Сон в зимнюю ночь

Есть люди, которые чувствуют себя счастливыми, только взобравшись на вершину горы, некоторым подавай уединение посреди пустыни, другие мечтают о коралловых островах и лазурной воде. Ребе Берлу для счастья хватало сумерек, настольной лампы и Талмуда со стаканом чая.
Он вспомнил вчерашний разговор и снова покачал головой. Да уж, чего не ожидал, того не ожидал.
После молитвы к нему подошел Дэвид, один из прихожан синагоги. Ребе Берл помнил его мальчиком в коротких штанишках, потом учеником ешивы в черной шляпе, лихо сдвинутой на затылок. После ешивы Дэвид устроился где-то в бизнесе своего отца, женился. Раввин был у него на хупе, потом на обрезании первенца. В общем, жизнь этого человека проходила перед глазами ребе Берла, и ему казалось, будто представляет себе круг его забот и проблем. Да-да, именно казалось, и не более того!
– Я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз, – попросил Дэвид.
– Пожалуйста!
Они отошли в дальний угол синагоги и сели так, чтобы высокие спинки кресел отгородили их от окружающего мира.
– Мне вчера приснилась моя прабабушка, – нерешительно начал Дэвид. – Нет, я понимаю, это звучит странно, – он сделал рукой неопределенный жест и добавил извиняющимся тоном. – Но вот произошло такое, и что я могу поделать?!
– Откуда ты знаешь, что это была твоя прабабушка? – спросил раввин.
– Я ее сразу узнал. У мамы сохранилась фотография.
– А имя? Имя сохранилось?
– Хася. Прабабушка Хася. Она умоляюще заглядывала в глаза и просила жалобным голосом: внучек, я возле ограды лежу, забор старый, обвалился. На могилу приходят иноверцы, выпивают, блюют, дерутся. Помоги внучек, почини ограду…
Я проснулся, омыл руки, выпил воды. На часах была половина третьего, середина ночи. Ворочался долго, пока снова заснул. И опять прабабушку увидел. Пожалуйста, внучек, почини ограду.
До утра глаз я уже не сомкнул, а как рассвело, позвонил маме, спросил, где похоронена прабабушка Хася. Она говорит: «В Стефанештах, на старом еврейском кладбище, где именно, уже никто не помнит.» Вот я теперь хочу спросить, что мне делать? Нужно ли ехать в Румынию, искать могилу и чинить ограду?
Ребе Берл помолчал немного, а затем привел цитаты из Талмуда и раввинских респонсов. Сны – это пустое, маета и томление духа, побочный продукт деятельности сознания. Никуда ехать не нужно, лучше дать щедрое пожертвование бедным, укрепиться в изучении Торы и выполнении заповедей.
Дэвид с благодарностью принял наставление и ушел. Ребе Берл видел, что душа его неспокойна, но не понимал почему. Дело представлялось ему абсолютно понятным и совершенно прозрачным: человек не может, не имеет права подчинять реальность своего бытия иллюзиям смутного мира сновидений.
Звонок в дверь прервал размышления раввина. Он был дома один, жена не вернулась с работы, младшая дочка, еще не вышедшая замуж, допоздна сидела на курсах. Ребе Берл встал, со вздохом сожаления закрыл книгу, и пошел открывать. На пороге стоял незнакомец, старик с землистым лицом, заросшим желтой щетиной, одетый, как одеваются ортодоксальные евреи.
– Можно войти? – спросил он.
– Конечно! – ребе Берл провел гостя в комнату, усадил в кресло, быстро заварил чай и поставил перед стариком дымящуюся чашку.
– Пожалуйста, согрейтесь. На улице холодно.
– Да, да, – старик положил на стол потертый мешочек, и обхватил пальцами горячие бока чашки.
– У меня к вам просьба, уважаемый раввин. Мы с вами незнакомы, но, тем не менее, я прошу вас принять подарок, мои тфиллин.
Старик отпустил чашку и нежно прикоснулся к мешочку пальцами правой руки.
– Я накладывал их много лет, а теперь, когда дни мои подошли к концу, хотел бы, чтобы они достались именно вам, справедливому и умному человеку.
Ребе Берл протестующе поднял руку, но старик не дал ему возразить.
– Не надо утешать и уговаривать, я знаю, мне осталось совсем немного. Жизнь прожита, длинная, сложная жизнь. Всякое в ней было, и я ни от чего не отказываюсь. Жена умерла пять лет тому назад, а детьми Всевышний позабыл меня одарить. Я один, совсем один в этом мире, зато в том - ждут не дождутся родители, братья и сестры, погибшие в гетто, ну и, конечно, жена.
– Не знает человек своего часа, – ответил раввин. – И не должен торопить его. А заповеди надо выполнять до последней минуты, особенно такую важную, как тфиллин.
– У меня есть еще одна пара, – ответил старик, – ими я и буду пользоваться.
Ребе Берл посмотрел на его чуть подрагивающие пальцы, обнимающие чашку, на потускневшие глаза и желтую щетину на месте прежней бороды, протянул руку и взял мешочек.
