Зять праведника

Из одного окна негромко неслась тягучая восточная музыка, возле другого, рассматривая улицу, стояла женщина в черном платке, за третьим виднелся старик с курительной трубкой в руках. Из трубки клубами поднимался дым. Их лица и лица прохожих в свете меркнущего дня казались бледными. Над головами, освещая угасающее небо, ровно сияла полная луна.

Покой и тишина наполняли улицу. Шмуэль медленно шел по тротуару, вдыхая аромат табака, и все вокруг казалось ему нереальным, сказочно красивым и невозможно прекрасным. И вдруг действительность властно вмешалась в сказку, разом сломав очарование Иерусалима.

– Позор, позор, позор! – раздались крики из-за угла. – Это постановление унижает евреев Иерусалима. Позор, позор, позор!

Шмуэль навострил уши. Он приближался к дому своего учителя, раввина Шломо-Залмана Ойербаха, а крики доносились именно с той стороны. То, что он услышал дальше, было в стократ оскорбительней. Несколько голосов словно соревновались в кидании грязью в уважаемого раввина и обливанию его имени помоями.

Завернув за угол, Шмуэль увидел кучку людей, стоявших под окнами дома раввина. Судя по одежде, это были фанатики из крайне ортодоксального направления «Нетурей карта». В кварталах старого Иерусалима их проживало около трех тысяч, и ожидать от этих отчаянных голов можно было чего угодно.

Стараясь не слушать, что выкрикивали молодчики, Шмуэль прошел в дом и поднялся в комнату раввина. Он предполагал застать его в смятенных чувствах, готовящимся дать достойный отпор. Но картина, которая предстала перед его глазами, была ровно противоположна той, которую он ожидал увидеть.

Раввин сидел за столом и пил чай. На его лице был разлит безмятежный покой. Если какому-нибудь художнику захотелось бы изобразить полное умиротворение, он вряд ли бы сумел отыскать лучшую модель.

– Ребе! – вскричал Шмуэль. – Ребе, как вы позволяете этим негодяям безнаказанно выкрикивать такие чудовищные оскорбления? И откуда у вас столько терпения, ребе, любой другой человек на вашем месте давно бы вышел из себя?!

Раввин Шломо-Залман улыбнулся в ответ на тираду возмущенного ученика.

– Когда я был еще юношей, – начал он, делая Шмуэлю приглашающий жест, – мне довелось быть участником события, которое произвело на меня сильнейшее впечатление.

Шмуэль сел за стол, налил себе чаю и приготовился слушать.

– Тогда я жил в квартале Шаарей Хесед (Врата Милосердия), в самом сердце старого Иерусалима. В один из дней по кварталу пронесся слух, будто из Польши в Страну Израиля переезжает раввин Аарон, зять самого Хафец Хаима и что он намерен поселиться в нашем квартале. Разумеется, зять праведника тоже праведник, поэтому известие взбудоражило весь квартал. Его населяли очень религиозные люди и мысль, что рядом с ними будет жить такой человек, немало их порадовала.

Написано в наших книгах: вместе с праведником приходит благословение. А это значит, что бездетные забеременеют, безработные найдут занятие, больные почувствуют себя лучше. Жители выбрали комитет, который должен был заняться устройством в нашем квартале семьи раввина Аарона.

Комитет снял для ребе Аарона удобную квартиру, назначил ответственных за доставку съестных продуктов, дров для печки и всего необходимого. Жители Шаарей Хесед хотели дать возможность праведнику полностью посвятить себя учебе.

Ребе Аарон оказался очень скромным, застенчивым человеком. Во время торжественной встречи, устроенной комитетом, он не знал, куда деваться от смущения и это очень понравилось жителям.

В маленьком квартале все на виду: кто когда встает и когда ложится, как долго молится, сколько часов в день сидит над Торой, как разговаривает с домашними. Вскоре всем стало понятно: Хафец Хаим не ошибся в выборе зятя, ребе Аарон настоящий праведник.

Габай синагоги квартала начал потихоньку готовить расписание уроков, которые будет вести ребе Аарон, женщины с нетерпением ожидали, когда ребецн – дочь праведника, жена праведника! – устроится на новом месте и начнет посещать их кружок.

И вдруг зять Хафец Хаима исчез. Не пришел на утреннюю молитву, не появился на послеполуденной и вечерней. Один день, второй, третий. В канун субботы габай решился потревожить покой семьи праведника. Утром он уважительно постучал в дверь и минут пять терпеливо дожидался ответа. Не получив его, он постучал снова, уже решительней и громче.

