Письмо на небеса

Девочка аккуратно заклеила конверт и надписала: «Письмо на небеса».
В фойе детского дома, с красивой старинной архитектурой, с высокими потолками и колоннами, где стены завешены рисунками и поделками воспитанников, директор приказала повесить деревянный почтовый ящик. Его смастерил завхоз дядя Коля, добрая душа. Смастерил, как мог. Ящик красивый, расписанный масляной краской - в центре белый голубь, несущий в клювике конверт, по углам нежные незабудки. Каждый мог подойти к заветному ящику, встать на цыпочки, и, затаив дыхание, запихнуть в щелочку весточку, предназначенную родным и знакомым, оставшимся там, за высокими стенами показательного учреждения. И письмо полетит, полетит… прямиком на стол к Анфисе - директрисе, а после тщательной проверки и купюр уже к адресату.
Ответы детям приносил почтальон. Ребята ждали почтальона, как деда мороза.
Придуманная директрисой игра всем пришлась по вкусу.

Наточка, обхватив руками рюкзачок с игрушками, изо всех сил держалась за спинку кровати. Она буквально прилепилась к ней. В такой позе она сидела с самого утра. Уже стемнело. По волосам и коже девочки бегали мурашки от того, что, натянув на себя теплое пальто и вязаную шапочку, она отказывалась раздеться и лечь спать. Она горько плакала, только не навзрыд, как это она делала дома, а тихонечко, про себя.
Здесь, в стенах этого учреждения, любимые куклы и игрушки заменили ей всех родных и друзей.
Им она рассказывала, как ей здесь плохо-плохо после теплого и уютного дома с папой и мамой. После заботливой и всепрощающей няни Нюры.
- Вот скоро за нами приедет тетя Мадлен, - рассказывала она своим игрушкам. - Она за нами специально прилетела из Америки, - разъясняла им девочка. Она папина знакомая. Она очень любила папу. И они очень дружили, когда она жила в Москве. А потом папа встретил маму, и они поженились. Тетя Мадлен немножко на него обиделась и улетела жить в Америку к своим родственникам. Потом она его простила. Теперь, когда мама с папой погибли, она меня удочерит, заберет с собой в Америку, и будет меня любить крепко-крепко.
После смерти родителей Наташи Вороновой, ее няня Нюра успела связаться с Мадлен по телефону. Поведав ей о горе, она умоляла Мадлен срочно приехать и забрать девочку из детского дома. 
- Родственников никаких нет. Мне ее не отдадут. А она там долго не выдержит. Я ведь ее знаю с пеленок, - причитала в трубку Нюра

