Повод пообщаться

Однако с кем мне ни доводилось заговорить об этой картине, никто не мог объяснить – почему «Ван Гоги»? Из титров ясно, что так называется некий израильский проект по работе со стариками, в который режиссер поместил своего героя – художника-неудачника в финальных сценах. И все же: почему «Ван Гоги»?

Разгадка пришла откуда не ждали.
С 1 по 13 мая один из бруклинских еврейских общинных домов — Edith and Carl Marks Jewish Community House of Bensonhurst – принимал у себя израильского специалиста по работе с пожилыми людьми Сашу Галицкого, автора проекта «Ван Гоги».
Так мне представилась возможность побывать на занятии прославленного заморского гостя и даже с ним поговорить.

Справка
Саша Галицкий родился в 1957 году в Москве, где и получил художественное образование в области скульптуры и графики. Начинал как графический дизайнер. В 1990-е годы переехал в Израиль. Преподавал в мастерских графики академии искусств «Бецалель» в Иерусалиме, был арт-директором Центра учебных технологий Израиля в Тель-Авиве, основал детскую художественную студию. Потом бросил все эти занятия и вот уже 18 лет преподает резьбу по дереву в домах престарелых. Средний возраст его учеников — 80-100 лет.
Почему с ним произошла такая метаморфоза, сам Галицкий каждый раз объясняет по-разному: то намекает на сложные отношения с собственными родителями, то, напротив, на то, что пошел по стопам матери-врача, которая всю жизнь пыталась облегчить страдания больным людям – и он делает подобное, но своими средствами…
И неважно, в какой из легенд больше правды. Главное, что нынешнее дело Галицкому явно удается.
Он не только сам работает с пожилыми людьми, но и старается передать свои знания как специалистам в области арт-терапии, так и молодым людям, которым предстоит общение со стареющими родителями. Для российских специалистов в области арт-терапии Галицкий подготовил курс лекций онлайн. Свои наблюдения и «советы для взрослых детей» собрал в книгу «Мама, не горюй», которую переиздал во второй раз.

Наш разговор, происходивший во время уборки класса после занятия, начался с места в карьер и складывался довольно сумбурно.

– Почему родитель раздражает больше, чем чужой старик?
– Со своим стариком действительно иначе. Кто знает, когда пора перестать воспитывать своих детей, когда надо уже отпустить сына или дочь? Родители редко готовы остановиться. Другие его считают взрослым, а родители видят в нем ребенка и продолжают наставлять, ограждать… То есть отношения родитель — ребенок никогда не заканчиваются. Поэтому отношения со своими родителями всегда особые, иные. При этом они хорошо знают твои болевые точки, твои неуспехи – и им очень легко наступать на этот мозоль и объяснять теми, старыми, неудачами твои теперешние промахи – или то, что они считают промахами, проколами. Поэтому со своими ты более обнажен и оттого, понятно, более уязвим.
У меня с мамой были сложные отношения: у нас очень похожие характеры.

– Создается впечатление, что Ваши непростые отношения с родителями уже после их ухода привели к тому, чем Вы сейчас занимаетесь – к работе в домах престарелых.

– Нет, это скорее красивая легенда, что у меня не сложились отношения с родителями, и я пошел к старикам, чтобы искупить застарелое чувство вины.

– Вы сами эту легенду придумали.

– Да, отчасти в этом что-то есть. Я действительно уехал от мамы в другую страну, потому что она очень доминировала, мне мешало ее желание мою судьбу подправить и улучшить. Но со временем после моего отъезда отношения наладились, в чем определенную роль сыграла география – физическая удаленность друг от друга. К тому же я научился перешагивать через больные темы. И я, и мама знали, о чем нам лучше не говорить.

– Мне казалось, что дети чувствуют себя виноватыми в том, что не уделяют родителям должного внимания – и отсюда в них копится раздражение. Ведь чем слабее родители, тем ограниченнее их мир, и тем больше они нуждаются в детях, способных немного раздвинуть стены их дома, отвлечь от наступившей немощи.

– У этого раздражения множество разных составляющих. И если понимаешь причины напряжения, то с этим что-то можно делать.
К примеру, приходит сын к родителям – и на него выливается ругань. И надо понять, что не ты причина этого извержения, а ты, как говорится, попал под руку человека, занятого собой. Агрессия его направлена не на тебя, а на самого себя – он досадует оттого, что теряет силы, теряет способность нормально жить. И когда ты это понимаешь, тебе легче с ним общаться: ты не принимаешь негатив на себя и не обращаешь на этот негатив внимания. Это главное.
Молодые люди не понимают, что такое старость. Трудно понять, что ощущает человек, когда его начинает подводить самый главный агрегат – тело. Это можно в полной мере понять, только оказавшись в той же шкуре – в шкуре человека, осознавшего, что пик его жизни, его возможностей уже миновал, что теперь с каждым днем у него будет все больше и больше потерь, недостач.
Мне в результате ежедневного общения со стариками удалось – и то лишь краем глаза — заглянуть в их мир. Каждый день я спрашиваю у них, как дела. И вижу, что для пожилых людей время идет по-другому. К примеру, теперь он за 20 минут доходит туда, куда раньше шел всего лишь 5. Теперь ему трудно делать самые элементарные вещи, которые раньше делал автоматически, не замечая.

