По зову Леи

В воздухе нависла предгрозовая духота и тишина. Ночь ещё не наступила, но солнце, вынырнув напоследок из-за тучи, отправилось за горизонт на ночлег. Постучались в дом к богатому соседу Мустафе. Чем занимался Мустафа, в местечке никто толком не знал. Забор был высок, замок крепок. То ли золотом торговал предприимчивый татарин, то ли скотом, то ли заморскими рабынями, но дом у него был — полная чаша. Всюду персидские ковры, зеркала и фарфор. По сравнению со скромным жилищем мельника это был маленький дворец.
Дверь открыл темнокожий домоправитель Мустафы Али — араб из Северной Африки.
– Добрый вечер, Али! 
– Добрый вечер, уважаемый Шимон! — Слуга вежливо поклонился. — Зачем пожаловали к нам всем семейством? Поздно уже. Почти ночь на дворе. Мой хозяин отдыхает в своей опочивальне. Я его без особой нужды беспокоить не буду.
– Мы пришли милости просить у почтенного Мустафы. Гайдамаки вот-вот нагрянут. Говорят, убивают всех евреев и шляхтичей. Татар не трогают. Боятся мести Крымского хана. Просим убежища от разбоя. Обещаю! Если выживем, я в долгу не останусь.
– Проходите, снимайте обувь, садитесь на ковёр! Сейчас доложу хозяину.
Не прошло и пяти минут, как в гостиной появился сам Мустафа, по-домашнему, без чалмы и в запахнутом наспех халате. Он заметно нервничал. Трудно было принять единственно правильное решение…
– Здравствуй, уважаемый Шимон! Прослышал я про твою беду. Ты всегда мне был хорошим соседом, можно сказать, другом. Мусульмане и иудеи — двоюродные братья. Я не забыл, как твоя дочь, красавица и умница Лея, вылечила травами моего сына от сильного кашля. Мальчик весь аж посинел. Я думал, что он не жилец уже. А твоя Лея навещала нас и днём, и ночью. Выходила мальчика. Я добро помню и друзей в беде не бросаю. Друга обидишь — врага обрадуешь. Можешь на меня рассчитывать. В моём доме ты и твоя семья в полной безопасности. Мои слуги отведут вас в дальние комнаты, спрячут среди ковров и одежды. Если гайдамаки ко мне придут и спросят, где мельник, я скажу, что вы всей семьёй сели на подводу и уехали. Куда, не знаю. Мне не докладывали.
– Спасибо, Мустафа! Я в долгу не останусь. 
 — Ты, Шимон, мне ничего не должен. Это я твой должник.
Три дня пряталась семья мельника Шимона у Мустафы. Не подвёл Мустафа, не выдал соседа гайдамакам. Перед уходом еврейской семьи Мустафа мечтательно изрёк: — Эх, попросил бы я тебя, Шимон, отдать мне в жёны Лею третьей любимой женой, да ты её не отдашь! Не отдашь ведь?
– Прости, Мустафа! Не отдам! — ответил мельник, — Лея мне дороже всего, дороже жизни! Она — моё истинное богатство. Проси, что хочешь, только не её! 
– Я понимаю! Это я так… Да простит меня Аллах за этот вопрос! Ступай и помни: ты мне ничего не должен. Мы квиты.
***
 Эстер было направилась в Варшаву, но голос Леи сказал, что лучше идти на север к Вильне. 
–Там спокойнее. И там ты найдёшь своё счастье.
– Какое ещё счастье? Я и не мечтаю о нём. Мне бы подальше от горя уйти!
– Забудь о горе! Ты его достаточно хлебнула. Счастье тебя ждёт, женское счастье. Нет тени без света.
Странная эта Лея. Говорит, будто мою судьбу знает. Ясновидящая?
