Старушки все – народ сердитый

Чьё теперь ё-моё?
Открытый фестиваль «Черешневый лес» всегда затевает что-нибудь эдакое. Вот и теперь в Зале им. Чайковского показали спектакль «Черт, солдат и скрипка» по мотивам «Истории солдата» Стравинского — к 135-летию композитора. Он написал эту притчу о продаже души по мотивам сказок Афанасьева сто лет назад; в разное время в ее исполнении участвовали Жан Кокто, Жан Маре, Ванесса Редгрейв, Питер Устинов, Стинг. 
Идея заказать более актуальный текст принадлежала скрипачу Дмитрию Ситковецкому. В представлении участвовали крупные звезды местного значения: за Солдата читал Андрей Макаревич, Рассказчиком выступил Владимир Познер, за роялем сидела Полина Осетинская, на кларнете играл Игорь Федоров. Сам Ситковецкий, автор идеи, со скрипкой в руках изображал самого несимпатичного персонажа.
Забавно, что Познер на сцене работал в стиле передачи имени себя. Еще больше должен был позабавить текст, написанный Михаилом Успенским наподобие филатовского «Федота-стрельца». Волшебная книга тут стала «планшетой»; невеста героя сбегает в Арабские Эмираты; сувенирную вазу Солдат несет с Кавказа, а деньги свои хранит в офшорной зоне... Хотелось чего-то более остренького, но не случилось. Публика реагировала в основном на «– Во, мля! – О русская земля!» или «Всё моё, сказало злато, даже ё-моё». В общем, замахнулись солидно, а получился милый междусобойчик, которым участники спектакля наслаждались, кажется, больше, чем зрители — их остротами. 

Воспалена шальная рана
Кого приглашать на постановку оперы? Умеренного прогрессиста или любителя пощекотать публике нервы изыс­ками? Круг сузился, кажется, донельзя. Поэтому — ура Третьему конкурсу молодых оперных режиссеров «Нано-опера», состоявшемуся в «Геликоне». Гран-при получил Руслан Бицоев из Владикавказа, по условиям конкурса он поставит здесь спектакль.
В те же дни режиссер Екатерина Василёва и музыковед Наталия Сурнина провели в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко недельную лабораторию молодых композиторов и драматургов «КОOPERAЦИЯ». Работа коллективного ума породила очертания (пусть и смутные) восьми крошечных, не длиннее 14 минут, опер. Вот они:
1. Теория стакана воды и новая женщина, исходя из убеждений А. Коллонтай. Предусмотрено одновременное звучание трех голосов — девочки, девушки, женщины, означающих три этапа жизни.
2. Рассказ о супружеской паре с корабля «Сент-Луис», на котором в 1939 году тысяча евреев бежала из Германии через океан. Америка развернула судно обратно. Холокост пережили триста человек. Музыка с элементами еврейского и американского фольклора.
3. История девушки-фридайвера (умеющей надолго задерживать дыхание под водой) в стилистике прерафаэлитов и с использованием кадров подводного мира.
4. Опера о некоей стране, которая с помощью пропаганды выстраивает фальшивую реальность. Ее граждане ведут на границах войну с агрессором, которого никто не видел (потому что его и нет).
5. «84.1.11» — документальное исследование: 84 десятисекундные части «без чувств и политики» с участием 11 персонажей.
6. Сочинение «Смерть автора» будет основано на текстах графоманов (вроде «Мне кажется, что я сойду с ума. Воспалена моя шальная рана»). Драматург Валерий Печейкин считает: «Графоманы абсурдны и смешны, но на метафизическом уровне говорят с небесами».
7. Герои оперы «Aftermath» (after mathematics — после математики) — точки АВC. Определение кратчайшего звукового пути к достижению простейшей бытовой цели.
8. Радиообъявления в аэропорту лягут в основу оперы «INOE». Она начнется с того, сколь волшебным предс­тавляется маленькой девочке мир аэро­порта с его загадочными звуками, предметами, ритуалами…
Презентацию проектов почтил своим присутствием композитор Владимир Тарнопольский, свежайшим сочинением которого «Perpetuum Möbius» выдающийся дирижер Даниэль Баренбойм недавно открыл в Берлине новый Зал им. Булеза. А мы будем ждать новинок в октябре. Надеюсь не выглядеть чудаковатой старушкой среди молодых зрителей, которых, несомненно, набьется полный зал.