– Естественное стремление молодого человека — спрятаться, оттянуть встречу с печалью старости. Почему Вы двинулись в противоположном направлении – пошли со старостью на сближение?

– На мой взгляд, есть два типа людей: одним легче приблизиться к боли, другим – проще дистанцироваться от нее. Есть люди, которые не могут оказать поддержку тому, кого постигло несчастье. Им надо отойти и переждать острый момент. Другие – приближаются сразу. Я отношусь ко второму типу: подхожу близко, когда чувствую, что это кому-то нужно.
Наши занятия – это не создание художественного произведения, а установление духовной связи, которая поддерживает участников.
– А как Вы чувствуете себя после этих занятий? Приподнятым или измотанным?

– Я всегда энергию отдаю и прихожу в себя потом часа два-три. Поначалу я не был к этому готов. Будучи арт-директором крупной фирмы, работал по 10-12 часов — людьми руководил, сложные задачи решал. Но нынешней моей работой больше 3 часов кряду заниматься невозможно. 

– Вы работаете только с пожилыми людьми?

– Раньше работал еще с инвалидами.
Но вот от работы с детьми отказался. Сегодня он занимается спортом, завтра искусством, послезавтра шахматами. Моя энергия детям, по всей видимости, не нужна.
А пожилым людям нужна. У меня довольно много тому подтверждений.

– Как вы управляетесь со старческой обидчивостью, которая на занятиях творчеством, наверняка, проявляется чаще обычного?

– Я не прихожу чему-то учить или устанавливать правила. Если только я допускаю какой-то конфликт – или между ними, или с собой, я восстанавливаюсь в десять раз дольше. Так что я просто себя жалею – и никаких конфликтов не допускаю.
Конфликт возникает, если я стою на своем и пытаюсь что-то в своем подопечном изменить. Но я ничего такого не делаю. Я готов бесконечно отступать-уступать, уходить от конфликтной темы, если я чувствую, что что-то зреет. В этом и состоит мой профессионализм.
Чувство ярости съедает прежде всего тебя самого. И если ты действительно воспринимаешь возникшую ситуацию как конфликт между тобой и твоим учеником, то ты сам себя пожираешь. Я себя люблю, щажу – у меня внутри нет конфликта.
Я же не учитель, не обещаю научить чему-то. И ко мне приходят не учиться. А общаться.

– Но они увлекаются и хотят стать Ван Гогами. Вы только что провели занятие – и каждый хотел, чтобы у него получилось хорошо.
– В этом и фокус. В мастерской мы снова становимся детьми.
Я очень быстро понял, как говорить со стариками. Например, я абсолютно всех называю на «ты». Некоторые говорят, что надо обязательно обращаться по имени-отчеству. Но это отодвигает, разве уважение в отчестве? Я общаюсь глазами. Я не считаю, что им нужны почитатели. Им нужны друзья-хулиганы, которыми они сами были когда-то. И я им друг, а не медработник.

– Литературная работа для Вас не главная, ее задача в основном изложить свою теорию взаимоотношений взрослых детей с родителями.

– Я вижу многих людей, говорю с ними, какие-то истории меня потрясают. Начинаешь понимать скрытые причины того или иного поведения. Узнаешь истории, наложившие отпечаток на его судьбу. И все это проявляется в работе. Один из моих подопечных рисовал всем огромные глаза – и я далеко не сразу сообразил, что это потому, что он почти ничего не видит.
Когда улавливаешь эти взаимосвязи, многое становится понятнее и работать легче.

– Вы наблюдаете опыт старения. Это же очень индивидуально, каждый человек – свой опыт...

– Я про это думаю, говорю, пишу.
Бывает, спрошу у 96-летнего человека: тяжело ли стареть?
И слышу в ответ:
– Тяжело.
– Когда начал стареть?
– Полгода назад, когда заболел.
И невозможно создать универсальный календарь старения, как и нельзя контролировать собственное старение.
Тут многое зависит от везения.
Нетрудно составить календарь развития младенца: когда начнет держать головку, когда улыбнется, перевернется, поползет, первый зуб, первый шаг. Обратный процесс значительно более индивидуален. Если с младенцем можно ошибиться на месяц-другой, то при описании старения погрешность – в десятилетия. Картину своего старческого будущего написать невозможно.

– И как действует в этом контексте арт-терапия?

– Не вредит.

– Можете ли Вы написать потрет своего ученика? Кто, какой тип людей к Вам идёт?

