Цена свободы

Саша полон идеями об издательстве. К удивлению, ­что-то движется (поначалу весьма скептически относился к нашей идее, но всячески способствовал ее осуществлению и был безмерно рад, когда альманах ­все-таки вышел в свет. — Г.Е.).
Почти как всегда, гости просили его почитать стихи. Я не помню, чтобы Д.С. ­когда-­нибудь закапризничал. Бывало плохое настроение. И разговор переходил на другое.
В этот темный, морозный февральский вечер Самойлов читал стихи из недавно вышедшей в Таллинне книжки «Голоса за холмами».
Он начал со «Старого Тютчева». Были там и такие строки:
Что означает ночь? 
Что нас уже приперло.
Приперло нас к стене. 
А время — к рубежу.
Вот подходящий час, 
чтоб перерезать горло.
Немного подожду. Покуда отложу.

И именно из-за них стихотворение долго не хотели пропускать, оно много говорило о времени и даже в далеком от Москвы и чуть более свободном Таллине редактора волновались — боялись, что ­кто-то ­где-то наверху в самой Москве углядит аллюзии. Тогда Д. С. придумал название «Старый Тютчев». Ах, так это про Тютчева, сказали всё понимающие редактора, и издательское руководство махнуло рукой — тогда, конечно, можно. Так со «Старым Тютчевым» оно и прошло в сборник «Голоса за холмами».
Продолжил стихотворением, посвященным своему старому другу Юрию Абызову, «Я уже за третьим перевалом»:
Я уже за третьим перевалом.
Горных кряжей розовая медь
Отцвела в закате небывалом
Постепенно начало темнеть…

Всем стало немного не по себе. Стихи были посвящены другу, но понятно, что написаны о себе.
Затем задумался и прочитал:
Думать надо о смысле
Бытия, его свой­стве.
Как себя мы ни числи,
Кто мы в этом устройстве?
Кто мы по отношенью
К саду, морю, зениту?
Что является целью,
Что относится к быту?
Что относится к веку,
К назначенью, к дороге?
И, блуждая по свету,
Кто мы все же в итоге?
Это был новый мудрый Самойлов, проживший непростую жизнь — вой­на, Сталин, борьба с «космополитизмом» — говорящий в стихах о важном и существенном для каждого человека.
И хотя все присутствующие знали эти стихи, из уст поэта они все же звучали ­как-то иначе…
Закончил он стихотворением «Арсению Тарковскому». Когда сын Арсения Александровича Андрей остался в Италии, старший Тарковский тяжко переносил разлуку. Смерть сына в 1986-м подкосила его, и он тяжело заболел. Состояние Арсения Тарковского ни для кого не было секретом, во всяком случае для людей литературного круга. Может быть, поэтому Д.С. и прочитал свое посвящение ему и поэту Марии Петровых, к которой всегда относился с почтением:
Мария Петровых да ты
В наш век безумной суеты
Без суеты писать умели…

Поздно ночью все разошлись. Мы с Сашей уходили последними после разговора о наших издательских делах. Договорились встретиться с Самойловым на неделе — пойти в ЦДЛ.
На улице еще больше похолодало, мы бегом бросились на Проспект Мира, транспорт уже не ходил, такси еще не было, мы одновременно вскинули вверх руки, ­какой-то чумовой полуночный частник попытался притормозить возле нас, но не смог, проскользил по ледяному насту еще метров десять-­пятнадцать, спросил — куда нам, мы спросили — сколько, сидевший за рулем человек средних лет в черном полушубке попросил с нас втридорога (уже была инфляция, деньги на глазах превращались в никчемные бумажки). Все же мы договорились, и он исправно развез нас по домам.
Чтобы наутро продолжить борьбу с чиновниками и от ЦК, и от СП за выход альманаха.
Все близилось к своему неестественному для родины благополучному концу — мы побеждали. Трудом неимоверных усилий — но побеждали. В стране погибающего на глазах социализма.
Учение Карла Маркса оказалось не таким всесильным, как утверждал его апологет, и потому вовсе не верным. Помните? «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» (В. И. Ленин «Три источника и три составных части марксизма»,1913). И большинство верило в эту галиматью больше пятидесяти лет.
Что и доказала зима 91-го.