Мадлен вылетела незамедлительно. Попав в Москву, она тут же настояла на встрече с ребенком. Это оказалось не совсем просто. Пришлось пройти строгий фильтр.
- Вы кто? – допрашивала ее директор, меркантильная особа с неприятной внешностью. В каждом усыновителе она видела потенциального спонсора не столько для детей, как для себя лично.
Оглядев с ног до головы женщину, директор покачала головой:
- Вы… вы, правда американка? – засомневалась она.
- Да, - услышала она короткий ответ.
Директор призадумалась. Мадлен выглядела по представлению директрисы бедновато.
Ни блеска бриллиантов, ни дорогого манто! Да и по-русски шпарит, как на родном. А похожа-то она больше на еврейку – длинный нос, чернявая. То же мне американка! Что-то тут не так!
- А почему у вас такое странное имя? – с подозрением поинтересовалась она.
- Это длинная история.
-Я вся внимание.
- Папа у меня русский. Разгонов Иван. Мама… Ида Разгонова, - Мадлен замялась, - она по паспорту была француженка, но по национальности, в общем она еврейка. Ее семья: родители, братья - большая еврейская семья эмигрировала в Париж из Польши перед войной. А потом, когда Париж оккупировали немцы, моих бабушку и дедушку, как всех евреев, расстреляли. А мамы не было дома, она спряталась у соседей, но потом ее все равно нашли и посадили в концлагерь. Она молодая была и выжила. Там она встретилась с папой. Он был советский офицер и работал в комиссии по освобождению военнопленных.
Последнее директор пропустила мимо ушей. Ее тело приобрело стойку, как у розыскной собаки, которая напала на след.
- А вы случайно не сионистка? – не своим голосом взвизгнула она.
Мадлен потеряла дар речи. 
- А то, знаете, у меня соседка по квартире, ее тоже Идой звали, как вашу мамашу, когда в Израиль с мужем уезжали, мы их в домкоме из партии за это исключили. Потому что они сионистами оказались. Да-да! – Директор, подпрыгнув, так закачала головой, что ее метельчатая многоярусная хала едва не коснулась потолка. - Не удивляйтесь! Сначала их наши посадили. За то, что они в каком-то еврейском антифашистском комитете состояли. А там, как оказалось, они сионистский заговор готовили. Когда из лагеря муж Иды вернулся, он еле ноги волочил. Инсульт у него случился. На собрании они оба в два голоса доказывали, что их реабилитировали. Вот!
Она замолчала, задумавшись, и после паузы прочеканила:
- Я думаю, вам нужно принести справку, что ваши родители не сионисты.
- Мои родители… - Мадлен чуть не захлебнулась от возмущения, но взяла себя в руки, - отец родился, воевал, жил и умер в России, мама тоже прожила почти сорок лет в Москве. И если существуют официальные причины отказа от усыновления, то прошу вас изложить мне их в письменном виде.
- Ну ладно, - смилостивилась директор, - я думаю, мы не будем ссориться.
Директор, проконсультировавшись в РОНО, решила эту тему пока не развивать. А потому разрешила Мадлен встретиться с Наточкой и сделала вид, что не возражает против усыновления.
Накануне тетя Мадлен забежала в детский дом. Прижав Наточку к себе, шепнула:
- Ты меня жди, завтра я приеду с самого утра и тебя заберу отсюда навсегда.
И вот наступило это утро, но никто за ней не приехал, потом наступил вечер, и пришла ночь. 
- Мамочка, - заливаясь слезами, шептала в подушку Наташа, - скажи Мадлен, чтобы она не забыла обо мне. 

Мадлен, конечно же, не забыла о девочке. Но в тот день, когда она пообещала Наточке приехать и забрать ее навсегда из приюта, прошел слух о законе, запрещающем усыновления американцами русских детей. И прозорливая директриса на всякий случай отдала приказ охране не впускать Мадлен в детский дом. 
Мадлен, замотанная формальностями, связанными с оформлением Наточки, ничего не знала. С утра она очень спешила, к проходной, чтобы не опоздать.
Охранник, крупный дядька в защитной форме, прячась в маленькой застекленной каморке, через окошко прокричал ей, что сегодня детский дом закрыт для посещений. 
Так ему наказала директор.
В полном отчаянии Мадлен выскочила на улицу, решив так просто не сдаваться. Она побежала вдоль ограды, рассчитывая найти там лазейку. Всеми правдами и неправдами она должна предупредить ребенка, чтобы девочка не волновалась, и знала: что бы ни произошло, она заберет ее отсюда.
На минуту она представила глаза Наточки, ожидавшей ее сегодня. Нет, она должна что- то предпринять немедленно!
Но чугунные, витиеватые ограждения бывшей княжеской усадьбы, за которыми раскинулась территория детского дома, оказались неприступной крепостью. Спокойная и уравновешенная по характеру, она, как сумасшедшая, носилась вдоль ограды, рыдала и звала Наточку, в надежде, что кто-нибудь там услышит и подзовет девочку. Задыхаясь, она оббежала огромную территорию раз, другой. 
- Наточка! Я приехала за тобой! – из последних сил выкрикивала она.
Вдруг она вспомнила, что ребенок рассказывал ей о дворничихе Алине и ее больном мальчике Тимуре, которые живут где-то неподалеку во флигеле. Наточка по большому секрету поведала, как она дружит с ними.
- Только он Даун, - шепнула девочка ей на ухо при свидании. - Но он очень добрый и хороший. Он жалеет меня, понимает.
«Может быть, они услышат?» – мелькнула в голове у Мадлен.
 И буквально втиснув лицо между решетками, она стала выкрикивать их имена:
- Алина! Тимур!
Но все тщетно.
- Это расплата за мою вину! Это я… я…я ! Я виновата во всем! – как заклинание причитала она шепотом.
Она винила себя за все: что, не простив измену Максиму, бросила его в самый трудный момент. Сейчас она не понимала, как она могла вычеркнуть из жизни его и все с ним связанное.

