«Пред вами жизнь моя…»
К 100-летию Юрия Левитанского Вот и дожили – 22 января Юрию Левитанскому исполняется 100 лет со дня рождения. Не думаю, что широко будут отмечать эту дату – страна занята политическими и социальными проблемами, а здесь еще и пандемия – словом, не до литературы. Которая уже не играет той роли в России, как при ушедшей в небытие советской власти. Может быть, откликнутся газеты и журналы, может, не заметят и пройдут мимо. Как прошли мимо 100-летнего юбилея его товарища Давида Самойлова, юбилей которого прошел тихо-незаметно все по тем же причинам.
Но мы в «Алефе» помним о поэте, принадлежавшем к удивительному поколению 20-х годов, к тем, кто «недолюбив, не докурив последней папиросы» (Н. Майоров), ушел на войну, а после войны ставшим одним из крупнейших поэтов второй половины ХХ века, автором таких известных книг, как «Теченье лет», «Кинематограф», «Два времени» и др., в 1994 году удостоенном за «наиболее талантливые, отличающиеся новизной и оригинальностью произведения» Государственной премии России в области литературы и искусства (советская власть милостями не осыпала).
Своим голосом
В литературу Юрий Левитанский вошел в 1948 году книгой «Солдатская дорога».
Известность обрел в 1970 - после книги «Кинематограф».
Славу - после выхода в свет книги «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» в 1981.
Одно время мы были соседями по Астраханскому переулку, заходили друг к другу в гости, часто встречались в ЦДЛ.
Он говорил мне, что стихи у него не существуют как что-то отдельное, а только как книги, которые представляют собой нечто целое и пережитое.
Книги писались и складывались долго, но зато каждая из них – и вышеназванные, и «Земное небо» (1963), и «День такой-то» (1976), и «Белые стихи» (1991) - становилась событием в литературе, и буквально приковывали к себе любителей и ценителей высокой поэзии.
Критика отмечала и его ранние сборники, выходишие в Иркутске («Самое дорогое») и Москве («Стороны света»), но единодушно сошлась во мнении, что в литературу пришел оригинальный поэт со своим видением мира; своим, ни на кого не похожим поэтическим языком; со своим, отличимым от других современников (Самойлов, Межиров, Евтушенко) голосом и своей темой, только после книги «Кинематограф». В которой Юрий Левитанский предстал зрелым автором, создавшим собственную - самобытную – поэтику.
Два мира - два Шапиро
Тот, от которого все зависит в этом мире, наградил его не только неповторимым оригинальным поэтическим даром, но и чувством юмора. Я уже писал об этом на страницах «Алефа», сейчас приведу две шутки Левитанского из дневника, которые не вошли в тогдашнее эссе. После одного из его вечеров в ЦДЛ разговор зашел о миллионных тиражах бездарных Маркова и Софронова и мизерных Мандельштама и Ахматовой, которых можно было купить либо в «Березке» (для молодых читателей поясню - так назывались магазины, в которых можно было приобрести недоступные товары за чеки, приравненные к полноценной валюте, т.е. к доллару), либо на «черном рынке», Юрий Давидович обронил: «Ну, что вы хотите, Гена, – какова Шаура - такова культура» (В. Ф. Шауро возглавлял Отдел культуры ЦК КПСС в 1965-1986 гг.), а когда я показал ему тамиздатовские издания Льва Лунца, он, усмехаясь в седые прокуренные усы, отвечал: «Ну, вы же сами знаете – два мира - два Шапиро» (Генри Шапиро в те годы был корреспондентом американского агентства «Ассошиэйтед пресс» в Москве. Аркадий Шапиро - администратором ЦДЛ. Оба личности почти что легендарные. Каждый в своем деле, конечно).
«Кем написан был сценарий?»
Этот вопрос Левитанский задал себе в стихотворении «Кинематограф», давшему название книге, с которой началась его всесоюзная известность:
...Жизнь моя, кинематограф,
черно-белое кино!
Кем написан был сценарий?
Что за странный фантазер
этот равно гениальный
и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует
различные куски
ликованья и отчаянья,
веселья и тоски!..
В этом кино, под названием жизнь, было все – первые несколько лет в небольшом украинском местечке Козелец, в котором жили украинцы, русские и евреи.
Школьные годы в Сталино (ныне Донецк).
Знаменитый и престижный московский ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории), в котором учились Павел Коган, Семен Гудзенко, Сергей Наровчатов и Давид Самойлов (в те годы Дезик Кауфман), впоследствии ставший его другом и по прихоти не судьбы, а тех, кто в Союзе писателей, ведал распределением квартир, соседом по Астраханскому переулку.
И война, на которую он ушел добровольцем с первого курса, по дорогам которой прошел от звонка до звонка – воевал в отдельной мотострелковой бригаде отдельного назначения, стал военкором, писал в газеты и сочинял стихи, и в победном 45-м дошел до Праги, и вновь вернулся в Москву. Помните у Окуджавы: «…наши мальчики головы подняли - повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом - солдат... До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад».
«Мальчик» вернулся, возмужал, продолжал писать стихи и как Мастер созрел и сложился в 60-х:
И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь — поздний..
………………………………
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание…
Творческое поведение
Есть такое понятие – творческое поведение писателя.
Сейчас сложно сказать, кто ввел его в литературный обиход, но хорошо известна небольшая книжица Пришвина, одного из честнейших писателей 20-30 годов чудом уцелевшего в ежовской мясорубке, которая так и называется «О творческом поведении».
Юрий Левитанский жил, как говорила Ахматова, в вегетарианские времена – инакомыслящих писателей уже не расстреливали, а сажали в тюрьмы и лагеря, в лучшем случае высылали за пределы страны и лишали гражданства, но так или иначе власть от своих «инженеров человеческих душ» (как выражался «душегубец и мужикоборец» Сталин) зачастую требовала идти на компромиссы с совестью.
Левитанский на компромиссы не шел, сановные части тела литературных начальников не вылизывал, за что это самое начальство его не жаловало, и отличался от многочисленных своих «собратьев» по цеху безукоризненным творческим (читай – нравственным) поведением.
Руководствуясь совестью и состраданием, подписывал письма в защиту преследуемых властями писателей за их несогласие с этими самыми властями, за что и подвергался гонениям – к нему, как, впрочем, и другим честным литераторам Чуковской, Самойлову, Балтеру и не только им применяли административные меры, задерживали, а порой и выбрасывали книги из издательских планов, годами не пускали зарубеж, чинили и более мелкие пакости.
И именно к ним – Чуковской, Самойлову, Балтеру, Левитанскому - тянулись молодые поэты и прозаики, а те их не отталкивали - учили скорее жизни, чем умению писать стихи или прозу. Учили ненавязчиво и неназойливо - разговорами о непростой советской жизни, о литературе и поэзии, но, главное, учили своим творческим поведением.
«Кто устоял…»
В самой середине застойных брежневских лет Давид Самойлов написал одно из лучших своих стихотворении «Кто устоял в сей жизни трудной»:
Кто устоял в сей жизни трудной,
Тому трубы не страшен судной
Звук безнадежный и нагой.
Вся наша жизнь – самосожженье,
Но сладко медленное тленье,
И страшен жертвенный покой…
Юрий Левитанский, Давид Самойлов, адвокат и правозащитник Дина Каминская (в 1977 году под давлением КГБ она уехала в США), которой и было посвящено это стихотворение, устояли, как и многие другие достойные люди.
Геннадий ЕВГРАФОВ
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!