О чьих руках пела Шульженко

Дело в том, что «Руки» звучали здесь в роскошном сопровождении оркестра Якова Скоморовского, сотрудничество с которым Шульженко прекратила в марте 1940-го, и к моменту выхода пластинки уже более 8 месяцев работала с джаз-ансамблем под управлением А. Семенова. О чем, кстати, свидетельствовала оборотная сторона пластинки, где был представлен записанный с этим коллективом фокстрот Модеста Табачникова «Дядя Ваня». Получалось, что «Руки» почти год дожидались «Дядю Ваню».
Прежде чем разобраться с этими, не самыми сложными из доставшихся нам загадок, стоит пояснить, откуда отечественные меломаны знали об авторстве слов вспоминаемого танго, если ни пластинок, ни нот, ни радиотрансляций «Рук» до декабря 1940-го не было. Разумеется, после прихода в оркестр Скоморовского Шульженко время от времени исполняла «Руки» на концертах коллектива, но указывалось ли в программах и объявлялось ли со сцены имя Лебедева-­Кумача как автора слов, до сих пор не установлено. Дело в том, что требующий правильного прочтения текст «Рук» давал поэту-­песеннику основание сдержанно относиться к интерпретации Шульженко, воспроизводившей шлягер как чисто женский романс-­танго. Воспеваемые исполнительницей руки, по ее версии, принадлежали пианисту оркестра Скоморовского Илье Жаку. А он не только сидел за роялем во время исполнения «Рук» солисткой, но и являлся автором музыки шлягера. Звучало и выглядело это довольно романтично, но дело в том, что Лебедев-­Кумач писал свой текст отнюдь не о руках Ильи Жака. Кроме того, в 1938-м, когда танго оказалось в репертуаре Шульженко, произошли события, заметно охладившие желание поэта-­песенника фигурировать в качестве автора «Рук», что, конечно, не мешало советским меломанам, купившим в 1940-м пластинку Шульженко, считать таковым именно его. И вот по каким причинам.
В фонде Скоморовского питерского отделения РГАЛИ (Российского государственного архива литературы и искусства) сохранилась программа гастрольных выступлений оркестра в Крымской АССР в июне 1938-го. В ней Лебедев-­Кумач и Жак значатся авторами «Рук». Таким образом, сотни отдыхающих, посетивших концертные выступления джаза, не только имели возможность увидеть имя поэта в указанной программе, но и услышать его из уст конферансье. Правда, Шульженко тогда еще не являлась солисткой джаза и шлягер звучал в мужском исполнении — его пел Изяслав Зилегман, штатный саксофонист оркестра.
Вскоре в коллектив были зачислены два новых солиста — Клавдия Шульженко и ее муж Владимир Коралли, оказавшиеся в тех же местах в качестве гастролирующих артистов Ленэстрады.
Вот как описывает в своих воспоминаниях ситуацию, связанную с темой нашего исследования, Владимир Коралли: «Мое внимание привлекли две песни, которые пел Зелигман (правильно Зилегман.?— Н.О.). Это «Руки» на музыку Жака со словами Лебедева-­Кумача и «Тачанка» Листова на слова Рудермана. Услышав «Руки», я сразу подумал: вот песня, которую должна петь Шульженко. Она словно для нее создана». И чуть позже: «Осталось на нашей с Шульженко совести одно «черное» дело — мы «ограбили» Зелигмана, отобрав у него «Руки» и «Тачанку», правда, с разрешения коллектива».
К сожалению, Коралли не сообщает, когда и где состоялось премьерное исполнение «Рук» Клавдией Шульженко. Причем не все у них пошло гладко. Так, судя по сохранившимся программам летних (1938) выступлений джаза в Украине, куда коллектив отправился из Крыма, «Руки» вообще исчезают из его репертуара. При этом обращает на себя внимание один любопытный факт: во время выступлений в Киеве между двумя номерами Шульженко звучит некое безымянное танго на музыку Жака, под которое являет свое искусство… танцевальный дуэт с иностранными фамилиями. В фонде Скоморовского сохранилась лишь одна программа, зафиксировавшая исполнение «Рук» Шульженко — это было уже в 1939 году. По какой-то причине и здесь, как и на пластинке 1940-го, сведения об авторе слов отсутствуют. Но кто, кроме орденоносного поэта, посмел бы изъять его имя из разрешительных документов ленинградского реперткома?