- Я, конечно же, устала. Но я воспитана так, что… - она оборвала себя и, повысив тон, продолжила о другом: - Мой муж был академиком.
Она вспомнила, как он первый раз привел ее в дом, чтобы познакомить с мамой. Хозяйка дома была еще на работе, но вот-вот должна была прийти. 
- Ма, - встречая ее в прихожей, начал Максим.
- Это кто?- увидев девушку, недобро спросила мама.
- Меня зовут Мадлен.
 - А меня Серафима Львовна, - с гордостью сообщила мама, так, будто она назвалась Елизаветой Второй. 
- Давайте я вам помогу приготовить ужин, - предложила Мадлен.
- С какой стати? – нагрубила мама.
- Ну, вы устали…
- Я, конечно же, устала. Но я воспитана так, что… - она оборвала себя и, повысив тон, продолжила о другом: - Мой муж был академиком. Понимаете, что это значит? Академик, работал в космической отрасли. Секретной, - для весомости добавила мама. - Когда его не стало, нам с Максиком стало тяжело. Спасибо знакомым отца, пристроили меня в НИИ. Вот так и живем. Максиму еще учиться. Потом нужно на хорошую работу устраиваться. Так как от папы, кроме этой квартиры, нам ничего не осталось.
- Да-да, мне Максим рассказывал.
- Даже так? – задиралась мама.
- Ну да. Мы ведь с ним уже давно… дружим.
- Я догадалась! А ваши родители чем занимаются?
- У меня родители умерли, а папа был учителем в школе.
- Ах так? – в ее голосе слышалось столько сарказма.
- А мама… ну мама сначала, как вы, не работала.
- Я вот что вам, душечка, скажу, - не желая дальше слушать, заявила Серафима Львовна. - Кстати, как вас звать, не расслышала?
- Мадлен.
- Мадлен?
- Да. 
- Это что же иностранное имя?
- У меня мама была из Парижа. Только она еврейка.
- Француженка, да еще еврейка, – голос мамы сорвался на крик. - Максим, если бы папа был жив, нам было бы нельзя общаться с дочерью иностранки.
- Мама, ну сейчас же перестройка!
- Ты должен помнить, что у папы была первая степень секретности. Кто знает этих французов? Капиталисты они и есть капиталисты. Хотя бы из бывшего соцлагеря, куда ни шло!
- Моя бабушка была польской еврейкой, она с дедушкой туда перебрались из Польши, - поспешила заверить Мадлен. - А Польша как раз была социалистическая.
- Не знаю - не знаю… А вы, вы чем занимаетесь, где учитесь или… 
- Я работаю в библиотеке.
- Библиотекарь, значит, - с укором произнесла мама. 
- Да, - виновато проговорила Мадлен.
- Значит, как я понимаю, у вас никого нет, - с каким-то злорадством в голосе уточнила мама.
- Нет, у меня есть дядя в Америке. Родной брат мамы.
- В Америке! Этого еще не хватало! Он что тоже еврей?
- Мама! - попытался остановить разбушевавшуюся родительницу сын.
- Что мама? – Серафима Львовна с шумом вышла в кухню.
- Я лучше пойду, - еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, прошептала Мадлен. 
- Оставайся на ужин.
- Как-нибудь в следующий раз, - бросила Мадлен и выскочила из квартиры.
Когда за Мадлен закрылась дверь, Серафима Львовна, вся в слезах, набросилась на сына:
- Максим, как ты мог, она же еврейка! 
- Мама, но твой отец, наш дедушка, ведь тоже еврей. Значит и мы, то есть я тоже…
- Максик, - заплакала мама, - ну что нам из-за этого было мало неприятностей? Папе не разрешали на мне жениться.
- Я об этом понятия не имел.
- Господи, я так и знала, так и знала, что твой выбор падет на нищенку, сироту… да вдобавок еще еврейку… из Франции! Если бы папа был жив, он никогда бы тебе не позволил, а со мной ты абсолютно не считаешься.
Однако маме Максима в конце концов удалось переубедить сына. Никто не предполагал, что его жизнь трагически оборвется и ее внучка окажется в детском доме, и что та самая Мадлен, которую она выкинула из жизни сына, будет биться за будущее внучки. Но пока безуспешно, потому что помочь было некому.

