Суд Соломона

Каждое слово этой истории разобрано и многократно просеяно через мелкое сито критики. Задано множество вопросов и на многие ответы так и не найдены.
Что стал бы делать царь, если обе женщины пожалели бы младенца? Притворщица могла оказаться чуть умнее и, просчитав партию на два хода вперед, тоже бы попросила о жалости к ребенку. Или обе сказали бы — руби — прекрасно понимая, что праведный царь, сын Давида, никогда такого не совершит?
После разбора множества противоречий в рассказе, мудрецы вынуждены признать, что царь Соломон получил указания с Неба, кто настоящая мать, а после этого уже устроил фокус с мечом.
Разумеется, это предположение тоже опровергается: царь Соломон столь четко разложил по полочкам запутанную ситуацию, что она стала ясна так, словно раздался голос с Небес и все растолковал.
За три тысячи лет знакомства с этой историей в еврейской библиотеке набралось множество апологий, реминисценцией и аллюзий. Приведем несколько из них.
Ребе Йегуда Ахасид в «Сефер Хасидим» пишет:
— Однажды поехал богатый купец из Вавилона в страну за морем (видимо одну из стран расположенных на Аравийском полуострове). Оставил дома беременную жену, взял с собой большую сумму денег, а для охраны крепкого и ловкого раба. Дела его пошли весьма успешно и вскоре он стал обладателем крупного состояния. Увы, прежде чем купец вернулся домой, охватила его лихоманка, и в одночасье свела в могилу. А раб объявил себя его сыном, завладел всем состоянием и зажил припеваючи.
Прошло много лет. Раб решил, что о нем позабыли и вернулся в Вавилон. Как же! Не успел он спуститься по сходням корабля, как настоящему сыну купца немедленно об этом рассказали. Все эти годы он жил вместе с матерью, жил очень скромно, почти бедствуя, ведь отец, уезжая за море, взял с собой их достояние.
Сын купца бросился за советом к Саадии Гаону, в те годы самому уважаемому раввину Багдада.
— Обратись к верховному правителю, — посоветовал тот. — Он, скорее всего, передаст дело мне. Тогда мои решения из добрых советов превратятся в обязующие постановления.
Так и вышло. Саадия Гаон распорядился отыскать могилу купца и привезти кусочек его кости. Когда кость доставили, он велел нацедить у раба и сына купца по склянке крови.
Первой кость погрузили в склянку с кровью раба. Кровь не впиталась. Тогда ее поместили в склянку с кровью сына. Кость моментально потемнела.
Саадия Гаон приказал передать сыну купца все имущество раба вместе с самим рабом.
Спустя почти шестьсот лет Хида, ребе Хаим-­Давид Азулай, великий знаток открытой и скрытой частей Учения, написал в книге «Брит Олам»:
— Я читал в одном древнем источнике, что подобная история с костью и кровью случилась еще во времена царя Соломона.
Через сто лет после выхода этой книги знаменитый раввин Бен Иш-­Хай удивляется, отвечая ребе Хаиму-­Давиду Азулаю:
— У нас нет оснований подвергать сомнению слова великого Хида, но тогда я не понимаю, для чего царь Соломон прибег к риторической угрозе мечом, вместо того, чтобы проверить таким надежным способом, какая из рожениц настоящая мать ребенка?
Следующая история произошла в Венгрии, с раввином города Мад Авраамом Йегудой Шварцем.
Девятнадцатый век в Европе прославился суровыми зимами. В один из морозных дней месяца тевет (декабрь) к раввину пришли две женщины: хозяйка и служанка. Хозяйка утверждала, что служанка украла у нее дорогое теплое одеяло. Заметив пропажу, хозяйка не постеснялась вой­ти в комнату служанки и перерыв все шкафы, обнаружила пропажу. В ответ на обвинение служанка, нимало не смущаясь, заявила, что это ее одеяло, которое давным-­давно лежит у нее в шкафу, а куда подевалось хозяйкино, она не имеет представления.
Женщины принесли с собой злополучное одеяло, и попросили раввина их рассудить. Рав Шварц внимательно оглядел предмет спора и объявил:
— Уже темно, я плохо вижу, приходите завтра утром.
— Можно зажечь еще несколько свечей, я заплачу, — предложила хозяйка, которой не хотелось дожидаться завтрашнего дня.
— Мне нужен солнечный свет, чтобы хорошенько рассмотреть одеяло и принять решение, — настоял на своем раввин Шварц.
Когда женщины ушли, он вместе с женой отыскал похожее одеяло, свернул его точно таким же образом и оставил на столе в кабинете, а настоящее одеяло спрятал.
Утром он усадил женщин на стулья перед столом и несколько минут сосредоточенно изучал ­какую-то толстую книгу. Женщины терпеливо ждали, пока мудрец отыщет решение. Одеяло красовалось на столе прямо перед ними.
Наконец раввин Шварц поднял голову и спросил:
— Значит, мы спорим из-за этого одеяла. Итак, я хочу еще раз услышать, кому оно принадлежит.
— Мне, — выскочила первой служанка. — Оно принадлежит мне.
