Ангел на троих

«Мои крыла готовы взвиться, 
Люблю возврата миг. 
Будь жизнь моя одна страница, 
Я б счастья не достиг». 
Это четверостишье его автор, знаменитый еврейский философ Гершом Шолем сочинил в подарок ближайшему, еще со времен учебы в Берлинском университете, другу и коллеге Вальтеру Беньямину — не просто философу, эссеисту и теоретику искусства, но одному из отцов современного понимания модернизма и основоположнику современной теории фотографии, мастеру слова и мысли, значение которого в истории искусства невозможно переоценить. Шолем подписал послание другу словами «Gruß vom Angelus» («привет от Angelus’а»), ибо стихи написаны под впечатлением от «Нового Ангела» — монопринта Пауля Клее «Angelus Novus» (1920).
Часто называют это произведение рисунком или акварелью, на самом деле, перед нами единственный печатный оттиск, сделанный Клее в изобретенной им технике, с использованием масла. Шолем купил этот лист, не устояв перед поднятыми к небу почти в мольбе пятипалыми крыльями-руками, перед нежными кудрями, как будто выструганными из деревяшки резцом мастера, перед печальным изумленным выражением ангельских глаз, как будто ангел оплакивает прошлые жертвы и застыл в ожидании будущих.
 

Лик, обращенный к прошлому
«Новый Ангел» родился после Первой мировой войны как реакция на нее художника, придавленного переживанием немыслимой до тех пор трагедии. В России ужасы той войны оказались смазаны революцией и Гражданской войной, принесшими новые бесконечные жертвы, Америки они вовсе не коснулись, но в Германии, как и почти во всей Европе, Первая мировая еще 20 лет воспринималась как самая кровопролитная, как война, рождающая необходимых для переживания ее последствий новых ангелов. 
Шолем купил «Angelus Novus» у автора сразу после создания, едва увидев — но тут же Беньямин уговорил друга продать работу ему. Для Беньямина, мечтавшего именно так — Angelus Novus — назвать свой не дошедший до печати журнал, этот лист стал талисманом и важным, главным символом. Возможно, в его глазах ангел обретал более глубокий и личный смысл, чем вкладывал в него художник. Беньямин сформулировал его в своем знаменитом программном тексте «О понятии истории».
«У Клее есть картина под названием “Angelus Novus”, — писал Беньямин. — На ней изображен ангел, выглядящий так, словно он готовится расстаться с чем-то, на что пристально смотрит. Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены. Так должен выглядеть ангел истории. Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка предстоящих событий, он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки. Но шквальный ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже не может их сложить. Ветер неудержимо несет его в будущее, к которому он обращен спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается к небу. То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал».
Шквальный ветер из рая захватил и самого Вальтера Беньямина, отчего статья его воспринимается как печальное пророчество — и роман о Беньямине итальянского журналиста Бруно Арпайи называется «Ангел истории» (2001). Этот шквал сорвал с места и Пауля Клее, чья жизнь в искусстве начиналась — в буквальном смысле началась, с четырех лет — как раз с ангелов, неловко нарисованных четырехлетним мальчиком. Причем своих странноватеньких детских ангелов Клее включил, в отличие от традиционных юношеских штудий, в составленный им каталог своих произведений. И их, кстати, показывали на прошедшей несколько лет назад в ГМИИ им. А.С. Пушкина выставке художника. А закончилась жизнь Пауля Клее в самый трагический для Европы момент, почти одновременно с жизнью Вальтера Беньямина — и к этому сюжету мы вернемся. В истории с «Новым Ангелом» у каждого из них — и у Гершолема Шолема тоже — была своя решающая роль, как будто Ангел всех связал и расставил по местам. 
Талисман, который не спас

