Помнят польские паны

Алексей Сурков (1899–1983) написал это ставшее песней стихотворение в тридцать пятом году. Фактически оно существует в трёх проникающих друг в друга временах: в боевом восемнадцатом, в тридцать пятом и, понятное дело, в наши дни: мы, читатели, смотрим на те дела из своего прекрасного далёка.
С одной стороны, Гражданская вой­на — где-то там, рядом с наполеоновскими баталиями. Из тысячи и одной ночи. Нечто сказочное. С другой стороны, политически актуальна, продолжается до сих пор, не стала историей: наш поручик Голицын против красноармейского нашего клинка. Сколько лет прошло — один другого никак не поборет, не зарубит, не застрелит.
Удачный песенный текст. Отлившийся в образе личный опыт Суркова: в Гражданскую — пулемётчик, конный разведчик, участник Польского похода. Позавчера было: воспоминание, ставшее поэтическим переживанием. Интересно, как представлял себе он будущую вой­ну — копия Гражданской: с конями да пулемётами. Как в «Чапаеве». Не он один. «Чапаев» вышел на экраны за год до того, как прозвучала «Конармейская». Эстетика фильма очевидным образом повлияла на песню.
Конечно, в песне запечатлён обобщённый образ Гражданской вой­ны, но ­всё-таки указано и конкретное время: лето восемнадцатого. Этим конкретным летом действительно были бои красных с белыми на Дону — прочие реалии не совпадают. Будённый не был тогда ­сколько-­нибудь значимой фигурой: один из полевых командиров — командующим Первой конной он становится только в 1919-м. Бои под Замостьем случились ещё годом позже, и будёновцы потерпели там поражение. Польские паны, чистая правда, об этом действительно помнят.
Сурков, сам участник тех событий, в своём песенном тексте впал в счастливую амнезию: бывшее сделалось небывшим — в его параллельном песенном мире не было поражений, Красная армия шла от победы к победе. Классический пример вытеснения по Фрейду. Интересно, как реагировали на песню так называемые простые советские люди? Со времён поражения под Замостьем, вписанного в общую картину катастрофы Красной армии в Польском походе, прошло всего-­ничего: полтора десятка лет. Или они помнили только то, что прочли сегодня в коммунистической рабочей газете «Правда»? Сталинская идеология не только формировала прекрасное будущее и счастливое настоящее, но и в не меньшей мере стимулирующее и не омрачённое поражениями прошлое. Фальсификаторам предъявлялись в высшей степени убедительные аргументы их исторической и нравственной неправоты. Это и называется социалистическим реализмом. Сам термин возник года за три до того, как было написано знаменитое стихотворение Суркова.
О любимом наркоме. Контекстуально выходит так, что при котором наркоме атаманов и панов одолели, за тем и пойдём по дорогам знакомым громить новых ворогов. Любимым наркомом был в 1918 году Лев Троцкий. Но в тридцать пятом не то, что сказать — подумать такое было страшно. В 1935-м он был уже давно не просто политическим противником, но фигурой символической мерзости, метафизическим воплощением тьмы. Пора было забыть старое, а помнить и любить нынешнего наркома — товарища Ворошилова, который был и будет всегда (ещё пять лет и товарищ Сталин передумает).
Бежавшие на восток будённовцы отыгрывались на евреях за своё унижение. Впрочем, громили они евреев и во времена боевых побед. То есть били гадкую нацию и в горе, и в радости. Будённый не поощрял, но и не препятствовал. Размах учинённых погромов был таков, что пришлось расформировать целую дивизию.
Теперь о Суркове — авторе текста. Я тут спросил интернет про Суркова. Нынешний Сурков - великий Владислав  Юрьевич делает Алексея Александровича ничтожным и невидимым — забивает его совершенно. Алексей Сурков (талантливый поэт) был человеком советской номенклатуры. В конце жизни депутат Верховного Совета СССР, кандидат в члены ЦК КПСС, секретарь Союза писателей СССР, главный редактор «Огонька». Участвовал в травле Пастернака, Солженицына, Сахарова. И вместе с тем помогал Бродскому, написал рекомендацию братьям Стругацким для вступления в Союз писателей. И, что важно для нашей темы, по воспоминаниям Симонова (он пишет о времени дела врачей):

Сурков глубоко, органически презирал и ненавидел и антисемитизм как явление, и антисемитов как его персональных носителей, не скрывал этого и в своем резком отпоре всему, с этим связанному, был последовательнее и смелее меня и Фадеева.

По правде сказать, быть смелее Симонова и Фадеева не очень трудно. А впрочем, да, трудно. У многих ли номенклатурных людей получалось? Так что честь и хвала Суркову.
Сурков написал удачный текст, но песню ­всё-таки делает шлягером не текст, как бы хорош он ни был, а музыка. Композиторами были братья Покрасс, Дмитрий и Даниил. Они (вместе с братом Самуилом) стояли у истоков советской песенной культуры, внесли в неё еврейскую мелодику. Были авторами многих советских шлягеров. Вся страна пела. До сих пор поют. Дмитрий служил некоторое время в Первой конной, так что был причастен.
О Дмитрии Покрассе существует такой исторический анекдот. Не знаю, насколько он правдив, похоже, да, что же касается реалий времени, то они определённо наличествуют да ещё в заострённой форме.
Дмитрию позвонили из секретариата Сталина и пригласили в Кремль: кино для узкого круга. Большая честь. Крутят американский фильм. Информация о создателях фильма, если помните, шла тогда не сзади, как сейчас, а спереди: с неё-то всё и начиналось. Дмитрий смотрит: композитор Sam Pokrass. Самуил Покрасс, кстати сказать, автор супершлягера «Красная армия всех сильней» (1920), эмигрировал в 25-м и успешно подвизался в Голливуде — тоже с еврейской мелодикой. Можно предположить, что крутили в Кремле «Три мушкетёра» (1939) и что просмотр состоялся в том же году. После вой­ны этот фильм шёл в СССР как трофейный и без фамилии композитора.
Увидев свою фамилию на экране, советский брат американского брата впал в полуобморочное состояние. Весь фильм умирал. End. Подходит к нему, попыхивая трубочкой, товарищ Сталин. Смотрит несчастному в глаза и, выдержав паузу (тому совсем уже плохо, сердце останавливается, холодный пот, руки-ноги дрожат), говорит:
— Ну что, трэпэщэшь?
И (насладившись) отходит.
Михаил ГОРЕЛИК