Проводник в уничтоженный мир

«Нашим единственным проводником в полностью стертый с лица земли мир литовского еврейства» назвал Кановича известный исследователь идишской культуры Михаил Крутиков. Частью этого уничтоженного мира были оба деда Кановича -  оба сапожники, которые «не конкурировали между собой, но подглядывали друг за дружкой: сколько людей ходит к Довиду, а сколько — к Шимону?». И бабушка, мечтавшая сделать из внука раввина, и родители — Семен Давидович (Шлейме Довидович), портной, и Хена Симоновна (Шимоновна), домохозяйка.
Домашние не одобряли увлечения наследника литературой: «Тебе надо поступить на медицинский, как Яша, или на юридический, как Даня, но только не на русскую филологию, потому что и больных, и обвиняемых всегда больше, чем читателей». И друг с другом все говорили на идише, к которому писатель однажды, уже в почтенном возрасте, вернулся, опубликовав в 1990-х в выходившем в Тель-Авиве альманахе «Ди голдене кейт» рассказ на идише. Но все его сочинения, начиная с вышедшей в конце 1950-х повести «Я смотрю на звезды» (повесть не вошла в двуязычное «Пятикнижие» Григория Кановича — пятитомник, изданный в 2014-м в Литве к его 85-летию), все, что многократно издавалось и переиздавалось, что переведено к настоящему времени на дюжину языков и поставлено на театральной сцене, Канович писал на русском и переводил с литовского на русский, сохраняя всю жизнь нежное отношение к родине и много для нее делая. Хотя многое мог бы ей предъявить после войны как еврей, но не стал. Может быть, потому, что детство было счастливым и вполне интернациональным («Мой отец Соломон шил костюмы для всех, независимо от национальности — для раввина и священника, полицейского и еврейского врача»), но главное, потому что самого страшного семье Кановичей удалось избежать.
«Я помню спор между моими родителями – уехать или остаться, — вспоминал Григорий Семенович в интервью, рассказывая о решающем событии, сохранившем ему, 12-летнему, жизнь, — бегстве в 1941 году из оккупированной нацистами Литвы. — Мой отец, как, к сожалению, и многие евреи, решившие остаться, был убежден, что война закончится через несколько дней или, самое большее, через несколько недель. Моя покойная мать убедила его уехать. Это в конечном итоге спасло нас. Мы сбежали за день до того, как мой родной город был захвачен немцами. Это был долгий путь – через Латвию, к Уральским горам, а затем к голодной смерти в колхозе казахстанской степи».
Они оказались в Свердловске, папа ушел на фронт, а сын попал в Казахстан вместе с мамой, не знавшей ни слова по-русски. А сам будущий автор бестселлеров — ранней, трилогии «Свечи на ветру», написанной в 1970-х и, о чудо, скоро опубликованной, дилогии «Слёзы и молитвы дураков» и «И нет рабам рая», романов «Козлёнок за два гроша» и «Улыбнись нам, Господи», — знал, по его признанию, три слова на русском: «Чапаев», «Сталин» и «ура!». 
Он вспоминал, как чуть не погиб, собирая колоски на поле — и понятия не имея, что за такое полагался расстрел. За колоски был избит до полусмерти и возвращен к жизни врачом местной больницы, одним из тех спасителей — евреев и неевреев — которые всю жизнь встречались на его пути.
«…Мне до сих пор всё ещё кружат голову неотвязные сны о том далёком бедственном времени, которое как бы смёрзлось в лёд на степных казахских просторах; только зажмурю глаза и вижу перед собой крошечный аул у подножия Алатау; его белоснежные, загадочные отроги, клубящиеся в утреннем кумысовом тумане; мерцающие желтушными огоньками саманные хаты; нашу хозяйку и спасительницу Анну Пантелеймоновну Харину, приютившую нас, несчастливцев, «выковырянных» из никому не известной в здешних местах и уже поэтому враждебной Прибалтики».
Эта цитата из повести Кановича «Лики во тьме», написанной уже в Израиле. У него был восхитительный, яркий язык, который мгновенно становился нашим, стоило нам прикоснуться к еге текстам. «Мой отец говорил мало, но смачно. Он репетировал молчание, прежде чем замолчать». Строго говоря, что бы и о ком бы Канович ни писал, это была одна бесконечная сага о себе, своем детстве и взрослении, о предках, о прошлом еврейских местечек и настоящем, в котором им давно нет места. Еврейский мир в нашем и его настоящем — только в Израиле, и он репатриировался в 1993 году, сложив с себя полномочия главы еврейской общины Литвы, которые принял на себя в 1989-м, параллельно со статусом депутата Верховного Совета СССР.
Вспоминать об этом сегодня больно и невыносимо— столько было надежд, для Литвы, впрочем, сбывшихся. Канович был членом Саюдиса — национального освободительного движения Литвы, он вручал Горбачеву, из рук в руки, письмо против публичного антисемитизма, который набирал силу в условиях ослабевшей цензуры постперестроечного СССР. Вместе с литовской делегацией покинул съезд, когда «верноподданные депутаты» (формулировка Кановича) скандировали:  «Позор! Ваше место не здесь, а на Колыме!».
Он и формально был признан героем Литвы, получив  Командорский крест — орден Великого князя Литовского Гедиминаса. И действительно был им, не случайно спектаклем по его романам «Козлёнок за два гроша» и «Улыбнись нам, Господи» Римас Туминас открыл созданный им в 1994-м в Вильнюсе Малый драматический театр. Это история про литовское местечко начала XX столетия: полиция арестовала юного Гирша, выстрелившего в генерал-губернатора, и его несчастный отец с друзьями отправился спасать сына. Через 20 лет Туминас заново поставил «Улыбнись нам, Господи» уже в Москве, в Театре им. Вахтангова, как будто напомнив о поздней советской эпохе, когда в той же Москве — и во всем СССР — книги Григория Кановича оставались чуть ли не единственными, принесшими еврейскую тему в русскую литературу и жизнь.
Ирина МАК