Единственный в этой троице долгожитель, Гершом Шолем (1897–1982) — в этом году мир отмечает его 125-летие — сделал разумный вывод из войны, эмигрировав еще в 1923-м в Палестину. И благодаря этому, потеряв в годы нацизма родного брата-коммуниста, казненного в Бухенвальде, сам избежал гибели. Читавший лекции в Еврейском университете Иерусалима задолго до основания Израиля, один из основателей и будущий президент Израильской академии наук, Шолем был убежденным сионистом и книгу «Эйхман в Иерусалиме» Ханны Арендт (у нее в истории с Ангелом тоже была своя функция) справедливо критиковал за недостаточную солидарность с еврейством. Душеприказчики Беньямина нашли Шолема уже после войны и передали ему «Нового Ангела», который таким образом вернулся к первому владельцу. Со временем Гершом Шолем и его жена Фанни подарили «Нового Ангела» Национальному музею Израиля, где он по сей день хранится. 
Но до 1940 года «Angelus Novus» находился у Вальтера Беньямина (1892–1940), который не расставался со своим талисманом сначала в Германии, потом во Франции, куда он, левак, антифашист и еврей, бежал вскоре после прихода к власти фашистов. Потом случилась оккупация Франции, и он не стал ждать, когда станет хуже, а сразу же, в 1940 году отправился в Испанию, рассчитывая пересечь Пиренеи и попасть в Америку. Но талисман свой оставил на хранение в Париже — и трудно противиться логичному выводу, что это решило исход предприятия. Готовясь к очередному этапу бегства со всей ответственностью, он даже успел отправить в США львиную долю своего архива — но не себя.

 

Испанцы остановили его, в числе других эмигрантов, на пограничном пункте в горах, и из-за отсутствия визы не пропустили через границу. Но позволили остаться в местной гостинице. Заночевав в Hotel de Francia, в ночь с 26 на 27 сентября, в свой день рождения, отчаявшийся Вальтер Беньямин принял убийственную дозу морфина. И сам превратился в ангела для других: его смерть так шокировала испанские власти, что они пропустили в Испанию всех, кто был с ним — группа добралась до Лиссабона и счастливо отплыла в Новый Свет. А спустя несколько дней они совсем сняли ограничения на эмиграцию — не навсегда, конечно, но в этот счастливый момент границу смогла пересечь Ханна Арендт. Тут стоит напомнить, что как философ Арендт сформировалась во многом под влиянием Беньямина, и именно она вывезла за океан одну из версий той самой его статьи «О понятии истории».
Круг замкнулся — и пора вернуться к его началу, отправной точке этой невероятной истории. К моменту создания «Нового Ангела» и его автору, одному из важнейших европейских модернистов, художнику формально швейцарскому, но в большей степени немецкому. К Паулю Клее, в чьей биографии до сих пор остаются белые пятна, и чья независимость, ни на кого непохожесть, отдельность в искусстве и в жизни вызывает изумление и восхищает по сей день.

