Все дороги ведут … в Самарканд

Предыстория

Мои родителя – польские евреи, оба родились в Польше.

Началась война, и все побежали. Говорили, что можно спастись в России.

И сразу после Рош а-Шона 1939 года родители, тогда они были детьми, бежали во Львов. Но советское правительство потребовало, чтобы беженцы приняли советское гражданство, стали военнообязанными. Семьи родителей отказались - и очутились в Сибири. Со временем Советы сочли содержание беженцев, пусть и чрезвычайно убогое, обременительным, и польских евреев освободили.

Так мои родители оказались в Самарканде.

И только благодаря еврейской общине Самарканда, которая дала им кров, одежду, еду, они дожили до конца войны.

 

Каракас

Шел 1969 или 1970 год, точно не помню. Нас, бруклинских ешива-бохеров, посылали в разные концы земли с одной миссией – вдохновлять евреев на возвращение к Традиции. Мы не устраивали грандиозных Шаббатонов, а, груженые чемоданами книг, ездили по дальним странам и учили евреев, повстречавшихся нам на улице, накладывать тфиллин, стучались в двери еврейских домов и предлагали прибить мезузу…

Тем летом я поехал в Венесуэлу, в Каракас на восемь недель. По-испански я не говорил, поэтому всякий, кто говорил на идише или мог объясниться по-английски, сразу становился моим лучшим другом.

Как-то утром, когда я вышел из гостиницы, чтобы отправиться в синагогу, ко мне подошел пожилой еврей, одетый так, как одеваются хасидские раввины в Израиле, и спросил, куда я направляюсь. Узнав, что я иду на молитву, он попросил разрешения пойти со мной. Мы взяли такси, приехали в синагогу, помолились, и я собрался на встречу с местной еврейской общиной. Она преимущественно состояла из бессарабских евреев, говоривших на идише. Израильский раввин опять же захотел пойти со мной. Так всю неделю он неотступно следовал за мной и моими товарищами. Он мне в отцы, а, может быть, и в деды годился.

Он не спрашивал, как зовут меня, я не спрашивал его имени. Только «привет!» и «пока».

Наступил вечер пятницы. В Каракасе тогда была всего одна ортодоксальная синагога. Там я и увидел этого еврея во всем великолепии. Одет он был роскошно, а говорил по-русски – в смысле, на русском идише, на каком говорят Любавичские русские евреи. Зато одет он был не так, как принято у русских евреев. На нем было роскошное облачение венгерских евреев.

И я, мальчишка, подхожу к нему и спрашиваю:

- Что ты из себя строишь: говоришь, как русский, одеваешься, как венгр?

Он не рассердился, а спокойно сказал:

- Твой вопрос правомерен. Я родился и вырос в Кременчуге. Мой отец был Чернобыльским ребе. Некоторые люди и меня называют Чернобыльским ребе. Я действительно русский. Но традиции и одежда моих родителей – венгерские. Что я и унаследовал.

На следующее утро после молитвы один человек – я и сегодня помню его имя: г-н Вайнберг – подходит ко мне, чтобы пригласить к себе домой на кидуш. И дает: шикарный пент-хаус в фешенебельном квартале города.

Прихожу на кидуш и вижу, что тот, кого я высмеял накануне, сидит во главе стола в окружении двух десятков евреев. С закрытыми глазами он поет двар-Тору…

Хозяин дома сажает меня за стол рядом с этим человеком, а сам садится по другую сторону от меня. Когда пение заканчивается, они затеяли разговор, невольным свидетелем которого я и оказался.

И вот, что я услышал:

- Г-н Вайнберг, откуда вы родом? Вы польский еврей?

- Да.

- Откуда?

- Из-под Кракова. - И он называет городок, где родился мой отец, а дед был раввином. Тут-то я стал прислушиваться внимательнее.

- А ты знаешь ребецн этого городка? – спрашивает Чернобыльский ребе г-на Вайнберга.

(То есть речь зашла о моей бабушке).

- Да, я ее знаю.

- Она и моя мама – двоюродные сестры.