Попробуем разобраться с этой загадкой. По свидетельству Коралли, «позднéе» (очевидно, уже в 1939-м, в Ленинграде.?— Н. О.) он узнал от Скоморовского, «…как эта песня родилась. Однажды в ресторан, где играл оркестр, пришел с друзьями Лебедев-­Кумач. Его поразили руки пианиста-­виртуоза Семена (правильно — Симона.?— Н.О.) Кагана. И он тут же, за столиком, написал стихи: «Руки, вы словно две большие птицы…» — и подарил их Кагану».
Не ставя под сомнение главное в этой истории — вручение Лебедевым-­Кумачом текста «Рук» пианисту Кагану, позволю себе небольшой критический комментарий. Во-первых, трудно поверить, чтобы в экспромтом написанном стихотворении, которое тут же было вручено вдохновившему поэта пианисту, Лебедев-­Кумач зачем-то использовал песенную структуру с дважды повторяемым припевом. Он что, хотел, чтобы Каган сочинил на эти стихи мелодию и напевал сам себе о своих руках? Во-вторых, Семен Каган в джазе Скоморовского в качестве пианиста никогда не работал. Из ТЕА-Джаза Леонида Осиповича Утесова, где в разное время оба трудились в качестве музыкантов, Скоморовский ушел в конце 1920-х, чтобы создать собственный коллектив, а Каган пришел туда в 1934-м. После выхода кинофильма «Веселые ребята» (1935), где он озвучивал один яркий эпизод, Каган тоже ушел от Утесова, но только «на вольные хлеба», решив зарабатывать сольными выступлениями, а также аккомпанируя вокалистам и записываясь на грампластинки, благо предложений для блистательного виртуоза было немало.
У Скоморовского же все это время был свой штатный пианист Илья Жак. Для столь рутинной работы, как игра в ресторане, вряд ли Скоморовский стал бы специально приглашать Кагана — его вполне устраивал Жак. Скоморовский не приглашал его даже для грамзаписей — куда более важного дела. Правда, случалось, Каган оказывал ему содействие в качестве аранжировщика мелодий-­новинок. Поэтому более вероятно, что Скоморовский, рассказывая Коралли историю о стихотворении Лебедева-­Кумача, лишь по-своему передал нечто, услышанное от Кагана. Разговор двух маэстро произошел, скорее всего, в июне 1937-го, во время подготовки к грамзаписи шлягера, аранжируемого Каганом. Что-то подсказывает мне, что тогда же Каган и передал Скоморовскому машинописную копию «подарка» Лебедева-­Кумача. Почему именно ему? Да потому, что это был текст, написанный на музыку того самого безымянного танго Жака, которое прозвучало в Киеве летом 1938-го и которое давно имелось в репертуаре джаза. Ведь свой лирический опус поэт писал как слова к понравившейся мелодии — точно так же, как писал свои знаменитые тексты на музыку Дунаевского.
Видимо, между двумя маэстро существовало своеобразное творческое сотрудничество: Каган помогал джазу в аранжировке иностранных («снятых» с зарубежных пластинок) мелодий, а Скоморовский давал ему для концертных исполнений мелодии шлягеров, сочиненных Жаком. Под пальцами Кагана они превращались в подлинные фортепианные шедевры. Как раз такой шедевр, «Танго» Ильи Жака, и услышал Лебедев-­Кумач, но только не в ресторане, а в столичном кинотеатре «Ударник». Именно там с января 1937-го в течение нескольких недель проходили выступления темнокожей джазовой солистки из Северо-­Американских Соединенных Штатов Целестины Коол, певшей под аккомпанемент Кагана. Добровольно приехавшая в СССР Целестина обучилась здесь вокалу и уже давно блистала на сольных концертах в разных городах страны, а также записывалась на пластинки. Пела она по-английски, репертуар был невелик, поэтому время от времени пианист делал инструментальные «вставки». Вот там-то, в зале ожидания «Ударника», под впечатлением от искусства Кагана, его «скользящих пальцев», Лебедев-­Кумач и высказал пианисту желание написать слова к понравившейся мелодии. Разумеется, Каган согласился, предупредив, что музыка принадлежит не ему, а пианисту оркестра Скоморовского, и поинтересовался, о чем собирается написать поэт.