Вычеркнутый из списка
«Потом выходит на сцену этот великий Клее, прославленный преподаватель Баухауза в Дессау. Он рассказывает всем, будто он чистокровный араб, но на самом деле он типичный галисийский еврей», — обличал художника пропагандистский боевой листок нацистов «Красная земля». Это было самое начало Третьего Рейха, никто и думать не думал о перспективах концлагерей. И даже пережив после публикации газетного пасквиля обыск, устроенный дома у Клее гестаповцами, и уволенный после обыска из Дюссельдорфской академии, и написавший в ответ на увольнение известный автопортрет «Вычеркнутый из списка», с лицом, перечеркнутым крестом, художник не слишком испугался. «Я представлю доказательства [арийского происхождения — ИМ], — писал он жене, — если от меня потребуют этого официально. Опровергать столь абсурдные обвинения по собственной инициативе — ниже моего достоинства. Даже если бы я и был галисийским евреем, это ни на йоту не изменило бы ни моего значения, ни значения моих работ. По мне, еврей или иностранец ничуть не хуже, чем немец и местный уроженец».
Правда в том, что Пауль Клее (1879–1940), родившийся недалеко от Берна, сам не знал наверняка своих корней. Отец, Ганс Клее, пианист, органист и скрипач, преподавал в колледже музыку, мать, Ида Мария Клее, урожденная Фрик, была певицей. И выросший в мире музыки, Пауль собирался стать скрипачом. Но живопись победила музыку, в которой он тогда не видел перспектив развития, а становиться просто исполнителем старых шедевров ему было неинтересно. И хотя работы Клее часто описывают в музыкальной терминологии, щедро используя слова «ритм», «контрапункт», «полифонию», а Райнер Мария Рильке писал еще в 1921-м о Клее: «Даже если бы вы не сказали мне, что он играет на скрипке, я бы догадался, что во многих случаях его рисунки были транскрипциями музыки», это была визуализированная музыка, доверенная бумаге.
Клее ушел в изобразительное искусство, окончил в итоге Мюнхенскую академию и в 1920-м, как раз когда появился «Angelus Novus», был приглашен в Баухаус, где скоро стал одним из самых популярных преподавателей — как и Василий Кандинский, с которым они сблизились еще во времена «Синего всадника», а позже, в Баухаусе, они занимали в Дессау один коттедж.  Потом, устав от деятельного преподавания, занимавшего все время, Клее перешел в Дюссельдорфскую академию, и дальше случилась история с антисемитским пасквилем, после которой его настигли типичные санкции, узаконенные в нацистской Ѓермании для евреев и «неправильных» художников.  
Популярный и востребованный мастер — за один только 1933 год Клее создал около 500 работ, он был отовсюду изгнан и ошельмован. 102 его работы, находившиеся к тому моменту в немецких музеях, были оттуда изъяты. Некоторые из них попали, вместе с творениями других известных модернистов, на печально известную Выставку дегенеративного искусства, с которой за копейки были куплены коллекционерами, предполагавшими, что наступят другие времена.

 

Только Клее до них близко не дожил. Вернувшись в давно оставленный Берн, он так и жил в абсолютной культурной провинции — посмотрим правде в глаза, Берн, избранный столицей Гельветической Конфедерации исключительно по причине географического удобства — в центре страны, и сегодня таким остается. Клее не смог получить швейцарское гражданство, несмотря на то, что мама его имела — но отец был гражданином Германии, и как тут не вспомнить историю с Альбертом Эйнштейном, который после 1933 года безуспешно пытался восстановить паспорт Швейцарии для себя и получить его для своей второй жены: Эйнштейн учился в Цюрихе и именно в Берне открыл свою Общую теорию относительности. Эйнштейну власти Швейцарии ответили, что, получая бесконечные международные награды, тот всегда представлялся немецким ученым, а потому они не видят резона в восстановлении швейцарского гражданства. 
В случае с Клее власти его родины тянули до последнего — при этом он и там оставался изгоем, слава «дегенеративного» художника не имела границ. Он тяжело заболел: диагноз «склеродермия» был окончательным и неизлечимым. Это аутоиммунное расстройство, при котором ткани, внутренние органы, кожа отвердевают, и человека выматывает адская боль в суставах, он почти не может глотать. Но Клее все равно писал, преодолевая себя, повторяя цитату из Плиния «Nulla dies sie linea» —  «ни дня без строчки». Ею подписана работа, зафиксированная в каталоге произведений за 1938 год под номером 365. И эта фраза дала название той давней московской выставке.
Как мог Клее физически работать, непонятно, но за 1939 он написал 1253 холста. 29 июня 1940 года — за три месяца до Беньямина — он умер в больнице в Локарно, за шесть дней до известия о том, что проблема с гражданством, наконец, решена.
Ирина МАК

 

Вычеркнутыи? 1933 год

 

Гершом Шолем за изучением Сефер ха-Зоар

 

Пауль Клее, Что с ним не так, 1930 год

 

Пауль Клее, Кукла_Без названия (автопортрет)