Клезмеры Рены Яловецкой

Сибирский еврейский мир формировался с середины XIX века, главным образом за счёт ссыльных, политических и уголовных, пешком по этапу в кандалах добиравшихся до сих дальних и суровых мест – дальних и суровых, ежели смотреть с благословенного (до поры до времени) Запада с мягкой природой и говорящем на идише населением, откуда пришли праотцы и праматери. Для народившихся в Сибири новых еврейских поколений не был этот край ни дальним, ни суровым – другого не знали, разве что в семейных преданиях 
Уникальный еврейский анклав вне черты оседлости.
В 1915 начались депортации из прифронтовой зоны, сломавшие черту оседлости де факто, в 17-м Временное правительство устранило её и де юре. И потекли новые еврейские потоки в Сибирь. Потом Гражданская война всё перемешала, потом Вторая мировая, эвакуация и военная промышленность – новые потоки. И Гулаг пособил.
Основу этой еврейской общности составляли смелые энергичные физически крепкие люди – каким бы ветром занесло сюда больших знатоков Торы? Сибирский еврейский мир был миром ам га-арец.  Советская власть успешно вытаптывало еврейское – то, что ещё оставалось.
Что застала в своём детстве Рена Яловецкая? Семья её не была религиозной. Советская интеллигенция. Старшее поколение ещё говорило на идише, во всяком случае, когда хотели, чтобы дети не понимали, ещё были люди, и внутренне, и внешне связанные с еврейским миром, ещё предпочитали жениться и выходить замуж за своих, ещё были большие семейные застолья, и были на столе еврейские блюда, и слово «наши» в этом краю с пёстрым интернациональным населением ещё имело тёплый и конкретный смысл. Образование было ценностью, детей учили музыке. Но на праздниках пели уже не «неймен а биселе вайн», а «эй, баргузин, пошевеливай вал». И праздники были не еврейские, а советские.
Потом Рена Яловецкая покинула свою сибирскую родину, закончила ВГИК, долгие годы была проректором на Высших курсах сценаристов и режиссёров. Многие деятели российского кино думают о ней с признательностью. Писала о кино, читала лекции. Большая русская и мировая кинокультура. Евреев в этой компании было много, еврейского – ничего, совсем ничего. Если не считать кухонную реакцию на государственный и бытовой антисемитизм в СССР.
И вот однажды спящее еврейское вдруг в Рене Яловецкой проснулось, и она написала книгу о своём интернациональном и в то же время еврейском детстве: «Сибирские палестины». А в самом конце прошлого года вышла в свет книга «Блуждающие чародеи» – о клезмерах.
Пара предварительных, достаточно общих, банальных и в то же время субъективных соображений. Не о книге Рены Яловецкой – о самих клезмерах.  Встроенное в быт народное, в существенной мере, открытое уличное искусство. Идишское, совсем не ивритское, искусство народа, который говорил, пел, смеялся, плакал, торговал, ругался, пил, пел, танцевал на идише. Такого народа, такого быта нет больше. Увы. И клезмеров в том, собственном, смысле нет: питающая среда исчезла – есть разного качества стилизация и реконструкция. При том, что существуют и клезмерфесты, и вполне себе пристойные, ориентированные на идишскую музыкальную традицию, коллективы. Честь, и хвала им! 
Собственно, я к тому, что Рена Яловецкая воспела в своей книге не реальных клезмеров, которых не видела, не слышала в своём сибирском детстве, и уж тем более не нынешних клезмеров, но свой сон, свой миф, свою мечту о клезмерстве. Сон и миф женщины, прожившей жизнь в нееврейском быте, в нееврейской среде, в нееврейской культуре.

Мои клезмеры возникли  ниоткуда, из небытия. Из глубинной памяти, прапамяти. Однажды привиделась вереница усталых людей, бредущих по дорогам. Польша? Бессарабия? Галиция? Синеглазые ашкенази, блуждающие в поисках неуловимого еврейского счастья. Среди них оказался, вероятно, и мой предок – странствующий музыкант. Спал где-то на постоялом дворе, под телегой, в ожидании ярмарки. Рядом с козами и лошадьми хозяина. Рядом с торговцами галантерейным товаром, мешками с зерном, ящиками с бутылями, корзинами с откормленной на продажу птицей <…>
Иногда мне кажется, что клезмер однажды залетел в мои сны и я извлекла его из сноведений: живи! Благоденствуй!
Мазл тов!
 