О своем покровителе и предложенной им помощи Мадлен вспомнила, когда они вместе с Нюрой горевали на ее маленькой кухне. Нет, не просто горевали, а по-бабски выли в два голоса, в тот день, когда хитрая директриса, перестраховавшись, выжав из Мадлен все, что можно, не впустила ее в детский дом.
Они перебрали тысячу и один вариант, как выйти из этой ситуации, когда вдруг на включенном телевизионном экране Мадлен увидела того, кто предлагал ей свою помощь - Виктора Евгеньевича! Она вспомнила, как познакомилась с ним во Флориде у океана, как они подружились, и он, попросив ее об одолжении, сразу же предложил ей свое покровительство в Москве. 
- Я многое могу. Обращайтесь.
- Спасибо, - поблагодарила она, подумав, что теперь ей в Москве ничего не нужно.
- И все же имейте ввиду, - настоятельно произнес Виктор Евгеньевич, явно обиженный тем, что она отказалась от его предложения.
- Нюра! Нюра! Смотри, - увидев своего нового друга на экране, закричала Мадлен. – Ты знаешь кто он?
- Это… это, господи, вылетело из головы. Ну, в общем большой человек. 
- Нюра, ты не поверишь, он мой друг. Я в Америке присматриваю за его квартирой. Он меня попросил.
- Он тебе поможет? 
- А ты, как считаешь?
 Нюра надела очки и, вглядевшись в серьезный профиль, твердо сказала:
- Такой поможет!
- Звонить?
- Звони.
Достав из портмоне карточку, Мадлен выплаканными глазам прочла номер.
Часы пробили ровно полночь.
- Помогите мне, пожалуйста! – буквально закричала она в трубку.

Сердце Наточки разрывалось от боли. Все один к одному, как любила говорить няня Нюра.
И тетю Мадлен не пустила эта ведьма Анфиса. Наточка не могла даже представить себе, почему такая большая, умная и добрая тетя Мадлен не может справиться с маленькой и толстой директрисой. Она вообразила, как тетя Мадлен говорит ей:
- Немедленно откройте ворота, я приехала за Наташей Вороновой.
А та ей в ответ: 
- Она здоровая, усыновлять можно только больных!
 «Заболеть, заболеть», - застучало в голове! Только как? Перед глазами пруд, что на территории детского дома, подернутый льдом, серое небо, откуда на нее смотрят папа и мама.
«Одевайся теплее, иначе заболеешь», - припоминает она слова родителей, и тогда переполненная обидами и горем Наточка бежит к пруду. Сбросив с себя пальтишко, она идет по тонкому льду. Увы, разгоряченная девочка не чувствует холода.
Так она не заболеет! Этого мало!
Не холодно! Почему ей совсем не холодно?
- Главное ноги, - говорила ей няня. - Они не должны быть в холоде!
Ноги сейчас сухие, их нужно намочить.  
Девочка, сопя, снимает с себя сапожки и тихонько, чтобы не поскользнуться, идет в одних носочках по тонкому льду.
Снова не холодно, да и ноги не сильно промокли. 
Тогда она подбирается к самому краю полыньи и, усевшись, опускает ноги в ледяную воду. Вот, как надо! Ее словно обожгло огнем.
Ой, как холодно! Сейчас ее пронял настоящий холод.
Зазнобило.
Откуда не возьмись, налетевший порыв резкого ветра, пронизывает ее со спины и словно подталкивает вперед. Наточка пробует отодвинуться назад. 
В мгновение вдруг все закружилось, началась настоящая пурга. Крупный снег слепил глаза. И словно на море, от ветра в пруду поднялись волны. Первая накатила, и обдала Наточку по пояс. Вторая, захватив с головой, потащила в воду.
- У-у, - закричала Наточка, увидев бегущего к пруду Тимура.- Помоги!
Не раздумывая, мальчик в тяжелой одежде прыгает вслед за Наточкой. Он хватает ее за плечо и всей тяжестью наваливается на девочку. Вместе они идут ко дну. Наточка пробует отбиться от намокшего и отяжелевшего мальчика, но он крепко держит ее за рукав кофточки. Наточка инстинктивно выскальзывает из рукава одежды и выныривает на поверхность, хватая ртом воздух. Подплывая к краю льдины, она пытается подтянуться на поверхность, но лед ломается под ней, и она вновь оказывается в жгуче-холодной воде. 
- Помогите! – выдыхает Наточка, теряя последние силы и видит, как от здания детского дома вдалеке бегут какие-то люди, громко кричат и машут руками. 
Наташа оглянулась на мальчика. Но Тимура рядом уже не было.
Кто-то из подбежавших протянул ей длинную палку, она ухватилась за нее.
- Ползи, ползи, - кричали ей отовсюду. И Наточка осторожно ползет, опасаясь, чтобы под ней не треснул лед.
 
