москве неделю и поехали назад.
- Завтра проснемся дома! Устала я от этой суеты! – повторяла мать в поезде. 
Он лежал на верхней полке, смотрел, как убегает назад пейзаж с широкими шоссе, с башнями зданий и удивлялся, чего такого хорошего дома. Там все обыденно и мелко. Он понял только, когда они сошли с поезда на вокзале, что она имела в виду. О, каким теплым и своим был Вильнюс! Бостон, хотя и расположенный северней, тоже был теплее и уютней. Доехав до винного магазина возле родительского дома, Микки остановился, чтобы взять две упаковки пива «Blue Moon» и пакет картофельных чипсов. На кассе он увидел пачки с солеными орехами и положил три на прилавок. Сигареты тоже надо было купить, хотя мать сердилась, когда он дымил в квартире. Ничего, он выйдет на балкон. Микки расплатился и вышел, прижимая пергаментный кулек к груди. В небе стояла огромная луна, подмораживало, дыхание белело в сером воздухе. В багажнике до сих пор лежали пляжные кресла, оставшиеся там после их с Ирэн поездки на океан. Тут же лежали его нехитрые пожитки – два чемодана и папка с фотографиями. Он затолкал кресла в дальний правый угол с ощущением, что расчищает место для новой жизни. Микки поставил в багажник покупки и захлопнул дверь. Потом он проверил телефон: новых звонков не было. А чего он ждал? Что Ирэн соскучится по нему через три часа после отъезда? Он подумал об отце. Тот начинал скучать по матери сразу. Стоило ей куда-то уехать, он начинал напевать какую-нибудь из песен Шуберта и вышагивать по кухне, руки за спину, и Микки знал, что это означает: отец скучает по матери.  Он постоял еще с минуту рядом с машиной, потом засунул телефон в карман и сел за руль. Он проехал вдоль кладбища Маунт-Оберн. Деревья стояли почти голыми – платаны, клены, райские яблони с оранжевыми плодами, которые останутся на ветвях до самой весны. Шоссе скользило вниз, и, когда появилась зеленая стрелка на светофоре, он свернул налево на Абердин-стрит и через две мили направо на Гурон-авеню.
Микки въехал во двор одновременно с Лео. Брат весело погудел и помахал ему рукой. Потом он, опустив окно, спросил, есть ли у Микки какая-нибудь выпивка или ему съездить в магазин.
- Пиво! – ответил Микки и показал на багажник.
- Годится!
Лео уступил Микки место на домашней парковке и поставил свою Тойоту у соседнего дома.
Они обнялись. Братья дружили и с особой радостью трунили друг над другом. 
- Микки, как я люблю тебя, балду!
- Конечно, любишь! Ты всех любишь, ты же на антидепрессантах!
Мать с отцом вышли на крыльцо. Лео помахал родителям и обернулся к Микки.
- Тебе помочь?
- В смысле?
- У тебя много багажа?
- Не надо. Я всё занесу в подвал.
Большие оголенные платаны стояли у входа в дом, их листья лежали повсюду. Годы подряд отец Микки Бруно, выходил утром на высокое крыльцо, почесывал голову и шел искать в сарае грабли. Он собирал листья, собирал серую пятнистую кору, которая сыпалась в это время года со стволов и забивала дорожный слив настолько плотно, что во время дождя улица превращалась в озеро. Недавно отцу сделали операцию на сердце и поставили кардиостимулятор. Микки сможет выполнять его работу по хозяйству. Микки во многом походил на Бруно: такой же крупный, с длинными конечностями, большой головой. Недавно у него начали седеть волосы, и мать говорила, что именно в таком же возрасте стал седеть отец. 
- У отца всегда была тяжелая ответственная работа! – добавляла она.
Микки занес чемоданы в подвал. Потом он достал из машины свои покупки и поднялся на второй этаж.
- Ма, куда мне пиво засунуть?
- На балкон вынеси! Холодильник забит.