Поездка в Переделкино
Через год после разговора у Самойлова он, Булат Окуджава, Саша Давыдов, Юра Ефремов и автор этих строк по делам будущего альманаха поехали в Переделкино к Вениамину Александровичу Каверину, о чем в своих «Поденных записях» Д.С. оставил краткую, как всегда, запись: «7 апреля. С Сашей, Юрой и Геной ездили на дачу в Переделкино к Каверину. Говорили об альманахе «Весть». Старик кормил ужином».
Не понимаю, почему Д.С. не упомянул Окуджаву, потому что именно он вез нас по-весеннему разъезженным и разбитым дорогам родины, причем вез так, что мы все испытывали некоторое сомнение — доедем ли.
Но не будем вдаваться в ненужные здесь выяснения насчет Булата Шалвовича.
Важно то, что все мы обсуждали предстоящий выход в свет многострадальной «Вести» и что из этого может произойти в дальнейшем. И произошло то, что произошло. О чем мы в тот вечер с Кавериным и говорили: взрыв перестроечной прессы дома и отклики за рубежом, появление самых разных по уровню, составу авторов и тематике всевозможнейших альманахов, ну и самое главное — основательно заржавевший издательский пароход двинулся в открытое море свободного книгоиздания.
За разговором Вениамин Александрович действительно кормил нас превосходным ужином.
Он кутался в стариковскую кофту, уже плохо передвигался по комнатам, но сохранял ясную память и удивительно четко формулировал свои мысли.
Каверина не стало на 88-м году жизни.
Под некрологом, напечатанным в Литгазете 10 мая 1989 года, стояли подписи М. Горбачева, В. Медведева, А. Яковлева и других «сотоварищей», включая и высоких литературных функционеров, в частности, Ю.Бондарева, Г. Маркова и других. Рядом с этими одиозными фамилиями стояли фамилии достойных людей — Д. Лихачева, В. Быкова (одного из членов редакционной коллегии альманаха). И уже только по этому, казалось бы, незначительному штришку было заметно, что времена ­все-таки меняются.
Альманах «Весть» увидел свет летом 1989 года.
Вениамин Каверин, так много сделавший для первого независимого литературного альманаха конца XX века и стоявший у истоков литературных альманахов первой его четверти, не дожил до выхода «Вести» всего лишь около двух месяцев.