Спустя день в показательный детский дом заявилась прокуратура. Опрашивали всех, начиная от Анфисы Петровны, кончая дворничихой Алиной. И все, как один, подтвердили, что несчастный случай с Наташей Вороновой произошел в результате стресса. Стресс был вызван нежеланием Анфисы допустить до нее усыновительницу. Вина директора налицо. Никто не хотел слушать ее отговорки по поводу приближающегося закона об усыновления иностранцами русских детей. А уж тем более ее надуманную версию о сионистах.
- Закона пока нет. Вот когда будет… - невозмутимо пожал плечами прокурор. По поводу гибели мальчика с синдромом Дауна было заведено уголовное дело.

- Я что, после больницы могу ее уже забрать с собой? – осторожно полюбопытствовала Мадлен, примостившись на больничном подоконнике с кипой бумаг.
- Конечно, голубушка, какие разговоры! – подтвердила Анфиса, заглядывая преданно в глаза усыновительнице.
- Значит, она уже с сегодняшнего дня моя? - продолжала осторожничать Мадлен, думая о том, как бы ни спугнуть своего счастья!
- Конечно, ваша! – раздался над ними знакомый Мадлен мужской голос. - Прямо сейчас, с этой минуты, вы настоящая мама Наташи Вороной!
Женщины подняли глаза. Над ними склонился сам Виктор Евгеньевич. Два крепких человека за его спиной озирали больничный коридор.
Мадлен вывела число и подпись. 
- А теперь вы, мадам. Полагаю, вы и есть директор детского дома? Не знаю, как вас звать-величать.
- Анфиса Петровна.
- Расписывайтесь, Анфиса Петровна, 
- Ну, вот и все! – сказал он и, взяв в руки бумагу, словно близкую родственницу обнял Мадлен.
Из глаз Мадлен брызнули слезы. Столько дней ожидания и переживаний! 
- Перестаньте, ведь все хорошо? – высокопоставленный друг Мадлен обнимал ее на глазах у всех. –- Расскажите лучше, как Наташа?
Мадлен продолжала рыдать, уткнувшись в грудь своего спасителя.
- Состояние Вороновой Наташи стабильное, - услышали все голос главврача, мчавшегося к ним по коридору. – Мне сообщили, какой высокий гость посетил нашу больницу! – выкрикивал он на ходу. Два охранника затормозили главврача перед самым носом высокого чина. - Однако у нас состоялся консилиум. Ее ни в коем случае нельзя возвращать в детский дом, понимаете, о чем я? У девочки сильный стресс. Ее только в хорошие руки! В хорошие руки, вы поняли меня?
- Ну, вот и отлично! – Виктор Евгеньевич отстранил от себя заплаканную Мадлен и повернул ее лицом к врачу. – У нас руки хорошие, я бы сказал, замечательные руки!
- Итак, еще раз поздравляю вас, мамаша! Ну, что вы стоите, Анфиса … запамятовал, как вас по отчеству? Произносите речь, - он ободряюще похлопал по плечу директора. - Полагаю, у вас припасены какие-то напутствия для новоиспеченной мамы, в этом случае что-то торжественное, как при регистрации брака. А?
Анфиса, набрав в легкие воздух и подобострастно глядя на высокого покровителя Мадлен, только было собралась с духом, как неожиданно в дверях палаты все увидели Наточку. Никто не заметил, когда она появилась здесь. 
Сложив, словно ангел, руки на груди, маленькая девочка в белой сорочке шептала: «Спасибо вам, папа и мама, вы получили мое письмо, вы услышали меня там, на небесах!»
Людмила МАШИНСКАЯ
Рисунки Марии ЭЙДИНОВОЙ, 13 лет