Пророки на обочине

Однако в то утро машин было мало, и останавливаться никто не хотел. Я бодро шагал по обочине, рассматривая однообразный зауральский пейзаж. Спустя минут двадцать мне встретился странный человек. Лицо его украшала многодневная щетина, на правой руке не было пальцев, а в левой он держал тонкий металлический прут. Голову прикрывала грязная кепка, на плечах болтался засаленный ватник, явно с чужого плеча, обрюмкавшиеся брюки неопределенного цвета вызывали сострадание. В рваном рюкзаке за спиной что-то позванивало.
– Здорово дядя, — приветствовал я. — Куда путь держишь?
– Да так, мешкую, — обнажив в улыбке покрытые коричневым налетом никотина зубы, ответил дядя. — А ты куда, милай?
– В Курган вот иду. Ловлю попутку, да никто не берет.
– Возьмут, — убежденно сказал незнакомец. — Куда денутся.
Несколько минут мы шли рядом. Потом я спросил:
– А что такое «мешкую»?
– А, — усмехнулся дядя. — Видишь вот, — он потряс прутом. — Люди в машинах пиво пьют, водочкой балуются, ситро не забывают. А пустые бутылки из окна выбрасывают, за обочину. Какие разбиваются, какие уцелевают. Я их прутом цепляю и в сумку. До ближайшего села двадцать километров, пока дойду — полный мешок. Сразу сдаю, и есть живая копейка.
Я хотел ответить, но не успел. Сзади послышался шум приближающейся машины, и вскоре показалась легковушка, старенький «москвичок». Я поднял руку, завизжали тормоза, и машина остановилась. За рулем сидел парень с усталым, симпатичным лицом, а рядом девушка, миловидная, с неумело наложенной косметикой.
– Вам куда? — спросил парень.
– В Курган.
– И мы туда же. Садитесь.
Повезло, так повезло! Я махнул рукой мешкующему дяде, забрался на зад­нее сиденье, и мы помчались.
Погода стала портиться. Налетел ветер, притянул тучи, и вскоре мы въехали в полосу дождя. Нет большего уюта, чем катить в теплой сухой машине через ливень. Чувство общности, возникшее в кабине, потянуло за собой разговор.
– Как там у вас с книгами, — спросила девушка. — Выбрасывают иногда?
– Бывает, — сказал я. — Если ловить, случается вполне удачно.
– Наши родственники из Кургана, — добавил парень, — хвастают, будто им удалось собрать всех Стругацких.
Пароль был произнесен. Линия замкнулась, мы были одной крови, и два часа до Кургана болтали, как старые друзья.
Прошло много лет. Я давно живу в другой стране, говорю на ином языке и лавирую среди неродной ментальности. Да и той страны, в которой имя Стругацких было паролем, тоже давно не существует. Остались лишь воспоминания, забытый вкус несбывшейся мечты. О будущем, населенном уверенными, ясными людьми, верящими в правильные принципы. В то, что плакать от любви не стыдно, и что князь Андрей живой среди живых, и что доб­рота всегда побеждает, и что главное в жизни — это честная работа.
Мы жили книгами Стругацких, верили будущему, которое они создавали на страницах, верили, точно пророкам. Сегодня, разглядывая то, во что превратилась Россия, путешествуя по миру и общаясь с людьми других культур, я с горечью осознаю, что любимые мною писатели завели нас в тупик. Их идеалы оказались ерундой, а принципы — инфантильной чушью. Поколение прекраснодушных романтиков, выросшее на их книгах, легко растоптали бандиты девяностых и скупили за шоколадные батончики «Марс» и «Твикс» чиновники двухтысячных.
То ли нравственный посыл не оказался усвоенным, то ли, что тяжело произнести, пророки оказались лживыми. А может, это типичная судьба всех этичес­ких сверхзадач? Они изначально обречены на неуспех, но человечество продолжает к ним стремиться, потому что иначе не выжить.
Есть только один случай, выпадающий из этого правила. Евреи, господа, евреи. Три тысячи лет сохраняя верность высоким нравственным идеалам, не меняя ни веры, ни принципов, ни традиций, они упорно отметают пос­тоянно возникающие «прекрасные» идеи новоявленных пророков.
Нет, я все равно благодарен братьям Стругацким за волшебные часы, украсившие мою юность, за сладкие слезы, за мечту. Да, черт побери, за мечту, пусть несбывшуюся, тоже надо быть благодарным.
Перечитывая после многих лет разлуки знаковые книги моего прошлого, почти забыв содержание и воспринимая героев, идеалы и принципы почти как впервые, я не могу сдержать саркастическую улыбку. Сравнение с трудами по еврейской традиции катастрофически не в пользу братьев Стругацких. На пути духа мои бывшие кумиры выглядят мешкующими дядьками, подбиравшими пустые бутылки с обочины.
Яков ШЕХТЕР, Израиль