Теперь голос звучал снизу, из подвала. Микки посмотрел под ноги и прокричал:
- Тебе нужна помощь?
- Нет!
- Что ты там делаешь? 
- Стелю тебе.
- Я мог бы и сам!
Из подвала в кухню вела винтовая лестница, он услышал на ней шаги, обернулся и увидел, что мать стоит, держась за перила. На лице у нее читалось недовольство. 
- Я не могла понять, чем там так воняет! В прошлый раз ты там ее оставил. На!
Она отдала ему банку с окурками.
- Ма, когда я в последний раз был дома?
- Три года назад.
- Странно!
- Что странного?
- Мне кажется, что это было так давно.
Она ничего не ответила, пошла в гостиную, машинально на ходу поправляя скатерть на столе.
- Я видела чемоданы. Ты надолго?
- Не знаю.
- Понятно. Ирэн?
Микки пожал плечами. Она перевела взгляд на мужа. Отец молчал. Когда мать отвернулась, он подмигнул Микки, и Микки знал, что это означает. Что отец рад, что он приехал. Оба родителя любили его, но мать любила болезненно и беспокойно. Отец любил молчаливо. Все мужчины в роду были ироничными молчунами, холодными с виду. Только когда Микки еще в ученические годы, а потом в студенческие, загуляв с компанией, являлся домой под утро, он заставал отца сидящим в кресле в гостиной перед телевизором. Отец не ложился. Отец не ложился никогда, пока Микки не вернется домой. Он был крепким, спортивным в те годы, преподавал архитектуру в Гарварде, основал свою компанию, дела у него шли. Незадолго перед рецессией он стал часто хвататься за сердце. Ему не было еще семидесяти лет. Его вильнюсский друг кардиолог назначил обследования и стал усиленно советовать Бруно выйти на пенсию. 
- Ты шутишь? – печально улыбался Бруно. - И что я буду делать на этой пенсии?
- Будешь играть на рояле! Ты же играл раньше! Помню, бывало, в Вильнюсе, собирались у вас с Адель! Красивые женщины, коктейли, ты за роялем, кудри развеваются, играешь Шопена.
Доктор похлопал Бруно по плечу и, повернувшись к Микки, шепнул: 
- Уговори его!

Приготовления к Дню Благодарения начались с утра. Мать послала сыновей за продуктами, вручив Лео как более ответственному длинный список. Только к шести вечера дом стал стихать. Мать с отцом накрывали на стол. Микки вышел на балкон, постоял, посмотрел на свое белое дыхание. Поежился, но идти за курткой было лень. Он сел на металлический стул лицом к балконной двери и достал бутылку пива и сигареты. Было красиво, небо блестело звездами, которые стали особенно близки в этом чистом прозрачном холоде. На матери было серое шерстяное платье, которое ей шло, потому что подчеркивало стройность ее фигуры; темные волосы были уложены в высокую прическу, на ногах – черные туфли. Спину она держала очень прямо, и в переднике, который она обвязала вокруг талии, теперь напоминала танцовщицу фламенко. Отец показался в дверях кухни. Теперь, когда их не было слышно, они напоминали актеров немого кино. Их жесты, улыбки – все было исполнено глубокого смысла. Окно медленно запотевало – видимо, от греющейся духовки, в которой томилась индейка. Микки открыл пиво, отхлебнул и продолжал смотреть на родителей. Потом на балкон вышел Лео. Он был крепче Микки, шире в плечах и короче. В руке он держал стакан со скотчем. Лео почесал лысеющую макушку.
- Ты надолго? 
- Не знаю.
- А как оно вообще?
- Нормально.
- Раньше такое бывало, правда ведь? Я имею в виду Ирэн. Помнишь, ты много пил…
- Не припоминаю такого, - шутливо отозвался Микки.
Лео хохотнул
- Я же говорю: ты много пил.  
- Ну, было дело.