— Это не мое оделяло, — холодно произнесла хозяйка.
— Хорошо, — раввин встал, вытащил настоящее одеяло и положил его рядом с первым.
— А это чье?
— Это не мое, — воскликнула служанка. Мое — вот это, — и она указала на первое.
— А вот это как раз мое, — сказала хозяйка, указывая на второе.
— Значит, по поводу второго одеяла у нас нет разногласий? — спросил раввин.
— Нет, — ответили женщины.
Раввин Шварц передал одеяло хозяйке и обратился к служанке.
— А вот насчет этого одеяла, вам придется объяснить моей жене, почему вы считаете своей вещь, которую она собственноручно пометила.
Раввин развернул одеяло и показал служанке крепко пришитую к изнанке бирку с его инициалами.
Суд Соломона пробудил на протяжении длинной еврейской истории множество самых разных рассказов, от серьезных, случившихся с великими раввинами до анекдотических. В завершение, история, которой до сих пор пугают в Бней-­Браке молодых женихов.
В ешиве Хафец Хаима юноши женились довольно поздно. Делать в захолустном Радине, кроме учебы, было совершенно нечего, поэтому в ешиве оставались лишь те, кого по-настоящему интересовало изучение Торы. Среди ешиботников выделялись два друга, они провели в Радине юность и зрелость, дожили до седин, но так и не удосужились жениться. Некогда было: учеба полностью владела их помыслами.
Всему хорошему, как и всему плохому, на этом свете приходит конец. По настоянию главы ешивы друзья, наконец, обзавелись семьями. Пришло время подумать о заработке. Выход отыскался сам собой: родители обеих жен, давно перебрались на Святую Землю, одни в Иерусалим, другие в Цфат. И те и другие просто мечтали, чтобы их зятья, мудрецы из ешивы самого Хафец Хаима, поселились рядом с ними. И те и другие крепко стояли на ногах и обещали дочерям полностью содержать их семьи.
Друзья распрощались с Хафец Хаимом, поцеловали мезузы на дверях родной ешивы, и отправились в путь. А путь был не близкий, сначала поездом до Одессы, потом на пароходе до Стамбула, а уже оттуда на другом пароходе в Яффо. По дороге оба друга подцепили ­какую-то заразу и сильно расхворались. Пожилые люди плохо переносят далекие путешествия, особенно морем. В Стамбуле, к величайшему горю обеих жен, один из друзей вернул свою душу Создателю, а другой хоть и выжил, но плохо понимал кто он, где находится и что с ним происходит.
На пристани Яффо их встречали обе семьи в полном составе.
— Познакомьтесь, — сказала одна из жен, беря за правую руку плохо соображающего пожилого человека. — Это мой муж.
— Нет, мой, — вскричала другая, хватая его за левую. — Как тебе не стыдно врать!
Что тут поднялось! Шум, крики, слезы. Паспорта в те годы были еще без фотографий, а бывший ешиботник, вместо ответов на вопросы лишь бессмысленно улыбался и щурил глаза от яркого средиземноморского солнца.
Шум привлек внимание турецких стражей порядка. Те действовали быстро и решительно, бывшего ешиботника потащили в хаписхан, тюрьму, крикунов успокоили парой оплеух, а родителям велели явиться к кади. Судья Яффо, кади Абу-­Мабут, по-турецки сын дубинки, получил свое прозвище за то, что разгуливал по улицам вверенного ему города, не выпуская из рук дубинку. Он пускал ее в ход при малейшем отклонении от того, что представлялось ему законным и правильным. Таким образом, зазор между судебным постановлением и приведением его в исполнение был минимальным, можно даже сказать, что его практически не существовало.
Утром родители явились на прием к Абу-­Мабуту. Отвечали на вопросы обе тещи, поскольку их мужья, проводя все свое время за изучением премудрости Торы, плохо владели турецким языком.
Несмотря на грозную репутацию, кади повел себя на удивление мирно. Дружелюбно расспросив обо всех обстоятельствах дела, он надолго задумался. Предмет спора, бывший ешиботник, с полностью отсутствующим видом, сидел на скамье перед судьей.
— Пусть великий Сулейман ибн Дауд, — наконец произнес судья, — послужит нам примером для решения вашего спора. Позовите начальника стражи.
Начальник стражи, густо поросший блестящими черными волосами, напоминал огромную обезьяну, напялившую людскую одежду. По команде Абу-­Мабута он вытащил из ножен огромный ятаган, и занес его над головой бывшего ешиботника. Тот, словно не замечая нависшей над ним угрозы, продолжал сидеть с безучастным видом.
— Сейчас мы разрубим его на две части, — сказал кади. — Уверен, наш начальник стражи справится с этим за три удара. А затем, — тут Абу-­Мабут сделал широкий жест рукой, словно приглашая гостей к накрытому столу, — каждая из вас получит свою половину.
— Не надо, — вскричала одна из женщин. — Пожалейте мальчика, он ведь ничего не понимает!
— Рубите, — воскликнула вторая.
— Отдайте ей, — вынес постановление Абу-­Мабут. — Она настоящая теща.
Яков ШЕХТЕР