Через полчаса он отправился на поиски членов комитета. Около полудня, в присутствии раввина и полицейского, дверь в квартиру ребе Аарона была взломана. Габай осторожно переступил порог и спустя минуту вышел с перекошенным от удивления лицом.

– Квартира пуста, – развел он руками. – Мебель и посуда на месте, мусор выброшен, но ни хозяев, ни их вещей нет.

Слух об исчезновении семьи праведника разнесся по старому Иерусалиму с быстротой молнии. Следующим вечером, после завершения субботы, в дом раввина Шаарей Хесед явился возчик, и рассказал, что неделю назад отвез ребе Аарона с семьей в Яффо.

Темное облако скорби опустилось на квартал. Если праведник пренебрег всеми удобствами, которые ему предоставила община, и уехал, не простившись, не объяснив причины, значит – дела плохи. Видимо, нечто дурное творится в Шаарей Хесед, и самое страшное, что этого уже никто не замечает в силу привычки.

После долгих споров и горячих бесед, решено было отрядить к ребе Аарону делегацию, и просить его, если не вернуться, хотя бы объяснить причину отъезда.

Делегацию возглавил габай. Именно он, сдерживая волнение, осторожно постучал костяшками пальцев в дверь яффской квартиры ребе Аарона. Дверь распахнулась почти сразу, хозяин оглядел гостей и радушно пригласил войти.

После чая с медовым пирогом, габай собравшись с духом, принялся излагать то, ради чего делегация проделала длинный путь из Святого города к побережью. Странное дело, чем дольше габай говорил, тем лучше у него получалось. Он рассмотрел вопрос со всех возможных сторон, взвесил предполагаемые причины, нашел обоснование невнимательности со стороны общины и несокрушимые доводы в пользу возвращения в Шаарей Хесед.

– Я вижу, – улыбнулся ребе Аарон,– вы превратили это происшествие в случай из Талмуда. Мне очень приятно вести разговор с такими образованными людьми, но все обстоит куда проще.

Он обвел взглядом членов делегации и продолжил.

– Перед отъездом из Польши я обратился к моему святому тестю с просьбой подсказать, где лучше всего поселиться на Святой Земле. Нас пригашали в Иерусалим, Яффо, Хеврон и Цфат. Я не знал, на чем остановить свой выбор и попросил совета у мудреца.

– Неважно, в каком городе вы будете жить, – ответил мой святой тесть. – Главное, чтобы в том месте не было раздоров.

Он попросил дать ему слово, что я никогда не поселюсь там, где евреи плохо относятся друг к другу и попросил скрепить слово рукопожатием.

Ребе Аарон снова замолчал и опять обвел взглядом делегацию. Все молчали, не понимаю, в чем дело.

– Но, ребе Аарон, – нерешительно начал габай, – в нашем квартале царят теплые, добрососедские отношения.

– Это вам так только кажется, – ответил зять Хафец Хаима. – Вы так привыкли ругаться друг с другом, что давно перестали это замечать.

Члены делегации переглянулись. На их лицах было написано полнейше недоумение.

– Да-да, именно так, – повторил ребе Аарон. – На третий же день нашего пребывания в Шаарей Хесед я невольно стал свидетелем острого спора между одним из прихожан и габаем. Речь шла о вызовах к Торе, прихожанин сильно сердился на габая за то, что тот слишком редко его вызывает. Габай пытался объяснить, что никакого злого умысла тут нет, просто молящихся много, очередь длинная и надо вооружиться терпением. Прихожанин не верил, в конце концов, обозвал габая мамзером и в сердцах ушел.

Меня удивило и покоробило использование этого слова, но я смолчал. На следующий день мне снова пришлось услышать спор и тоже в квартале Шаарей Хесед. На сей раз, два еврея ругались из-за места в синагоге на осенние праздники, и снова в ход было пущено то же самое слово. Когда я услышал его в третий раз от совсем других людей и совсем по иному поводу, я понял, что не выполняю обещания, данного моему святому тестю. Поэтому, не желая никого обидеть и не пытаясь входить в объяснения, я посчитал необходимым незаметно покинуть ваш гостеприимный квартал.

Эта история произвела на меня очень сильное впечатление, – закончил свой рассказ ребе Шломо-Залман, – и я дал себе слово никогда не принимать участия в распрях.

– Ох, – вздохнул Шмуэль, – это будет совсем непросто, но я попробую поступать также, как и вы. Ну, хотя бы попробую…

– Кстати, – ребе Шломо-Залман указал рукой на окна,– крики стихли. Видимо, ребята наорались и разошлись по домам.

Шмуэль кивнул. Действительно, тишина вновь воцарилась на улице и бархатная иерусалимская ночь уже спешила на смену лиловым сумеркам.

Яков ШЕХТЕР