Короны королевские и медицинские

Мальчик успел подрасти

 

Действительно ли люди так нуждаются в духовной пище, чтобы, сжимая в руке давно купленный билет на концерт Плетнева, задаваться вопросом: быть или не быть? Пойти и насладиться умопомрачительным Шопеном — а потом хоть помирай?

Кровавые споры показали: вопрос неразрешим. Но очень смущает, что организаторы событий вряд ли страдают по поводу наших духовных исканий. Их скорее беспокоит касса. А уж каждый из нас решает гамлетовский вопрос для себя.

Только успели сообщить, что Жерар Депарьдье принял православие (он еще не все религии перепробовал?), как другой француз, Люка Дебарг, открыл столичный филармонический сезон в зале на Триумфальной площади.

Публика пришла на концерт с ­каким-то особым предвкушением удовольствия: дескать, Люка у нас в России — что в оазисе, а то ведь у них в Париже ковид так и косит людей. Вот какие светские разговоры одна маска вела с другой.

Тонко составленная программа «Вокруг Скарлатти» снова открыла нам нового Дебарга. Совсем взрослого. Самозабвенного. Окончательно оригинального.

Как и положено в это опасное время, играл он в одном отделении. И программа прозвучала буквально сплошным, цельным сочинением. Костяк — пять сонат Скарлатти — обрамлен его современником Бахом, а внутри этого крепкого стержня мерцают сочинения самого Люки и его друга Стефана Дельпласа. «Я хотел перекинуть временной мост длиной более чем в триста лет»,?— признается пианист.

Такие масштабы льстят московской публике. Вернее, ей льстит, что она угадала их в Дебарге еще пять лет назад на конкурсе Чайковского. И с каждым его приездом смахивает слезу умиления, наблюдая, как «мальчик растет».

 

«Дон Карлос» с мышеловкой

Большой театр после полугодового карантина не стал отменять статусное открытие сезона оперой «Дон Карлос» в постановке Эдриана Ноубла, где в антураже испанского двора XVI века блистали Анна Нетребко (впервые в партии Елизаветы Валуа) и Ильдар Абдразаков (король Филипп).

Как и на концерте Дебарга, досадно видеть половинную рассадку на таком событии. Полный состав оркестра и хора радует ухо, но пугает глаз — слишком велик риск подцепить болезнь. Критика отметила прекрасную работу Абдразакова, и все, кто не успел послушать оперу, рассчитывали услышать его в последнем спектакле серии. Однако с утра в день представления интернет пронзила молния: у Абдразакова обнаружен коронавирус, и последний «Дон Карлос» отменен.

А через неделю и Анна Нетребко сообщила в Инстаграме: «Уже 5 днеи? я нахожусь в больнице с ковиднои? пневмониеи? и скоро пои?ду на поправку. Я изолировалась сразу, как почувствовала, что заболеваю, хотя тесты были негативные».

Неужели такая нервотрепка теперь ждет нас всегда? Хотя, как вижу, некоторым все трын-трава. В каждой стране полно ковид-­диссидентов, воспринимающих опасную напасть как ­чей-то злостный заговор, несмотря на страшные цифры, не сходящие с телеэкранов. Настолько люди разуверились в честности своих властей.

Но где грань между артистическим геройством и авантюризмом? Благородным вызовом судьбе — и неразумным риском? Не дано знать человеку…

А пока сдаются бесконечные тесты, ставятся спектакли без хора и с небольшим составом оркестра. Режиссеры разводят исполнителей на сцене подальше друг от друга.

Ах, если б только это… А что если нам выпало испытание, способное заставить пересмотреть даже законы человеческого сосуществования, внушенные нам с детства?

 

Башмет в виртуальной пробке

Мыслимо ли представить себе Москву без «Декабрьских вечеров» в Пушкинском музее!

В этом году фестиваль отмечает свое 40?летие. И как зритель, не пропустивший ни одного из них, я испытываю к «ДВ» необычайную нежность — ведь это был первый в СССР пример антикондовой концепции. Во главу угла ставилось участие только музыкантов мирового уровня и художественное сопряжение музыкальной программы со специально придуманной изобразительной.