Прошло несколько недель. Мешочек с тфиллин лежал в шкафу, их надо было отнести на проверку, а уже потом решать, как использовать. Ребе Берл не торопился, он ведь взял мешочек только для того, чтобы сделать приятное старому человеку. Судя по виду старика, тфиллин почти наверняка нуждались в основательной починке, и это стоило немалых денег. А раввинские доходы не ахти какие, каждый цент на счету.
На исходе субботы раввину позвонили из «Хевра Кадиша», похоронного общества Боро-парка.
– Реб Шлойме Гроссман оставил записку, в которой просил известить вас о своих похоронах.
– Реб Шлойме Гроссман? – переспросил раввин. – Что-то я не припоминаю такого.
– Он указал, что подарил вам тфиллин.
Кладбище было завалено снегом. К свежей могиле протоптали тропинку и деревянными лопатами очистили небольшую площадку для сопровождающих. Но их не было, в последний путь реб Шлойме Гроссмана проводили только похоронщики и ребе Берл. Он же и прочитал кадиш.
Старик был прав, в этом мире его никто не удерживал. Ребе Берл отказался от подвозки, любезно предложенной похоронщиками, и отправился домой пешком. Путь не близкий, зато есть время поразмыслить.
Он шел и думал о счастье, каким оделил его Всевышний, о детях, о внуках, о любимой жене. О том, сколько ему еще осталось ходить по земле, слушать скрип снега под ногами, учить Тору и с радостью встречать каждое утро.
Прошло несколько дней, и предвечерние занятия раввина снова нарушил звонок. На сей раз перед дверью стоял высокий худой человек средних лет. Его ярко-рыжая борода явно нуждалась в расческе, а туфли в обувной щетке.
– Простите, я ищу раввина Берла Хармана, – произнес он по-английски с тяжелым ивритским акцентом. Чтобы не смущать гостя, ребе Берл ответил ему на иврите.
– Это я. Чем могу быть полезен?
– Многим, – тяжело вздохнул незнакомец. – Очень многим. Дело в том, что я сын ребе Натаниеля, переписчика священных текстов из Иерусалима.
– Вы сын сойфера Натаниеля?– воскликнул ребе Берл.
– Да, единственный сын, меня зовут Шмуэль.
Ребе Берл широко распахнул дверь, приглашая в дом дорогого гостя. Кто в религиозном мире не слышал о иерусалимском сойфере Натаниеле? Он был уникальным, непревзойденным мастером написания свитков для тфиллин. Тот, кто хоть однажды видел такой свиток, запоминал его красоту на всю жизнь. Удивительная соразмерность букв, пропорциональность не только их элементов, но и пробелов между словами и строчками создавали ощущение совершенной Божественной гармонии.
Свитки, написанные сойфером Натаниелем, стоили очень дорого, он писал долго, тщательно готовясь к нанесению каждого штриха, выполняя свою работу с подчеркнутой медлительностью. Многие пытались ему подражать, копировать его стиль, его метод, но получалось неважно, ведь талант, дарованный свыше, невозможно заменить усердием.
Усадив гостя в кресло, ребе Берл сел напротив и вопросительно посмотрел на Шмуэля.
– Много лет назад вы заказали у моего отца тфиллин, – произнес тот.
Ребе Берл кивнул. Честно говоря, ему не хотелось возвращаться к той истории. Горечь давно улетучилась, а происшествие почти изгладилось из памяти. Но если сын сойфера сам заговорил…
– Да, – ответил раввин. – Перед свадьбой я заказал у вашего отца тфиллин. Хотел начать с ними новую жизнь. Заплатил, если не ошибаюсь, сто долларов, тогда это были немалые деньги. Ваш отец прислал мне письмо, что деньги получены и заказ принят.
К моей свадьбе он не успел, не успел и к рождению первого сына. Я несколько раз вежливо осведомлялся, как обстоят дела, и каждый раз получал ответ, что, мол, он работает над предыдущими заказами, и просит меня набраться терпения.
Ну, всем известно, что тфиллин вашего отца приходилось ждать по нескольку лет, поэтому я не волновался, а терпеливо ждал. И вот в один из дней пришло печальное известие о смерти вашего батюшки. Поверьте, меньше всего я думал о потерянных деньгах. Сокрушался о том, какого удивительного сойфера мы потеряли, огорчался, что не удостоился получить его тфиллин.
Прошли годы, горечь отступила и я, честно говоря, практически забыл про тот случай. Вот, собственно говоря, и вся история. А откуда вам стало о ней известно?
– Месяц тому назад мне приснился отец, – начал Шмуэль. – Он попросил достать коробку с верхней полки над его столом, проверить лежащие там документы и поступить, согласно закону. Рабочее место отца я сохранил в целости и сохранности. Стол, стул и полки, перья и чернильницы, стоят нетронутыми со дня смерти. Коробку я отыскал без труда, разобрал бумаги и обнаружил копию письма отца Берлу Харману из Нью-Йорка. Отец подтверждает получение денег и принятие заказа. Следующей ночью он снова пришел ко мне во сне.
– Хорошо, что ты обнаружил мое старое обязательство, – сказал он ласково. – Перед смертью я начал работу над свитками для этого юноши, но не успел. Прошу тебя, отыщи его и верни деньги. Этот долг не пускает меня дальше.
