Часы

Эти часы фирмы «Маяк» я купила еще там, в городе, где мы жили прежде. Небольшие, квадратной формы, со стрелками на как бы старинном циферблате, но вполне современные, с батарейкой и в золоченой раме. В такие багеты художники любят одевать свои картины. Я купила их случайно, так, понравились, в свою отдельную квартирку. Но работать там им не пришлось. Слишком громко тикали, мешая спать. 
И они висели в коридоре, украшая мое жилище, разнообразя интерьер и давая понять входящим, что здесь помнят о времени, хотя сама я, если честно, часов особенно не наблюдала никогда.
Но затем вся семья переехала в другой город. Отсюда и начинается эта история. Уезжая, часы взяли с собой. И в здешней, не совсем новой квартире место для часов выбирали очень долго, тщательно и придирчиво. В бетонные стены гвоздь вбивался с трудом, и, наконец, был-таки вбит один. Часы повесили. Здесь им предстояло жить.
Рядом с ними висел крохотный масляный этюд, слишком мелкий, чтобы можно было что-то в нем разглядеть. Внизу, прямо под часами, — какой-то графический лист, изображавший равнодушную лягушку, сидевшую в лесной чащобе под сырыми папоротниками, и корягу, облепленную опятами, над которой сновали тучи комаров и мошек. 
И все-таки часам нравился мир искусства. Особенно тот натюрморт, что висел на стене напротив. То был букет роз в прозрачном стеклянном кувшине, и часы подолгу вглядывались в эти неувядающие розы и даже ощущали их запах. Розы напротив не были очень свежи той первой бездумной свежестью, слишком свежие цветы – одинаково безлики. Только чуть-чуть, слегка подувяв в раздумьях о жизни, букет приобрел свое лицо. Вот в таком окружении часы и находились.
Но часы стали спешить. Вообще-то они спешили и раньше, но совсем мало и почти незаметно. На новом же месте они вдруг стали спешить очень сильно. Стрелки бежали вперед так, будто что-то гнало их. Они показывали невообразимое время, и люди, проходя мимо, только удивленно пожимали плечами. Находились, правда, и такие, кто бесцеремонно и самонадеянно снимал часы со стены и пытался поставить стрелки на место, вернув их назад.
Но тщетно. Часы упорно продолжали спешить. Время, которое показывали они и по которому жили, далеко опережало то, в котором жил весь дом, вся улица, да и весь город. Часы спешили и звали всех спешить вместе с ними. Они будто говорили: «Спешите! Смотрите, как ускользает время, как быстро бегут стрелки! Торопитесь!»
Они были маяком, сигналившим об опасности промедления. Людям не нравилось такое поведение часов, их раздражающая спешка и напоминание о быстротекущем времени. Взглянешь вечером – часы показывают утро. Утром – у них уже ночь! Куда приятнее была жизнь со старыми размеренными часами с давно разбитым стеклом, стрелка которых нет-нет да отставала, иной раз довольно значительно…
Тут же было просто сумасшествие какое-то. К тому же людям было неприятно, когда гости, приходя в дом, говорили: «Чему удивляться? У них тут все вверх ногами, так же, как и их часы!» Кому понравится такое?
И часы пришлось остановить. Но не потому, что они испортились, нет, ведь они были совсем новые, можно даже сказать – молодые. Просто они слишком опережали свое время. Но делали они это не для себя. Самим им спешить было некуда.
Часы остались на стене. Просто так – возможно, для красоты, а может, по привычке. Поблескивая стеклом, они молча взирали на людей из своей золоченой рамы.
Часы показывали Вечность.
Таня Гринфельд, Израиль