Название книги: «Блуждающие чародеи» – внятная аллюзия на «Блуждащие звёзды» Шолом-Алейхема – искусство, любовь, странствующий еврейский театр. Реалистический роман, автор которого прекрасно знал мир, о котором пишет, и нисколько его не идеализировал. Для Шолом-Алейхема местечковое было данностью, для Рены Яловецкой – мечтой о давно уже несуществующем, не имеющем отношения к данности, о залетевшем в её сны: о важном, ценном, нежном.
Я бы сказал, не книга – альбом. Своего рода художественный синтез визуального образа, эссеистики, поэзии и неслышно звучащей, инспирированной образом, музыки. В центре этого синтеза – картинка, текст прилагается. Рисовать тоже, кстати, стала, когда волосы побелели. Откуда что берётся. Раньше как-то в голову не приходило. С каким драйвом, однако!
Бумага, карандаш, тушь, акварель. Пробы. Отказываюсь от карандаша: линия, штрихи, коррекция… Рисунок мертвеет, перестаёт «дышать». Безжалостно в корзину! Перо и тушь обнадёживают. Но моё «открытие» – черная гелевая ручка. Линия импульсивна, свободна. Персонажи пусть ещё несовершенны, но рождаются, «дышат», обретают жизнь.
Привет, клезмеры! Шалом!
Черно-белые, они графичны, выразительны, аскетичны. Я «касаюсь» акварелью, и их обволакивают свет и тепло. Интуитивно выбираю колорит. Расхрабрившись, решаюсь на эксперимент. Опускаю кисточку в чашку с растворимым кофе. «Кофейные» клезмеры живут в стиле сепии.

Свет, тепло, дыхание, легкость кучевых облаков, свобода воображения, сердца, руки, заливающая книгу радость, в которой нерастворимо присутствуют трагические ноты Катастрофы. 
Создала свой мир, в котором всё находится в постоянном движении, мир как непрекращающаяся музыка, мир как танец. Образность этой еврейской книги внятно апеллирует к эстетике авангарда, к европейскому театру, карнавалу, цирку. К пространству мультипликации – не зря же предисловие написал Юрий Норштейн. Причём в форме личного послания Рене Яловецкой. «Реальность, преображённая фантазией». 
У стихов Рены Яловецкой та же игровая, танцевальная природа. Из той же корзины, что и картинки.

О Вейзмир! Вейзмир!
Пророчит клезмер,
Забудься, Юдка,
Хоть на минутку
Отдайся шутке,
Пуская нелепой,
Но помни род свой
И верую слепо:
Сегодня шлеппер,
А завтра Ротшильд.

Портрет Ротшильда – каким он видится шлепперу из шлепперского местечкового далёка – прилагается. Ротшильд, и в этом правда жизни и большая эстетическая правда, столь прекрасен, что ни с чем и ни с кем рифмоваться не может – он и не рифмуется, разве что ассонансно, это да, это есть, славный игровой ход.
На четвёртой странице обложки играющие и танцующие цветные клезмеры, куда без них, на каждом развороте гуляют, счастливое лицо Рены Яловецкой (на голове бумажная с драгоценными камнями золотая корона) и разделённые отточиями фрагменты украшенного автографом предисловия Юрия, нет, всё-таки не Юрия – Юры Норштейна.

Акварели звучат
...Бывает, человек не подозревает, чем наполнена его душа, и вдруг берет краски, копеечное железное перышко и соединяет цветовые разливы, штрихи со своей памятью. Нечто похожее случилось у моей подруги Рены Яловецкой.
...Твоя книга «Блуждающие чародеи» хранит сокровенный мир детства.
Ведь  творчество включает в себя преображенную фантазией реальность.
...Мысленно живя в еврейском местечке, ты, Рена, переложила через память на бумагу то, что композитор запечатлевает нотными закорючками. Акварели звучат, и, может, кто-то услышит твоих музыкантов-клезмеров и сочинит звучащее изображение. И пусть этим кто-то будет ребенок. Он сядет за фортепиано или возьмет скрипку и, о чудо, под его пальцами польется наивная мелодия, о которой автор и не подозревал, как ты когда-то не думала, что ты тоже художник.
Твой Юра Норштейн
 

Михаил ГОРЕЛИК