«Ч­то-то неладно в датском королевстве»
С Сашей Щупловым я учился в одном институте — он на историческом факультете, я на филологическом.
Саша сочинял стихи и был редактором институтской газеты, которая носила «оригинальное» название «Ленинец».
Я ­что-то писал — Саша меня регулярно печатал.
После окончания института он ­как-то исчез из поля зрения и неожиданно объявился в еженедельнике «Книжное обозрение» в лице завотдела литературы и искусства. И вновь стал публиковать мои опусы.
Когда мы ­только-­только начинали ставить на уши прессу, Юра Ефремов обратился к своей знакомой Элле Максимовой, в ту пору корреспонденту «Известий». Она первая и сообщила о нашей сумасшедшей инициативе, если не ошибаюсь, в «Московских новостях», осенью того же 1986-го года. А затем в тех же егоряковлевских «МН» 15 марта 1987 года она же первой сообщила читателям, что «на заседании бюро секретариата Союза писателей СССР рассмотрено предложение об организации кооперативных издательств». Естественно, по нашей инициативе. Элла Максимова писала: «Одним из них, возможно, станет кооперативное издательство «Весть». Несколько молодых литераторов и известных писателей замыслили эксперимент. Нам привычны кооперативы жилищные, потребительские и т. д.», но задавалась вроде бы невинным вопросом — «причем здесь книга?». И сама же отвечала: «Но ведь и духовной пищи не хватает» (таков был советский стиль перестроечной прессы, а писала ведь неплохая журналистка, и здесь на этих страницах, из сегодняшнего дня я хочу еще раз принести ей нашу благодарность за помощь). Дальше шел рассказ о нас, пятерых молодых и неизвестных, о поддержке со стороны старых и известных, небольшое интервью с Кавериным и комментарий первого тогдашнего секретаря СП СССР Карпова. Последний чуть ли ни бия себя в грудь на втором году нашей борьбы не просто против чиновничьего идиотизма и произвола (сейчас бы сказали — беспредела) — против всей советской идеологической системы, заявил, что «мы (!?) встретили интересную инициативу с полным доброжелательством (!?)» и «готовы оказать ей содействие» (!?).
Мы не могли поверить ни одному слову Владимира Васильевича.
Потому что это была очередная ложь — мы по-прежнему продолжали испытывать «доброжелательство и содействие» СП.
Когда альманах вышел, то, простите за тавтологию, на нас вышла издательская фирма Дании «Норхавен ротейшен», с которой в лице ее коммерческого директора г-на Кристофера Люка мы вели долгие и — я забегаю вперед — ничем не окончившиеся переговоры. Я попросил Сашу в духе гласности и перестройки рассказать об этом общественности.
Из беседы Александра Щуплова с Кристофером Люком («Культура плюс коммерция», КО, № 50, 16 декабря 1988 г.):
АЩ: Господин Люк, как Вы оцениваете переговоры?
КЛ: Была очень положительная атмосфера, потому что у нас общая цель…
АЩ: Могу ручаться, что издание сборника «Весть» и книг авторов этого сборника найдет своего читателя в нашей стране. А вот будет ли это интересно датскому читателю?
КЛ: Интерес у датского читателя есть… думаю, что по мере развития нашей деятельности этот интерес датских читателей к нашим изданиям будет расти. Без рекламы ничего не получится.
С коммерцией у г-на Люка ничего не получилось — ничего, кроме выпущенной части тиража альманаха в 1990 году, замечательно оформленного художником Олегом Целковым.
Видимо, нельзя было в капиталистической Дании в одну упряжку впрячь «коня и трепетную лань».
И мы остались ни с чем — создание совместного предприятия «Норхавен ротейшен» — «Весть» с треском провалилось.
Сейчас, по прошествии стольких лет, я все никак не могу понять, зачем респектабельным датчанам все это было нужно?
Только для бизнеса?
Может быть. Ведь в России тогда крутились большие деньги.
Но датчане вполне могли их заработать и без издательско-­редакционной группы «Весть». Может, они через нас искали выход на более продвинутых в коммерции делах?
Кто знает. Получилось как получилось.
Тем не менее, мы весьма благодарны всем журналистам, искренне пытавшимся нам помочь — они сделали все, что могли.
Остальное зависело от нас шестерых и обстоятельств.
Мы старались изо всех сил.
Обстоятельства, как мы теперь видим издалека, тоже, несмотря ни на что, складывались в нашу пользу.
Осенью 1989-го все — и члены редколлегии, и авторы, пришел даже уже смертельно больной Веничка Ерофеев — отмечали банкетом выход альманаха…
Машину, раскрученную нами, остановить уже было невозможно.
Из воспоминаний Александра Давыдова («Частный корреспондент», 26 августа 2009 г.).
«…юбилейный банкет решительно отменяю. К­аким-то грустным он получился бы. Иных уж нет, иные далече. Почти от всех благородных «мэтров» остались лишь памятники и мемориальные доски. И авторы поредели — давно уж нет Ерофеева, недавно умер Леша Парщиков.
А шестёрка прежних юнцов…
Игорь, поэт и угонщик самолётов, умер пару лет назад. Двое теперь живут в Штатах… ещё один — ­где-то, кажется, в Литве.
А Генку видал на прошлой неделе. Любопытно, что мы оба даже не вспомнили о юбилейной дате».

Вспомнили Сашу.
Жаль, что не выпили.
P. S. Совсем недавно в одном из центральных магазинов Москвы, страдающих от не раскупленной первоклассной литературы, за которую в те времена, о которых я рассказываю, на «черном рынке» платили большие деньги — увидел случайно ­кем-то сданный экземпляр «Вести» из того, еще датского, тиража.
Спросил скучавшую продавщицу — сколько стоит.
– 200 руб­лей, — небрежно ответила она.
Цена свободы?
Геннадий ЕВГРАФОВ