Пока солдат спит

Мне тоже приходилось сталкиваться с марокканцами. Лет 15 назад, в один из своих первых приездов в Израиль, мы с подругой решили посидеть в кафе. Неожиданно за соседним столиком разгорелся скандал — молодые люди, по преимуществу парни, громко кричали, размахивали руками, и я поняла, что пора уносить ноги, пока не началась нас­тоящая драка.
– Ну, что ты, — подруга равнодушно махнула рукой, — это же марокканцы. Их обычная манера общения.
И мы продолжали нашу беседу под неустанные вопли жизнерадостной марокканской молодежи.
А недавно дочка моей подруги, беременная на солидном сроке, рассказывала, умирая от смеха, как летела со свои мужем-израильтянином в самолете и тихонько, почти шепотом, пожаловалась тому, что у нее изжога и хорошо бы съесть яблоко, да его, как на грех, нет. Третьим пассажиром рядом с ними сидела здоровенная марокканка, как и большинство их, увешанная массивными золотыми цепями, серьгами и кольцами (товар должен быть налицо!), которая каким- то чудом услышала Юлину жалобу (а скорее всего внимательно слушала разговор), вскочила со своего места и немедленно подняла крик на весь самолет: «Хаверим, хаверим, срочно требуется яблоко! У беременной женщины ужасающая изжога!» Тут марокканка обернулась к Юлиному мужу и, тыча в него пальцем, обличительно завопила еще громче: «Позор ее мужу, который даже не в состоянии помочь беременной жене!» И как Юля с мужем ни пытались угомонить благодетельницу, она не успокоилась, пока не собрала по самолету штук 5 яблок и торжественно вручила их беременной.
Теперь вы представляете, как ведет себя в трудной ситуации настоящая марокканка...
Да, мы разные, мы страшно далеки друг от друга! Но насколько далеки — переехав в Израиль, я узнала и сама. В одну из первых недель пребывания в Стране я отправилась в супермаркет. Еще говорила на иврите плохо, мучительно боясь забыть или перепутать слова. В витрине с сырами увидела желтый брусок, похожий на сливочное масло (при этом, как заведенная, повторяла про себя: «масло — «хэма», маргарин, слава Богу, «маргарина».) И вот смотрю я на это масло-не масло и думаю: «Черт его знает, может, у них, как и у нас в Москве, его тоже на развес продают?» Собираю в кулак всю свою волю и обращаюсь к продавцу: «Слиха, зэ хэма?» Продавщица не удостаивает меня ответом.
Зато из очереди отделяется немолодая, поджарая марокканка (конечно же, увешанная золотом-бриллиантами), подходит ко мне, хватает за обе щеки и, смеясь над моей недалекостью (мол, неужели еще есть в Израиле люди, не знающие, что не продают в магазинах на развес масло?), громко так говорит: «Ло, мами, зе ло хэма, зе маргарина!» Затем, помахивая сумочкой, уплывает куда-то вглубь магазина. А я остаюсь стоять как громом пораженная (знаю, что громом поразить нельзя, но так говорила моя бабушка, а из песни слов не выкинешь).
Стою, оцепеневшая от ментального шока: меня, немолодую тетку, на глазах у десятков людей потрепали за щеки, как какую-нибудь собаку, меня(!) назвали фамильярнейшим словом «мами»! Что это за амикашонство такое, граничащее с хамством?! Немного придя в себя, я огляделась: никто вокруг не счел сцену безобразной, никто не смотрел с укоризной вслед бабенке, которая давно растворилась в толпе покупателей. Я поняла, что, видимо, придется привыкать к иным реалиям на новом жизненном пространстве. И принять непреложный факт, что бесцеремонность и отсутствие приличий — одна из черт народа, среди которого мне теперь придется жить. И это меня сильно огорчило.
Впрочем, за несколько месяцев жизни в Стране я усвоила, что трепание за щеки — знак самого дружеского расположения, и израильтяне довольно часто с нежностью пощипывают друг друга. Привыкла я и к обращению «мами», которое продавцы употребляют вмес­то церемонного «геверет» («госпожа»). В общем, в этом «мами» теперь мне слышится даже оттенок некоего уважения и почтения. Я больше не обижаюсь!
