"НАБИТЫЙ ПУЛЯМИ И ПОЦЕЛУЯМИ"

Евгений Евтушенко, который уже разменял восьмой десяток, остается одним из самых популярных поэтов со времен «оттепели». Чтение стихов с трибуны Политехнического музея Евтушенко и другими знаменитыми поэтами того времени — Рождественским, Вознесенским, Ахмадулиной, поэтические митинги у памятника Маяковскому в Москве, издание стихов огромными тиражами означали не только то, что времена изменились, но и то, что поэзия стала играть другую, социально важную роль в обществе. Но — прошли десятилетия. Одни поэты, гремевшие в те годы, умерли, другие уехали, третьи ведут замкнутую жизнь. И только Евгений Евтушенко продолжает активно выступать, печататься, давать многочисленные интервью, вести телепрограммы, откликаться на всяческие политические и общественные события нашей жизни, словом — не ушел в тень и остался человеком публичным. Евгений Евтушенко — фигура противоречивая. Колумбийский поэт Гонсало Аранго сказал о нем: «Жизнь Евтушенко — это мешок, набитый пулями и поцелуями». С одной стороны, поэт писал стихи, за которые потомки должны быть ему навечно благодарны. Это прежде всего знаменитый «Бабий Яр», в котором была поднята тема уничтожения фашистами евреев. Стихи, написанные в 1961 году, были важны не только самим евреям (хотя, конечно, в первую очередь им, ведь впервые было произнесено, что в Бабьем Яру лежат те, кого убивали только за принадлежность к еврейству); это было важно и всем остальным людям, не желающим знать о трагедии целого народа. Не напрасно ведь Дмитрий Дмитриевич Шостакович написал свою знаменитую Тринадцатую симфонию на стихи «Бабьего Яра», произведение, которое было не рекомендовано к исполнению в течение многих лет. Евтушенко также вставал на защиту репрессированных диссидентов. В тяжелые времена он поддерживал скульптора Э. Неизвестного, писателя В. Войновича, поэта И. Бродского. С другой стороны — его часто упрекают в связях с КГБ, потому что в период глухого застоя, когда даже о единственном выезде за границу можно было только мечтать, Евтушенко объездил весь мир. Да и за письма в поддержку опальных общественных деятелей и культуры он не поплатился ни тюрьмой, ни сумой. Но в то же время именно о Евгении Александровиче председатель КГБ В. Семичастный сказал, что «Евтушенко опаснее десятка диссидентов». А когда Евтушенко в рядах первых перестроечных демократов был народным депутатом СССР, то именно он добился отмены так называемых выездных комиссий, существовавших, как известно, только для того, чтобы ограничивать выезд за рубеж советских граждан. На своих публичных выступлениях знаменитый поэт часто рассказывает, как и кому он помогал, словно оправдываясь в чем-то, словно гложет его какая-то вина. Хотя в одном из интервью на вопрос корреспондента «Откуда у него это чувство вины?», он ответил, что «ощущает историческую вину» за все, что происходит в мире — за репрессии, за войну в Чечне, за гонения на безвинных людей, потому что вина — чувство, которое должно быть присуще любому гражданину любой страны. Совсем по Достоевскому: «вина — это когда все виноваты во всем». Таким вот полемичным, ярким и противоречивым Евгений Евтушенко предстал перед публикой в Еврейском культурном центре на Никитской, куда пришли люди разных поколений. Пришли, чтобы самим составить впечатление об этой неординарной личности. О себе и своих друзьях Я родился на станции Зима Иркутской области. Но рос и учился в Москве. Моими друзьями были те, кто защитили и меня, и мое поколение в Великую Отечественную войну. Я помнил все стихи военных поэтов — Семена Гудзенко, Михаила Луконина — наизусть и с ними выступил, когда впервые приехал в Москву, где занимался в студии Дворца пионеров. И эти поэты были удивлены тем, сколько я их знал наизусть. Боря Слуцкий, не печатавшийся тогда, был поражен, что я знал на память его стихотворение, которое ходило тогда по рукам:

Евреи хлеба не сеют, евреи в лавках торгуют, евреи рано лысеют, евреи больше воруют. Евреи — люди лихие, Они солдаты плохие: Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкопе. Я все это слышал с детства, Скоро совсем постарею, Но все никуда не деться От крика: «Евреи, евреи!»