Шмуэль закашлялся и опустил глаза. Раввин никак не мог опомниться от потрясения. История, рассказанная сыном сойфера, совершенно не вписывалось в привычную для ребе Берла картину миру. Но она произошла, и с этим ничего нельзя было поделать.
– А куда дальше не пускают, ваш отец сказал? – спросил он после долгого молчания.
– Нет, – ответил Шмуэль, поднимая глаза. – Вот деньги, – он вытащил из кармана и положил на стол пухлый конверт. – Тогдашние сто долларов сегодня превратились в солидную сумму. Честно говоря, чтобы ее собрать, мне пришлось изрядно побегать.
Он снова опустил голову, и дальнейшие слова произнес, глядя в пол. 
– Я с утра и до вечера занят только учением Торы. Жена работала медсестрой, но после рождения восьмого ребенка ушла из больницы. Сейчас у нас уже двенадцать детей. Если бы вы могли простить отцу его долг…
– Конечно, конечно! – вскричал ребе Берл. – Разумеется, я немедленно прощаю вашему отцу этот долг. А вас я прошу, нет, я просто настаиваю, забрать деньги и использовать их для нужд семьи. 
– Спасибо, – Шмуэль поднял голову и застенчиво улыбнулся. Улыбка был открытой и доброй, и ребе Берл сразу пожалел о тех неприятных минутах, которые только что пережил этот славный человек. 
На следующий день к ребе Берлу пришел зять, муж старшей дочери. Хороший, душевный парень, программист с солидным окладом. Конечно, работа не позволяла ему тратить много времени на учение Торы, но три урока в неделю по Талмуду у него были, ребе Берл в свое время помог ему найти хороших напарников. В последнее время зять сблизился с Хабадом, и это обстоятельство не очень нравилось раввину, потомственному литваку. Но что тут можно поделать, в конце концов, лучше молиться в Хабаде, чем не молиться вообще.
– Я присоединился к ребятам, помогающим накладывать тфиллин, – с гордостью объявил зять. – Каждую пятницу с десяти до одиннадцати утра мы стоим в торговом центре и отыскиваем евреев.
– Ну-ну, – мрачно улыбнулся ребе Берл. – Значит, ты теперь один из тех, кто кричит на весь зал, эй, цадик, подойди к нам?
– Ну, не совсем так, – улыбнулся зять. – Мы не кричим, мы разговариваем обыкновенными голосами. Но если бы вы знали, сколько находиться желающих наложить тфилин! Иногда выстраивается очередь из пяти-шести евреев.
– Рад за вас, – сухо ответил ребе Берл.
– Я, собственно, вот о чем хотел попросить, – продолжил зять. – Может, у вас есть лишняя пара тфиллин? Мы бы их сразу пустили в дело.
Раввин уже хотел сказать, что никакой лишней пары у него сроду не водилось, как вдруг вспомнил о подарке реб Шлойме Гроссмана.
– Да, есть у меня лишние тфиллин, – нехотя произнес ребе Берл, – Но их необходимо предварительно проверить и, скорее всего, основательно починить. 
– Никаких проблем! – воскликнул зять. – Я пойду к сойферу прямо сейчас! 
Раввин вытащил из шкафа потертый мешочек с тфиллин. Честно говоря, ему вовсе не хотелось помогать хабадникам, но раз так получилось, куда деваться… Просиявший зять схватил обеими руками мешочек и выбежал из комнаты.
Ребе Берл заварил чай, открыл Талмуд и уселся за письменный стол. Счастье было так близко, так возможно.
Увы, длилось оно недолго. В дверь требовательно позвонили. Раз, и еще раз. И еще. 
– Что за безобразие! – в сердцах произнес раввин и пошел открывать.
За дверью стояли его зять и сойфер, живущий по соседству. Ребе Берл много лет был знаком с этим сойфером и полностью доверял его мнению.
– Вы делаете вид, будто не знаете, что мне послали? – возбужденно спросил сойфер.
– Знаю, – спокойно ответил раввин. – Старые тфиллин старого еврея. Что удивительного вы в них обнаружили?
– Что я обнаружил? – воскликнул сойфер, проходя в квартиру. – То, что совсем не ожидал обнаружить. Просто никогда в жизни не ожидал!
Он сделал многозначительную паузу, но ребе Берл, зная склонность сойфера к излишней драматизации любого пустяка, молча ждал продолжения.
– Во-первых, свитки в великолепном, безукоризненном состоянии, – сойфер не дождался реакции ребе Берла и прервал паузу. – А вот, во-вторых, вы знаете, кто их написал?
– Откуда мне знать? Старик, подаривший мне эти тфиллин, вряд ли сам знал имя писца.
– Так я вам скажу, – в величайшем возбуждении произнес сойфер. – Ошибиться невозможно, эти свитки написаны рукой самого Натаниеля из Иерусалима.
Раввин опустился в кресло и молча просидел несколько минут. Затем встал, вытащил из стола записную книжку и стал искать в ней телефон Дэвида.
Яков Шехтер