А к марокканцам я тоже постепенно привыкла. Люди как люди, евреи как евреи. Просто я поняла для себя, что их много — не всех вместе, а каждого в отдельности. Они как бы слегка избыточны. Не говорят — а кричат, а если помогают, то так, чтобы все вокруг тоже включались, а не сидели как истуканы! И их поступки бывают гораздо лучше их манер. В конце концов, ведь та марокканка в самолете старалась помочь Юле в поисках яблока (и помогла!)
Да и случай со мной тоже подтверждение этого — ведь не продавщица, а незнакомая марокканская женщина попыталась мне объяснить, что в Израиле не бывает развесного масла. А то, что она хватала меня при этом за щеки и орала, словно я глухая, — ну, это уж, как говорится, антураж, театральный прием, приспособление к жизни, в которой так много равнодушных и до них порой нужно достучаться-докричаться.
И вот тому еще одно подтверждение. Ехала я недавно в Иерусалим. Приходилось ли вам путешествовать в этот славный город в час пик рейсовым автобусом? Если нет — то вы не знаете жизни. Ибо путешествие ваше будет долгим (из-за пробок), мучительным (из-за криков в автобусе) и изнурительным (автобус набит битком, некуда ногу поставить). Бывают, конечно, и счастливые исключения — вы едете рано утром (вариант: поздно вечером), пробок нет, в автобусе пустынно и тихо. Однако тот день исключением не был. Народу — под завязку, люди кричат, автобус еле тащится. На заднем сиденье спит солдат — видимо, едет с базы домой на выходные. От криков пассажиров он иногда просыпается и снова засыпает (я сижу рядом и все это наблюдаю). Но спящего солдата вижу не только я, но и средних лет дородная марокканка.
И тут она разворачивает деятельность. Она обращается к пассажирам как трибун и вождь, уверенная, что ее услышат и поймут. «Хаверим, — взывает она. — Тихо, тихо, хаверим!» Она тычет пальцем в спящего солдата. «Мальчик спит! Солдат устал, вы понимаете это?» Некоторые впереди еще не поняли — недослышали призыв, но марокканка заставляет впереди стоящих пассажиров передать вперед по эстафете приказ: «Всем молчать! Солдат спит!»
Мы снова слышим ее зычный глас: «Да замолчите, наконец! Вы люди или нет? У вас что, сыновья в армии не были? Дайте ребенку отдохнуть! Не орите, бевакаша!»
И происходит чудо: люди замолкают, подталкивая друг друга, прикладывая пальцы к губам, призывая прекратить разговоры. В автобусе наступает тишина, такая странная и такая объединяющая: мы все охраняем сон солдата, который целую неделю где-то на Голанах охранял нас. Солдат совсем разнежился. Из его патронташа падают патроны. Все стоящие рядом в полной тишине подбирают и складывают их в его сумку. А солдат спит и ничего не замечает. Только марокканка опять начинает нервничать: ей нужно выходить, а кто будет в автобусе следить за тишиной? За тем, чтобы солдат спокойно спал до самой тахана мерказит?
Но тут же находится доброволец — молодая женщина, похоже, «француженка» (да, все мы здесь не израильтяне, а до конца дней — русские, эфиопы, йеменцы, французы, американцы). Она подхватывает упавшее знамя из рук марокканки. Тишина таки в автобусе сохраняется, и до самой конечной остановки солдат мирно спит. А когда просыпается и поднимает свой тяжеленный вещмешок, перекидывает через плечо автомат и направляется к выходу, то даже не понимает, что пару часов был причиной потрясающего единения людей, в котором не было своих и чужих, интеллигентов и простолюдинов, богатых и бедных, «русских», «французов» и «марокканцев», только прибывших страну олим хадашим и ватиков, живущих здесь много лет. А был единый народ, который объединился ради блага одного-единственного парня, в сущности, мальчишки, ставшего на короткое время общим для всех ребенком, усталым и измученным, которого нужно поберечь и приласкать.
Люди выходили из автобуса притихшие и задумчивые. Впрочем, через мгновение пассажиры разошлись в разные стороны, и жизнь покатилась своим чередом.
Элла МИТИНА, Израиль