- Ирэн – славная баба, но стерва! Я люблю таких! Мне бы такую! Пройдет у нее. Я не вижу вас отдельно в будущем! - Лео закурил и продолжал говорить.
- Да, – отвечал Микки, не очень слушая брата.
Он думал о другом. 
Микки увлекся фотографией в детстве. Они с отцом оккупировали ванную комнату. На переброшенную поперек ванны доску устанавливались тазики с проявителем, закрепителем и увеличитель. В артистическом колледже страсть к фотографии возобладала над всеми остальными увлечениями. После колледжа он жил в Нью-Йорке, искал себя. Сначала он устроился ассистентом к продюсеру рекламных фильмов. «Скоро начнешь снимать, а сначала помоги с делами!» - сказал тот. Микки год впахивал: отвечал на телефонные звонки, писал имэйлы заказчикам, искал новых клиентов. Ему надоело, он уволился. В одной компании он познакомился с Ирен. Она работала в художественном фотоателье и устроила его к себе. Ирэн научила его общаться с клиентами. Она говорила: важно дать им почувствовать, что они тебе родные. Спрашивать о мелочах. Нужно помнить детей и домашних животных. И никогда не спрашивать о партнерах, потому что они меняются быстрее, чем домашние животные. Специфика контингента. Знаменитости второго порядка – модели, актеры. Собирают портфолио. Дай им почувствовать, что они штучный товар. Спрашивай: «Как ваша третьеклассница? Как ваша морская свинка? 
После ужина Микки снес посуду из гостиной на кухню.
 Мать подошла и встала рядом. Она подавала ему тарелки со стола, и он ставил их в моечную машину. Она вздохнула.
- У отца тяжелая работа! В их архитектурном бюро осталось четыре человека. 
- Знаю, мам!
- В последнее время дела ухудшились. И ты же знаешь, что у него проблемы с сердцем!
Микки поднял голову.
- Да, мама.
Она кивнула.
- И я тоже не вечная! Знаешь, о чем я мечтаю?
- О чем, мам?
- Мечтаю спокойно выйти на пенсию и приобрести что-то маленькое во Флориде. Там все дешевле в полтора раза. Взять хоть отопление. Мы так много платим за солярку, чтобы согревать зимой дом. 
- Так за чем дело стоит, мам? Переезжайте во Флориду!
- Хочу уже видеть тебя устроенным. Я нашла объявление, что открываются курсы для риэлтэров.
- Ма! – взмолился он.
Она вздохнула
- Ма, прошу тебя! – повторил Микки.
- Ну, хорошо, в праздник не будем о делах! Давай на следующей неделе поговорим? Обещай подумать! 
- Я обещаю.

Микки взял бутылку пива и спустился в подвал. Старый телевизор стоял на нужном канале, шел бейсбол. Микки открыл пиво, пододвинул под ноги картонную коробку с какими-то вещами. Его большие ступни в кроссовках сразу сделали в ней вмятину – стало удобно и мягко. В перерыве он открыл коробку, в ней лежали старые детские игрушки; они слежались от времени. Он вытащил Микки Мауса и сжал его, проверяя на прочность. Точно во сне, он вытащил из коробки медведя Лу, у которого в детстве отгрыз пластмассовый черный нос, и потом мать приклеила этот нос назад, но не по центру, а как-то криво сбоку.
- Привет! – поздоровался Микки. 
В это же самое время, пока он, сорокалетний мужчина, разбирал коробку с игрушками и здоровался со старыми знакомцами, в нью-йоркской квартире знаменитого дизайнера происходил разговор. Он шел на повышенных тонах. Дизайнер отчитывал семнадцатилетнего сына:
- Ты ему сказал, что я разбился? Ты знаешь, кто это был? За все годы моей гребанной жизни я не встретил никого лучше этого фотографа! Ведь гений, гений!
Растерянный сын отвечал, что он просто пошутил, что он сейчас позвонит. Что у него есть телефон этой, ну, жены фотографа… Как, бишь, ее? Ирэн.
Катя КАПОВИЧ