Две недели добиралась Эстер до Вильны. Всё больше пешком или на попутных повозках. Одета она была, как обычная польская или украинская мещанка: на голове платок, низко прикрывающий лоб, на теле полушубок, длинная юбка, ноги обуты в крепкие уличные туфли на небольшом каблучке. Лицом — не типичная еврейка: не то западная славянка, не то венгерка — рыжие волосы, зелёные глаза. Днём шла, ночами отсыпалась, останавливаясь на постоялых дворах. И странное дело, никто её ни о чём не спрашивал и пальцем не трогал. Она шла, будто в невидимом для людского глаза спасительном коконе, словно окутанная туманом. Просилась на ночлег на постоялых дворах, изъясняясь на языке хозяев: по-украински, по-польски или по-русски. Говорила чисто, без еврейского акцента. Акцент удивительным образом куда-то исчез… 
Наконец, добралась до Вильны. Любовалась размахом и красотой этого старинного города. Растерялась.
Лея! Я в Вильне никого не знаю. Куда мне теперь?
– А теперь прямым ходом — в магазин готового платья. Купи себе приличную одежду. Твоя в дороге запылилась и износилась. Потом — в гостиницу, умойся, отдохни и вечером сразу — в еврейский театр. Ты должна прекрасно выглядеть. Надень золотые серьги, которые зашила в подоле нижней юбки. В еврейском театре сегодня даёт спектакль знаменитая Виленская труппа. Ты встретишь молодого красивого актера Авеля Х. и сразу узнаешь его. Не робей, смело иди к нему за кулисы после спектакля. Похвали его игру. Это твой суженый. Он пока играет маленькие роли, но у него большой талант, и его ждёт блестящее будущее. Твоё место рядом с ним, — сказала Лея и добавила, — а я ухожу в свой мир. Я тебе больше не нужна. Сама справишься. Встретимся, думаю, не так скоро. — Голос Леи оборвался. Её дух исчез так же внезапно, как появился. Эстер даже не успела её поблагодарить. 
Она сделала всё так, как сказала Лея. Купила себе новое платье, туфельки, цветастый платок, оплатила номер в недорогой гостинице, приняла с дороги ванну, надушилась розовым маслом, надела материнские сережки, заплела косу, уложила её вокруг головы халой и с внутренней дрожью ожиданья счастья отправилась в еврейский театр. На последние деньги купила билет в партер и стала пристально следить за действием на сцене. 
У Авеля была крохотная роль во втором акте. Нечто в роде: «Кушать подано! Что прикажете?» Но Эстер сразу его узнала и вспыхнула от этого радостного узнавания. Она еле досидела до конца спектакля, и спроси её, о чём была пьеса, вовсе не помнила, так как весь второй акт мысленно готовилась к тому, что пойдёт за кулисы и скажет Ему… 
А что она Ему скажет? Что звери-бандиты зарубили брата? Что она чудом избежала гибели, что оставила родителей и сестру, что проделала долгий путь из Острога в Вильну по зову духа Леи и под пристальным её оком? И всё это только для того, чтобы встретиться с ним, молодым актёром Авелем Х., потому что дух Леи сказал: «Авель — твой суженый?» Готыню! Авель, наверное, подумает, что она сошла с ума, высмеет её и прогонит... Скажет: «Провинциальная дурёха, выдумщица, возвращайся в свой Острог!» Как будет стыдно и горько!
Но Авель не высмеял и не прогнал её. Кто не верит в Купидона, ваше право. Но тут дело не обошлось без вмешательства крылатого божка, который незамедлительно подлетел и пронзил Авеля своей стрелой. Молодой актёр почувствовал, как ёкнуло его сердце, и уже глаз не мог отвести от Эстер. И после спектакля сразу, словно под гипнозом, повёл её в дом к своей матери, представив как невесту.
Строгая мать, которая хотела для своего сына самую лучшую в мире еврейскую девушку: красивую, умную, скромную и добрую, окинула Эстер критическим взглядом и поджала губы, пытаясь найти в ней хоть какой-то изъян, но, так и не найдя к чему придраться, улыбнулась и соизволила произнести:
– Проходи, Эстер! Вы, молодые люди, сошли с ума, но я… я ведь тоже когда-то была молодой, хотя теперь в это трудно поверить.
*** 
Эстер и Авель очень скоро поженились. Днём Эстер помогала свекрови по хозяйству, а вечерами ходила на все спектакли еврейского театра. Она буквально заболела сценой, и Авель ввёл её в Виленскую труппу. Девушка оказалась талантливой актрисой. К тому же она была легка в танце и хорошо пела. Ей стали поручать ведущие роли. Она даже переиграла примадонну. Через два года братья Борух и Нохум прислали вызов из Америки на всю семью. Но было поздно.