– Те, кто хочет и готов общаться. В домах престарелых 90% обитателей сидят в холлах, перебрасываются отдельными словами, смотрят телевизор. А 10% участвуют во всех кружках, какие только им предлагаются – рисуют, поют в хоре, танцуют, шьют.
Недавно я заметил, что выходцы из России – во всяком случае, у нас, в Израиле – совсем не такие, как все остальные: они категорически не готовы развлекаться. Их время должно быть потрачено с пользой – с внуками посидеть, денег заработать.
Я работал в дневном центре для пожилых людей, но русских увлечь не смог. Звал их, предлагал попробовать разные материалы, разные техники. Им все это казалось незначащей ерундой.
Американские «русские» — по моим впечатлениям – намного менее зажаты, чем наши израильские. Не исключаю, что причина – иммигрантский стаж. Многие из посетивших мои занятия в Бруклине эмигрировали еще в 1980-е, они, вероятно, лучше акклиматизировались.

– Так почему же Ван Гоги?

– Так придумалось.
Люди делают работы, а мы, я и моя помощница Таня, складываем эти работы в художественные проекты. На мой взгляд, каждый человек, который берет в руки кисть, молоток или стамеску, достоин того, чтобы его работу увидел мир. Один из таких замыслов, который был продолжен в бруклинском общинном центре – проект «Ван Гоги».
В 2013 году мы с Таней предложили восьмидесяти пожилым людям, которые работают со мной по дереву, сделать копию одного портрета, написанного Ван Гогом.

Тогда же я написал об этом художнику.
«Дорогой Винсент! Узнал, что у тебя совсем недавно был ДР-160. Поздравляю тебя. Я тобой горжусь. Прости, что не успели к юбилею, но мы с моими престарелыми учениками готовим тебе небольшой презент. Это займет некоторое время — ты же понимаешь, что люди они немолодые.
Винсент, ты стал современным символом прижизненного неудачника, который после смерти стал мировым идолом, ты — вечное оправдание современных художников-лузеров, которые мечтают о посмертной славе. А эта красивая сказка про отрезанное ухо?! Замечательный московский музыкант Андрей Сучилин вообще предложил мне делать с учениками деревянные протезы твоих отрезанных ушей. Согласись, это очень круто.

Помнишь? Мои деды решили сделать маленький деревянный рельеф размером А4, используя картину в качестве шаблона — и отдать рельеф мне насовсем. Обычно они не отдают своих работ. Зацени? Пока рельефы у меня полежат. А я уже потом, при случае, как-нибудь тебе передам. Не горит.
Уверен, что твой “Портрет дядюшки Тангу”, который совсем скоро начнут вырезать из дерева все старики мира под моим руководством — это ведь тоже символ. Дядюшка Тангу, владелец небольшой лавки художественных материалов, первый в мире попытался продавать твои картины. У него тогда ничего не получилось.
Время не пришло.
Вообще, эта история должна рассказывать про бесконечную рутину, про старых наивных художников, где за кадром остается их — и моя — жизнь и смерть.
Надеюсь, тебе понравится наша идея.
Обнимаю тебя,
Саша Галицкий».

А когда работы были завершены, мы сложили их в одно большое панно, которое в 2016 году было представлено в Манеже в Москве на выставке, посвященной 25-й годовщине возобновления дипломатических отношений между Россией и Израилем.
Этот проект продолжается.
США – пятая страна после Грузии, Литвы, Черногории и России, которой мы предлагаем принять участие в этой работе. Однако, поскольку выездные мастерские резьбы по дереву организовать очень сложно, нашим заграничным участникам мы предлагаем сделать гравюру, вырезав тот же самый портрет на восковой табличке…

Первый оттиск забирает с собой автор, второй – Саша и Таня. На своем экземпляре они пишут имя автора, откуда он родом, когда эмигрировал, чем занимался. Из Бруклина они привезли свыше сотни гравюр и столько же жизненных историй.
С сотрудниками общинного центра Галицкий провел методическое занятие и надеется продолжить сотрудничество. В частности, им он адресует онлайн курс, который строит на своих книгах, на опыте американских арт-терапевтов, тесно работающих со старостью, и в который включает разные техники, не ограничиваясь резьбой по дереву и воску.
И планирует через год снова приехать в Бруклин. Правда, надеется получить в следующий раз больше свободы – не быть так зажат временными рамками.

– Круто, что за 10 дней на наших занятиях побывало так много народу, — заключает Галицкий. — Однако контакт, который удается установить за два часа, слишком поверхностный. Ничего другого за такой короткий срок не добьешься, и это очень печально. Ведь наше предприятие не про Ван-Гога и не про воск, а про общение. Именно общение помогает, расслабляет и держит всех нас на плаву: на мой взгляд, общение людей – самое важное в жизни.
Наоми Зубкова
Фото автора