Побег из Иерусалима

Зима в Иерусалиме 1992 года. Это были чудесные дни… Председатель Федерации писательских союзов Израиля Эфраим Баух привез нас, писателей и журналистов из России, в Иерусалим и поселил в Старом городе в общежитии для солдат, охранявших покой мирных граждан в этом, прямо скажем, беспокойном месте.
Баух проводил для нас экскурсии по городу, мы общались, привыкали к стране. А главное, дышали особенным иерусалимским воздухом, который за несколько тысячелетий до нас вдыхали библейские герои. Среди наших самых желанных, самых почетных гостей был и любимый актер, сыгравший десятки ролей в театре и кино, народный артист России, житель города Иерусалима Валентин Никулин. Он рассказывал о своей жизни, работе, планах на будущее, читал стихи. Мы разговорились. После окончания дневной программы нашего семинара я вызвался проводить актера на автобус. Мы вышли из Старого города к остановке. Автобус готов был тронуться с места, и я на своем колченогом иврите обратился к шоферу: мол, это известный артист из России, ему нужно туда-то, предупредите его, пожалуйста, когда следует выходить. Шофер посмотрел на нас с любопытством и вдруг по-русски ответил: «Да, я знаю. Садитесь, Валентин. Не беспокойтесь, доставлю в лучшем виде!»
Мы распрощались с Никулиным, назначив скорую встречу для интервью популярной русскоязычной газете, где я в ту пору работал.
Он приехал в Израиль в самом конце 1990-го, зимой... И сразу же начал репетировать в одной из первых постановок только что родившегося театра «Гешер», в спектакле «Дело Дрейфуса» по пьесе Ж.-К. Грюнберга. Начался 1991 год, а вместе с ним и война в Персидском заливе. Не особенно обращая внимание на бомбежки, Никулин, как и другие актеры, ездил на репетиции с непременным противогазом в сумке, а после сигнала воздушной тревоги проводил нудные часы в специально оборудованной комнате.
В конце мая врачи начали готовить его к сложнейшей операции — пересадке аорты. В это время как раз приехал Леонид Каневский и вместо Никулина «вошел» в спектакль «Дело Дрейфуса».
…Но и у Валентина дела пошли на поправку. Операция закончилась благополучно, и артист стал всерьез задумываться о новой работе. Осенью Никулину вдруг позвонили из «Габимы», старейшего израильского театра, созданного еще последователями Е.Б. Вахтангова, и предложили контракт. К постановке готовилась пьеса Иосефа Бар-Иосефа «Зимний праздник», написанная для шести актеров, трех пар, которые «проходят» через весь спектакль. Его партнершей стала Людмила Хмельницкая, в прошлом актриса Теат­ра на Малой Бронной.
Сперва Никулин стеснялся своего произношения, но израильские актеры подбадривали товарища; «Валя, о’кэй!», — говорили они. И вообще в «Габиме» «русский артист» пользовался заслуженным уважением — его ценили и руководители театра, и парт­неры по сцене за незаурядное мастерство и редкий талант. Но все чаще накатывала на него какая-то сумрачная тоска: он с завистью наблюдал, как его коллеги по сцене после репетиции торопились на запись радиопередач, съемки фильма, концертную эстраду. Словом, они жили полной и насыщенной жизнью востребованных актеров, той жизнью, которая в России была для Никулина совершенно естественной, но которой он был начисто лишен в Израиле.
Репетиции в «Габиме» длились два с половиной месяца и еще столько же прокат спектакля. Но жить надо было и дальше. Несколько раз он выступал с музыкально-поэтической программой «Друзей моих прекрасные черты», подготовленной еще в Москве.
«Представьте, — рассказывал Никулин, — сцена, рояль хвостом к залу, круглый столик, красная бархатная скатерть, лампа, на подиуме свечи. В глубине сцены высоко, очень высоко, портрет Александра Сергеевича, чуть пониже портреты Окуджавы, Левитанского, Самойлова, Галича... Красный подсвет. Да, еще нужен пистолет — такая штуковина, которая дает световой круг. В Израиле почему-то не пользуются этим эффектом. А я не могу без антуража…»
Оказалось, однако, что вечер даже знаменитого в России Никулина мог «окупиться» всего три-четыре раза или немного более. «Вопрос на засыпку, — писал впоследствии Михаил Козаков, — что делать, скажем, народному артисту РСФСР Валентину Никулину с его литературной программой на этом русскоязычном рынке, на этом нашем восточном базаре, изобилующем российскими яствами. Удавиться? ­Уехать обратно в Россию? Пить мертвую? Выучить иврит и тем самым удрать с русского рынка, с этого непрекращающегося фестиваля в Израиле? Как русскому актеру выжить в Израиле?»