— О Ваших пальцах,?— прозвучало в ответ.
— Не лучше ли написать о руках Целестины? Я не встречал более красивых рук. Как жаль, что это ее последние выступления, она решила вернуться на родину.
Вот тáк и возникли три темы будущего текста: руки Целестины, пальцы Кагана и… разлука героев:
Нет, не глаза твои я вспомню 
в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине.
Я вспомню ласковые 
трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне.
Руки, вы словно 
две большие птицы…
Во 2-м куплете появляются пальцы Кагана, и поскольку текст шел как бы от его имени, то они были “мои”, а не “твои”, как впоследствии стала петь Шульженко:
Когда по клавишам мои 
скользили пальцы,
Таким родным казался каждый звук!
Под звуки старого 
и медленного вальса
Мне не забыть твоих горячих рук!
Таким образом, это был чисто мужской текст о предстоящей разлуке пианиста с любимой певицей (отсюда: «не голос твой…»), обладательницей горячих, трепетных рук, во время выступлений взмывавших над микрофоном, подобно птицам. Петь такой текст, разумеется, должен был мужчина. Что ж удивительного, что первым исполнителем «Рук» стал солист джаза Изяслав Зилегман. Скоморовский, поначалу не устоявший перед напором Коралли, требовавшим передачи «Рук» Шульженко, вскоре пришел в себя и спросил, как же она будет петь чисто мужской текст. Ведь он написан от лица пианиста, отсюда “мои пальцы” и “твои руки”. Когда же напористая пара предложила изменить “мои” на “твои”, Скоморовский сказал, что тогда получится смысловая путаница и без согласия автора вносить подобные изменения недопустимо. Поэтому до 1939-го Шульженко «Руки» так и не запела. Очевидно, Лебедев-­Кумач какое-то время был неумолим, и этим объясняется 8-месячная задержка выхода пластинки Ногинского завода. Но надо знать умение Коралли добиваться поставленной цели! В конце концов согласие на выпуск пластинки с записью «Рук», поменявших гендерную принадлежность, было получено, но при условии «безымянности» текста.
После вой­ны положение всесоюзной эстрадной звезды позволило Шульженко, при повторной записи «Рук» на пластинку Апрелевского завода, указать имя Лебедева-­Кумача без его согласия — очевидно, в чисто «статусных» целях. Почему без согласия? Потому что при жизни поэта текст «Рук» никогда не включался им ни в стихотворные, ни в песенные сборники. Он никому ни словом не обмолвился об истории его создания.
После его смерти (1949) уже ничто не мешало появлению серии легенд, благополучно устранивших из истории вспоминаемого танго уехавшую в 1937 году за океан Целестину Коол и эмигрировавшего в начале 1970-х в Израиль Семена Кагана.
Вот, к примеру, одна из последних: «Однажды на одном из концертов поэт (Лебедев-­Кумач.?— Н. О.) долго приглядывался к Клавдии Шульженко. Потом тут же за кулисами что-то написал на листе бумаги, который протянул ей. Шульженко прочла: «Нет, не глаза твои <… >» Когда затем на эти стихи была написана музыка, зрители настолько не приняли романс, что сам Лебедев-­Кумач советовал Шульженко вообще от него отказаться. Да, тогда певица еще не умела наполнять подобные интимно-­лирические вещи трепетным дыханием подлинных чувств». (И. Василинина. Клавдия Шульженко // «Мастера эстрады», М., 2003).
И ведь никто не задумается, о чьей разлуке поется в незабываемом танго: «Как вы могли легко проститься, и все печали мне дали вдруг!».
Николай ОВСЯННИКОВ