Достучаться до небес
Полгода я прицельно слушала молодых пианистов — ведь часто просят порекомендовать кого-нибудь на грант или на очередной фестиваль. Ох, и редка искра таланта. У нового поколения в моде совершенство пассажей — это как загар и подтянутая в спортзале фигура. Однако часто у стройного загорелого красавца все прекрасно, пока он не открыл рот… Так и у пианистов клавишная акробатика не компенсирует отсутствия мысли и подлинной музыкальности.
Но иногда мечты сбываются. Даниил Трифонов — один из самых замечательных учеников выдающегося московского педагога Татьяны Зеликман — дал сольный концерт в Большом зале консерватории. 26-летний пианист, золотой победитель XIV конкурса Чайковского (2011), пришелся ко двору Валерия Гергиева, который как симфонический дирижер успешно вывел лауреата на международную сцену, но все же хотелось услышать, а что Трифонов теперь сам по себе.
Все первое отделение музыкант отдал Шуману («Детские сцены», Токката до мажор и огромная «Крейслериана»). Лирические пьесы звучали бережно и нежно, бурные — иногда с таким ожесточением, будто он боялся не достучаться до высших сфер духа. В антракте начались споры: Шумана приняли далеко не все, сочтя лирику вяловатой, пафос — остервенелым, а образность «Крейслерианы» — излишне прямолинейной. (Правда, больше обсуждали бороду, которую отрастил Трифонов, — ну что поделаешь, завзятые любители Шумана тоже люди!)
Все вопросы были сняты во втором отделении. Пять прелюдий и фуг Шос­таковича явили умницу, интеллектуала, выдающегося мастера звука, умеющего слушать себя так, как многим не дано вообще. Заключительная фуга (из № 24) стала потрясением, которое запомнится на годы. И трудно было пос­ле нее воспринимать «Петрушку» Стравинского — так хотелось подольше сохранить в памяти пафос Шостаковича, воспевшего величие человеческого духа (цикл написан в 1950–1951 году, и еще жив был Сталин).
Я ждала на бис Шопена — одного из любимейшего авторов Трифонова. Но что это? Прелестная шопеновская Прелюдия № 7, словно маленькая красавица, что вертится перед зеркалом, стала вдруг обретать новые ипостаси в форме остроумных вариаций, обрас­тая современными гармониями. Все сочли, что вариации принадлежат самому Трифонову. Уточнила у Татьяны Зеликман, сидевшей на почетном мес­те в 6-м ряду: это был опус каталонского композитора Федерико Момпоу.
А поскольку вариации содержали жирную цитату из Фантазии-экспромта, пианист немедля закончил клавирабенд именно ею, причем в космичес­ком темпе. Даже странно, что после такого публика, в экстазе спускаясь в прозаический гардероб, довольно ловко нашаривала ступени, сохраняя равновесие на легендарной консерваторской лестнице.

При помощи атлантов
Скандал вокруг Кирилла Серебренникова, режиссера международной известности, по поводу пропавших двухсот миллионов, обыски у него и в «Гоголь-центре», допрос в Следственном комитете — все это, простите за цинизм, немало способствовало громкому успеху его последней постановки. Новая опера 45-летнего петербургского композитора Александра Маноцкова «Чаадский», поставленная Серебренниковым в «Геликон-опере», привлекла сюда толпы зрителей — в том числе, конечно, в поддержку режиссера. 
Уже в названии оперы читается идея: в текст грибоедовского «Горя от ума» добавлены фрагменты «Философических писем» Чаадаева. Известный Вальс Грибоедова (а что же еще) в первые же минуты растворился в новейших звучаниях, которые сопровождали не слишком разборчивый на их фоне текст, к счастью, дублируемый титрами.
Ход, придуманный постановщиками, не давал расслабляться: на сцене почти весь спектакль работают более тридцати специально набранных силачей — это главная фишка спектакля. Они держат на весу платформы (их вносят-выносят-соединяют-разъединяют), на которых стоят певцы. Сидишь и думаешь: гробанутся с них артисты — не гробанутся? Но исполнители успокоили меня, что петь в полуподвешенном состоянии — просто тьфу по сравнению с тем, что такое было вы­учить партии.
«Есть два мира, — говорит Сереб­ренников, — мир богатых людей, живущих в хороших домах, занимающихся своими спа-процедурами, милыми любовными интригами, одетых по пос­ледней моде. И есть другой мир людей, живущих в грязной земле. Они, как атланты, держат поверхность, по которой в белых шикарных костюмах ходят успешные и богатые…»
Мандельштамовское «Мы живем под собою не чуя страны» осеняет быс­тро: как только папаша Фамусов (потрясающий Дмитрий Скориков) является залу в халявной олимпийке с надписью Russia на груди. Но, по-моему, физически мучительной метафоры с атлантами хватило бы на десять минут эффектного перформанса.
Во втором акте благодаря художнику спектакля Алексею Трегубову столь же прямо и зримо проехались по собянинской Москве, нагородив на сцене еще и бессмысленных завитушек из лампочек попугайных цветов. Будто наковыряли их на Пушкинской площади в первомайские праздники.
По-человечески в спектакле не задевает ничего. Даже грибоедовскому «и все-таки я вас без памяти люблю» не веришь совершенно. Ну, так, чай, не в Малый театр пришла. Да и впору оправдать свое ворчанье грибо­едовским «Старушки все — народ сердитый». 
Но кое-что вызвало и восхищение: оркестр под управлением приглашенного Феликса Коробова исполнил весь этот саундтрек совершенно героичес­ки, а геликоновские певцы подтвердили, что способны вынести на своих мозолистых плечах всё на свете покруче пришлых атлантов.
Не раз поймала себя на том, что я с удовольствием посмотрела бы «Горе от ума» в «Гоголь-центре» (с сокращенным вариантом довольно назойливой музыки) в исполнении драматических артистов, посмаковала бы изощренную изобретательность известных интеллектуалов.
Но — хочешь не хочешь — геликоновский спектакль, кругом, как острыми кольями, подпертый обстоятельствами, сразу вошел в историю. И то правда: легко ли петь под зорким оком Следственного комитета?
Наталья ЗИМЯНИНА, Россия