(Тогда получается, что мы с Чернобыльским ребе - довольно близкие родственники? Но я молчу, по-прежнему не вмешиваюсь в разговор, все еще не веря услышанному).

А тот продолжает:

- Ты не знаешь, пережил войну кто-нибудь из семьи ребе?

Г-н Вайнберг отвечает, что ничего об этом не знает, поскольку приехал в Каракас еще до войны.

Ребе говорит, что, по слухам, один из сыновей того раввина живет в Тель-Авиве.

(Брат моего отца действительно жил тогда в Тель-Авиве).

- Ты помнишь младшего сына раввина?

- Конечно, помню. Он был такой мешугине, вечно лез на прямые стены. Отец никогда не покупал ему черных ботинок, только белые: черные ботинки сразу обдирались и становились белыми.

 

Я понимаю, что они говорят о моем отце, и решаюсь вмешаться.

Но старшие обрывают меня:

- Почему ты вмешиваешься в наш разговор? Мы предаемся воспоминаниям о войне!

- Я невольно слышал ваш разговор, и понял, что вы говорите о моем отце.

- Кто ты?

И я рассказываю о своей семье – называю имя моего отца и его отца…

Чернобыльский ребе окрылен – он нашел родственника, о котором ничего не слышал с войны! Он понятия не имел, что кто-то из этой родни пережил Холокост!!!

Восторги продолжаются довольно долго, и наконец ребе начинает меня расспрашивать: он должен знать, на ком же женился мой отец. Мы родня, и он не хочет позора в семье…

- Мой отец, - говорю я, - женился на ХАБАДской девушке. Но что ты можешь знать про ХАБАД?

- То есть как?! Я же из Кременчуга, там учился в ХАБАДе... Наверное, знаю о ХАБАДе больше тебя! Так на ком женился твой отец?

Называю девичью фамилию мамы.

- Ее зовут Ривка?

- Откуда вы знаете мою маму?

 

Рассказ Чернобыльского ребе

Он родился и вырос в Кременчуге. Когда началась война, его мать осталась одна с тремя детьми и поняла, что не сможет дать им в этом городе еврейское образование. Но она слышала, что это возможно в Самарканде. И рискнула: взяла детей и поехала в Самарканд. Добраться туда они смогли, но там их ждало непредвиденное: она не смогла снять комнату в этом чужом, незнакомом городе. Но ее никто не пускал. Она была одета как венгерская ребецн, и евреи боялись, что она шпионка.

Поэтому ей пришлось ночевать с детьми на лавке в синагоге.

 

Моя бабушка славилась мудростью и благочестием среди польских евреев Самарканда. Когда она узнала, что еврейская женщина с двумя девочками и мальчиком вот уже несколько ночей спит на лавке в синагоге, она пошла выяснить, в чем дело.

И услышав, что никто не хочет сдавать этой еврейке комнату, пригласила к себе в дом.

- Я жил в доме твоей бабушки около трех лет, - продолжил Чернобыльский ребе. – Мы с твоей мамой – ровесники. И мы с ней заключили сделку: я учил ее всему, что запоминал на своих еврейских занятиях, а она пересказывала мне прочитанные книжки. Одной из книг, которую я слышал в пересказе твоей мамы, был Шекспир.

С Чернобыльским ребе мы стали друзьями. А г-н Вайнберг, узнав, что мой папа пережил войну, на следующий же день сел на самолет и полетел в Бруклин, чтобы обнять его.

На этом моя история не заканчивается. Ее можно было бы продолжать еще долго…

Но важно одно: мы все связаны, и нас всех вдохновляют русские евреи, евреи Самарканда и Бухары. Благодаря им мы спаслись, и вовсе не только физически.

Надеюсь, мы сможем отблагодарить их тем же.

Русский Шаббатон – действенное средство умножения евреев, возвращающихся к своим корням. С каждым годом число участников Шаббатона растет, сюда приезжают все новые и новые люди, они находят здесь свой путь, свою судьбу.

Перевод с английского Наоми Зубковой