Я думал, что понимаю Шоа. Приезд в Аушвиц изменил это представление

Но в свой первый в жизни приезд в Аушвиц-­Биркенау я, наконец, ощутил физическое воздействие этого места. 28 января я вместе с делегацией Всемирного еврейского конгресса (ВЕК) принимал участие в церемониях, посвященных 75 годовщине освобождения лагеря смерти советскими вой­сками. В свете бледного солнца, которое едва пробивалось сквозь тучи, мы следовали за людской массой через Аушвиц I, кирпичные бараки, превращенные в экспозиции состриженных волос, очков, обуви, и, возможно, самое незабываемое — протезов и костылей.
Потом мы плелись — часто преодолевая тяжелую польскую грязь — по периметру Биркенау, большого промышленного комплекса убийства, где умерли около 90% узников лагеря — около миллиона человек. Нескончаемые ряды бараков, почти все снесенные до основания. Километры цементных столбов с натянутой между ними колючей проволокой. Промышленный город, продуктом которого была смерть. Добавьте к этому другие знакомые лагеря смерти — Белжец, Собибор, Треблинка — и сотни других лагерей и импровизированных полей смерти, и вы получите лишь очень отдаленное представление о логистике (никакими эпитетами эту логистику адекватно охарактеризовать не могу), которая привела к уничтожению народа.
И вовсе не обширность пространства меняет твое понимание этой трагедии. Есть здесь и крошечные закутки. Фундамент газовой камеры и примыкающий к ней крематорий — это небольшой домик на две семьи. Каморки — узкие и короткие деревянные нары, где спали узники, всегда по двое, а то и по трое-четверо. Одним из наших гидов был Менахем Розенсафт, генеральный советник ВЕК, оба его родителя были узниками этого лагеря и выжили. Он привел нас в страшный Блок 11 в Аушвице I и показал в тамошнем подвале камеры размером со шкаф. В одной из них его отец с еще четырьмя мужчинами провел пять ужасающих дней после того, как его обвинили в подготовке к бегству. Почему его не убили? Это еще одна небольшая характеристика Аушвица, но она сохранила Розенсафтов.
Если вам доводилось совершить это паломничество, вы знаете, о чем я говорю. Но если вы тут не были, вам может показаться, что я звучу наивно, что прозрение мое явно запоздалое и должно было настичь меня, взрослого еврея, существенно раньше. Я почти согласен с этим. Я читал литературу, изучал историю, встречался с выжившими. Я бывал в музеях. Но пребывание, по словам Розенсафта, на «святой земле» Аушвица дает совершенно другое, собственное видение.
Что делать с этим новообретенным пониманием — другой вопрос. Я приехал в Краков 24 января, чтобы освещать события, посвященные годовщине освобождения лагеря. Я слышал рассказы выживших и речи участников марша, и «уроки», которые они вынесли из Шоа, такие же разные, как и они сами. Рональд Лаудер, президент ВЕК и председатель Мемориального фонда «Аушвиц — Биркенау», сказал мне, что Аушвиц должен оставаться постоянным напоминанием о преступлении против еврейского народа и что антисемитизму нельзя позволить прорваться обратно ни справа, ни слева. На обеде тем же вечером, данном в честь выживших и их родных, он добавил, что Холокост научил евреев «не полагаться ни на кого, кроме самих себя». А 28 января, на главной церемонии в лагере он повторил: «Если не почему-то другому, то только потому, что ни одна страна на свете не приняла еврейских беженцев, когда они умоляли о спасении, еврейскому народу нужен Израиль».
У некоторых выживших, принявших участие в этой церемонии, было и более универсальное напутствие. 93-летняя Мариан Турски сказала: «Не будьте равнодушны — ни к исторической лжи, ни к дискриминации ­какого-либо меньшинства». Элза Бейкер, которого преследовали как цыгана, выразил надежду, «что любой встанет на защиту демократии и прав человека».
На обеде 27 января президент Украины Владимир Зеленский назвал уроком то, что «человеческая жестокость не имеет границ».
Между тем, многие дети и внуки выживших говорили об упорстве и стойкости своих родных, о жизни, которую им удалось построить после пережитых ужасов.
«Гитлер не победил,?— сказала Дебби Борнстайн-­Холистат из Нью-­Джерси, чей отец был 4-летним мальчиком в момент освобождения Освенцима.?— Ненависть не победила».
Все эти утверждения, возможно, правильные, они, конечно, правильные. Холокст так же огромен, как число испытавших его, их потомков и тех, кто узнавал о нем — с любого расстояния. Время от времени я разделяю каждое из этих посланий и интерпретаций.
И тем не менее. Я прошел почти 8 километров во время короткой экскурсии по Освенциму. Я прочел непостижимые цифры: крематорий, где можно было сжечь 8000 трупов в день; 232000 детей, отправленных в Аушвиц; 110000 туфель, которые навсегда останутся за стеклянной стеной. Но масштаб потерь определить невозможно, если задуматься о том, сколько поколений лишилось будущего каждой из этих смертей. Добавьте к этому не поддающийся характеристике пример, преподанный нацистами деспотам и террористам, по сей день вдохновленным этим примером. И мне трудно увидеть свет за всем этим.
Но я пытался. На входе в Аушвиц I нельзя не заметить инсталляцию архитектора Дэниэла Либескинда, включающую свидетельства и фотографии выживших. Среди них и портрет Сары Кестенбаум из Флориды. Ей было 13, когда она прибыла в Аушвиц. Помимо ее воспоминаний приводится биографическая справка, датированная 2017 годом: «89 лет от роду, 3 детей, 9 внуков, 13 правнуков».
Эти цифры дают мне подобие надежды.
Эндрю САЙЛОУ-КЭРРОЛЛ, главный редактор New York Jewish Week
29 января 2020