Первый раз за всю историю «ДВ» их программу (которую все так ждут!) объявляли на он-лайн-пресс-­конференции.

Директор музея Марина Лошак, вещая из Итальянского дворика, назвала фестиваль «частью хромосомного набора» ГМИИ им. Пушкина.

Увы, и здесь количество мест в Белом зале сокращено вдвое; на входе — прозаичное измерение температуры. Подарить исполнителю цветы можно лишь через служителя музея.

Нынешние «Декабрьские вечера» называются «Обратная перспектива. 1920–1981».

В программе всего четыре вечера с участием корифеев нашей сцены, начиная художественным руководителем «ДВ» Юрием Башметом. На виртуальных афишах — имена пианистов Михаила Плетнева, Элисо Вирсаладзе, Бориса Березовского. В последний вечер — мировая премьера сочинения Александра Вустина «Юбиляция», написанного им по заказу музея. Весной композитор ушел из жизни, словно предупредив музыкальный мир: ковид — это не слухи.

Как в этот раз складывается выставка? Известно, что Рихтер, основатель фестиваля, приглашая к себе друзей, не просто играл для них, но и выставлял перед ними на отдельном пюпитре определенную картину, дающую импульс воображению, ключ к музыке.

Поэтому выставку назвали «Святослав Рихтер. Я вижу музыку». И каждая картина сопровождена цитатой или соответствующим объяснением Рихтера.

Ждали, что к общению он-лайн подключится Юрий Абрамович Башмет, но не дождались. Что ж, будем знать, что его легендарная формула «застрял в пробке» распространяется теперь и на виртуальный мир.

 

Не хуже скрипок Страдивари

От знакомого фортепианного мастера и реставратора Алексея Ставицкого узнала, что из музыкальных школ и государственных учреждений продолжают выкидывать пианино и рояли. Их списывают. Помните такое слово? А раз списывают — значит, и утилизируют: рубят, ломают, сжигают на помойке. Загадка десятилетий: почему нельзя передать их тем, кому они нужны? То же было с телевизорами, пишущими машинками, компьютерами. Но рояли — это не столы и не шкафы, а насущный предмет искусства, филигранная ручная работа.

Ставицкий иногда спасает ­каких-­нибудь «старичков». Потом на них (сама слышала) играют первоклассные пианисты, поражаясь тёплому звуку податливой клавиатуры. Алексей Вячеславович считает, что многие рояли имеют большую ценность: после реставрации они продаются на аукционе по цене от десятков тысяч до миллионов руб­лей.

Позор, но в России с начала 2000?х годов концертные рояли не производятся. Появился кабинетный «Михаил Глинка» — но с китайской начинкой.

Ставицкий с обидой рассказывает мне, как в XIX веке высоко котировались инструменты Якова Беккера, изготовляемые полностью вручную. Основатель фортепианной мастерской в Санкт-­Петербурге, Яков Давыдович Беккер стал поставщиком Двора Его Императорского Величества. А его рояли стояли дома у Мусоргского, Римского-­Корсакова, Скрябина, Чайковского — сколько великой музыки было на них создано! Невероятно, но некоторые «Беккеры» с оригинальными колками до сих пор не нуждаются в основательной настройке — и это с 1860?х годов!

Однако по причинам, не доступным нормальному уму, массово закупаются китайские и даже индонезийские инструменты — красивые, блестящие…

Старинные инструменты, оказывается, были более податливы. Но концертные залы увеличивались, потребовалось больше звука. Поразительно: оказывается, есть такое понятие как «вес» клавиатуры. Раньше для исполнения Бетховена, Шопена, Листа, Брамса требовалось намного меньше сил. Но если в начале XIX века пианист при нажатии использовал «вес» максимум 12–25 граммов, то теперь — все пятьдесят…

Алексей Вячеславович говорит, что старые рояли не менее важны, чем скрипки Страдивари и Амати. Люди ­почему-то не понимают, что при надлежащем уходе срок службы роялей не ограничен.

В коллекции самого Ставицкого 110 роялей. Недавно он открыл первый в России музей в Рыбинске, где ему дали помещение. Вот куда бы съездить и тихонько поиграть, на чем только разрешили бы…

Наталья Зимянина