И это были не праздные вопросы. Израильский «театральный роман» Никулина грозил скорым и грустным финалом... Но неожиданно пришло спасение: артист получил приглашение принять участие в антрепризном спектакле Михаила Козакова по пьесе Пауля Барца «Возможная встреча» в роли Иоганна Себастьяна Баха!
Спектакль произвел сильное впечатление на публику. Он возник как бы из ничего, из какой-то невнятной тоски выдающихся российских мастеров о чем-то ушедшем, казалось, навсегда, но не забытом. «Спектакли “Русской антрепризы” мы играли по всему Израилю, — писал Михаил Козаков в своей «Актерской книге». — Мы иногда чувствовали себя полноценными актерами, творцами, как когда-то в Москве, в спокойной ночной Москве, где можно было отпраздновать успех в несгоревшем ресторане ВТО, а потом поймать такси и поехать допивать к кому-нибудь…»
В 1996 году Козаков уехал в Россию… И всё.
Теперь Никулин фактически сидел без настоящей, достойной его работы. Актеры, приезжавшие из Москвы в Израиль на гастроли, старались всячески ободрить товарища, а то и предложить работу. Вот вроде и Марк Розовский готов пригласить Валентина работать в Москве. Потом приехали «современниковцы». Игорь Кваша говорил: «Да приезжай ты, Валюн! Неужели же в твоем родном театре Галя для тебя ничего не придумает!» Потом приехала и сама Галина Волчек, и с ней тоже у него состоялся серьезный разговор о работе. Но ничего конкретного из этих разговоров не рождалось.
В мае 1998 года Никулин прилетел в Москву по каким-то своим делам, похоже, совсем необязательным. Желание вернуться созрело давно, но решение остаться было принято уже в Москве. И остался он буквально в чем был. Да, он знал, что страна «совершенно другая». Не только страна, но и театр уже был другим. В прямом смысле. Две трети труппы «Современника» были ему просто незнакомы.
Но все это полбеды — другим был и сам Никулин. Казалось, что-то в нем угасло безвозвратно. «Я очень устал… Я теряю себя. У меня такое ощущение, что я не очень вписываюсь в сегодняшнюю Москву. На это мне интеллигентные люди говорят: “Валька, какое это имеет значение, что не вписываешься. А ты думаешь, мы вписываемся?” Но я ничего не потерял, ибо я — нищий...»
Ему хотелось работать во МХАТе у Олега Ефремова. И Никулин начал репетировать спектакль «Интимное наб­людение» по пьесе «Орнитология» А.Е. Строганова, алтайского врача-психиатра. Олег Николаевич честно признался: «Киндинов отказался, Мягков отказался, Любшин отказался...» А что было делать Никулину? «Сотый сезон во МХАТе, пьеса с тараканами... Один я согласился», — рассказывал Валентин. Он немного преувеличивал — его парт­нерами были Евгения Добровольская и Игорь Золотовицкий, замечательные артисты. Но спектакль вскоре все-таки сняли с репертуара.
На помощь пришла Галина Волчек. Она пригласила Никулина в «Современник» «играть по договору» Чебутыкина в чеховских «Трех сестрах». Эту работу Валентин считал очень важной для себя. Казалось, еще немного, и зритель, как прежде, пойдет «на Никулина»…
Однажды мы встретились в ЦДЛ. Валентин жаловался на плохое самочувствие. Он поднял штанину и показал свою ногу, которая была перебинтована, но кое-где виднелись явные следы тяжелого заболевания. К концу 2004 года он больше не мог работать и почти не выходил из дома. Развязка наступила в начале августа 2005-го…
Никулин похоронен на Донском кладбище, неподалеку от Фаины Раневской. Не забудьте навестить при случае.
Леонид ГОМБЕРГ, Россия
leonid-gomberg.ru
Фото автора