 Молодое дерево гнётся, старое — ломается. 
Фейга, так и не оправившись после гибели Соломончика, перестала принимать пищу, высохла и вскоре умерла. Отец пережил её ненадолго. Хава продала мельницу и вышла замуж за зажиточного вдовца с тремя детьми, который отказался ехать за океан. Ему и в Остроге было хорошо. (Пока…) Эстер и Хава переписывались, но больше не виделись. Хава была занята по хозяйству, и муж не пускал её в Вильну. «Пускай твоя сестра к нам приедет. Она — беззаботная актёрка. Разъезжает себе по гастролям! Не грех и в родной город заглянуть, на могилы родных сходить, да сестрице подарок привезти». Но Эстер отказывалась ехать в Острог. Закрутила, завертела ее актерская «цыганская жизнь». Да и не хотела она ворошить страшные воспоминания. И, если честно самой себе признаться, боялась любимого мужа оставить. За ним нужен был глаз да глаз. Зазеваешься — уведет его какая-нибудь молодая актриса.
 А Хава раз в год под Йом-Киппур приходила на мельницу, вспоминала, вспоминала… и плакала.
У Хавы не было своих детей, а у Авеля и Эстер родилась дочь, которую назвали Леей. Они долго раздумывали, ехать или не ехать к братьям в Америку. Эстер всё ждала, что снова явится дух Леи, посоветует, как поступить и осветит им дорогу. Но Лея молчала. А молодая пара не смогла бросить театр, ибо без театра какая может быть жизнь, хоть в самой Америке!
***
 Прошло пятнадцать лет. За эти годы Виленская труппа приобрела известность, успешно гастролируя по городам Польши, Литвы и Латвии. Имена актеров Авеля и Эстер Х. были на слуху у еврейских зрителей Европы и даже проникли за океан. В 1937-м году Авель и Эстер получили приглашение на гастроли в Латинскую Америку. И тут дух Леи снова пересек границу миров. Её голос твёрдо сказал: 
– Надо ехать! Непременно! Немедленно!
И они уехали. В Латинской Америке создали свою труппу из двух актёров, разыгрывая на театральных подмостках Аргентины, Уругвая и Бразилии миниатюры и сценки из спектаклей. Свекровь умерла, а маленькая Лея за эти годы выросла, превратившись в очаровательную молодую девушку. У неё были волосы цвета меди, как у матери, и бархатные карие глаза, как у отца. Она мечтала стать актрисой.
В 1939-м году Гитлер напал на Польшу. Началась Вторая мировая война. Переписка Эстер и Хавы прервалась.
 После войны Авель и Эстер вернулись в Польшу. Их пригласили играть в Государственном еврейском театре, сначала во Вроцлаве, потом в Варшаве. Эстер писала письма Хаве, но они возвращались со штампом «адресат не найден». Преодолев страх и мрачные предчувствия, Эстер поехала в Острог и узнала, что вся семья Хавы не успела эвакуироваться и погибла в гетто.
Почему, почему я не поехала в Острог до войны повидаться с Хавой? Я бы уговорила её переехать в Вильно и работать костюмершей или суфлёром в нашем театре. Мы бы забрали её с собой в Латинскую Америку… Я, грешница, эгоистка, была занята только собой, своей семьёй и театром. Лея, Лея! Почему ты не явилась мне тогда и не сказала, что делать?
 — У каждого своя судьба. Я всё равно не смогла бы ничего изменить. Одним — долгая жизнь, другим — ранняя смерть. Иди на мельницу, поговори с душами ушедших. Только те по-настоящему мертвы, о которых полностью забыли, — сказала Лея и исчезла. Навсегда.
Старая, скрипучая мельница до сих пор стоит, теперь уже без хозяина, заброшена. (Он, как и Хава, сгинул в гетто.) А вечный ветер упрямо крутит одряхлевшие лопасти мельницы, которые, если прислушаться, повторяют имена: Пинхас, Фейга, Соломончик, Хава…
Елена Литинская, Нью-Йорк