Когда я, еще совсем мальчишка, ему прочел это стихотворение, он был чрезвычайно растроган. Вообще настоящий поэт начинается с того, что он — читатель. Потому что писатель начинается с читателя. Если вы плохие читатели — вы не будете писателями. Я начал с влюбленности в поэзию. Мне нравятся величайшие поэты. О тех, кого защищал Вот здесь рядом, по соседству, на Большой Никитской в Доме литераторов, в 1954 году били Владимира Дудинцева, автора замечательного романа о бюрократии и бюрократах «Не хлебом единым», который сыграл огромную роль для людей того времени. Так вот, когда его били, я, студент Литературного института, выступил в его защиту. Нас, защищающих, было три человека: Константин Паустовский, мягкий акварелист, который показал, что можно быть художником, далеким от политики, но можно быть и львом на трибуне, защищая других людей, Александр Бек и я. После этого заседания меня за плохое посещение лекций — а я действительно был плохим студентом — исключили из Литературного института, который я закончил только через 40 лет. И то по просьбе мамы. Она всегда говорила мне: «Ты почетный член Американской академии искусства, действительный член Европейской академии искусства и наук, но, знаешь, я верю только советским дипломам и хочу, чтобы мой сын получил настоящее советское образование». И вот три года назад я получил диплом Литературного института. Так что мамина мечта сбылась. Да, так вот Дудинцев на этом собрании был похож на маленькую собачонку среди овчарок, которые выдирали его шерсть. Но он держался потрясающе. Там же я прочел стихи Александра Межирова о войне. Они были, конечно, как-то связаны с тем, что тогда происходило на этом сборище. Межиров, который тоже присутствовал в зале, сидел на балконе. Я вышел и сказал, что прочту стихи лейтенанта, который погиб на войне, а эти стихи были найдены в его документах. После этого я подружился с Межировым. Я защищал многих людей — Юрия Любимова, Булата Окуджаву. И еще защищал Бродского, когда он сидел. А через много лет, когда я искал работу в Америке, то обратился к Иосифу с просьбой написать рекомендательное письмо в один университет. Но Бродский написал директору этого университета, чтобы мне не давали там работы, потому что я, оказывается, многие годы отравлял советско-американские отношения, что я оскорбил американский флаг и тому подобное. Когда же мной составлялась Антология русских поэтов, то в нее были включены и его стихи. Я считал, что Бродский был даровитый поэт. Просто он принадлежал к числу людей, которые не любили быть благодарными. Их как бы унижало то, что им когда-то помогали. Тем не менее сейчас я отобрал для нового издания антологии довольно много его стихотворений. Сам Бродский считал — и совершенно неправильно — все свои стихи, написанные в России, плохими. Ему нравились те стихи, которые он написал в Америке. Но мне они кажутся книжными и лощеными. О любви Я был женат четыре раза, у меня пятеро сыновей. Все мои жены были замечательные. Но я хочу рассказать об одной истории, которая произошла со мной совсем недавно. В молодости я очень любил одну женщину. Она была старше меня на четыре года. Виделись мы с ней только днем — она была замужем. Когда я пытался с ней поговорить на какую-то сентиментальную тему, она меня безжалостно прерывала. И однажды она уехала без всякого объяснения. Я ничего о ней не слышал. Как растворилась... Перед Новым 2004 годом я сильно заболел и встречал праздник один, сидел и работал. Потом устал, начал перебирать книжки и вспомнил, что очень давно не вижу томика Блока. Он у меня на 4-й Мещанской всегда лежал на тумбочке рядом с кроватью. Считал его безвозвратно потерянным и очень переживал. Я любил и Маяковского, но он никогда не лежал у меня на тумбочке. А вот Блок всегда лежал. Но — вдруг неожиданно нашел то, что искал. Открыл томик — и обнаружил фотографию. Это была ее фотография. На обороте увидел надпись, в которой она говорила, как меня любит. Она положила эту фотографию незаметно от меня перед тем, как исчезнуть навсегда из моей жизни. И в надписи, которую она оставила, не было ни цинизма, ни скепсиса. Я был потрясен. Если бы мальчишкой понял, догадался, что она прятала глаза и говорила резкие вещи только потому, что любила своего ребенка и не продолжила наших отношений только из-за него! Я не знал, что делать. Написал об этом стихотворение и отдал в издательство. Меня спросили, кому это посвящено. Я сказал. И мне в издательстве говорят: «А нет ли у вас ее фотографии?» Я сказал, что есть, но не думаю, что ее можно опубликовать — вдруг она еще замужем за этим человеком, он узнает и все поймет. На что мне в редакции сказали: «Да ее муж должен быть счастлив! А если он не будет счастлив, то он не стоит того!» И они меня убедили. Я напечатал эти стихи в день Валентина, 14 февраля. После этого в редакцию пришло письмо от ее сына. Он по секрету написал мне, что маме очень понравились стихи. Что она уже 35 лет одна. Он дал ее номер телефона с просьбой не ссылаться на него. Я позвонил ей из Америки. Мы говорили очень долго, часа два с половиной. Очень был хороший разговор. А стихотворение, которое я написал, называлось «Старый альбом».