Жил-был классик

Впрочем, «детский», «юношес­кий» — всего лишь условности, свойственные скорее прежним временам с их незыблемым «табелем о рангах». Гораздо точнее звучит меткое высказывание: детский писатель пишет то же, что и взрослый, только лучше. Алексин любил говорить: семейное чтение.
В прежние годы его пьесы с успехом шли во многих театрах страны, по его повестям ставили кинофильмы известные режиссеры. Лет пятнадцать подряд он вел на ЦТ популярную телепередачу «Лица друзей»…
Да что там говорить — классик.
А начинал он со стихов, которые писал с детства. В годы войны, работая ответственным секретарем ежедневной газеты гигантской оборонной стройки на Урале, он печатал свои патриотические вирши, пользовавшиеся определенной популярностью среди читателей. А пос­ле войны даже сочинил поэму, которую приняли для публикации в одну из цент­ральных газет. Неожиданно прямо перед подписанием номера возникла проб­лема: фамилия автора, Гоберман, показалась редактору «какой-то немецкой», рождающей нездоровые ассоциации: Борман, Эйхман... Автор припомнил, что его мама, работая в ранней молодости в Одесском драматическом театре, носила псевдоним «Алексина». Да еще в детстве он жил на даче в живописном городке с тем же названием... Решил, что такое совпадение символично. Так Анатолий Гоберман стал Анатолием Алексиным.
В 1947 году в Москве прошло первое Всероссийское совещание молодых писателей. Алексину повезло: он попал в семинар Маршака и Кассиля. Однако после чтения своих стихов молодой поэт услышал от Самуила Яковлевича свой «смертный приговор»: «А вы чем-нибудь другим не хотите заняться?» Ему, впрочем, удалось прочитать мастерам свой рассказ, вызвавший у них полное одобрение. К счастью, его услышал и случайно зашедший в комнату Паустовский. Это решило судьбу молодого литератора: поэт Алексин стал прозаиком.
…В девяностые годы были опубликованы вполне достоверные свидетельства о том, что после дела «убийц в белых халатах» Сталин планировал раскрутить новую антиеврейскую кампанию — «дело писателей-сионис­тов», призванную способствовать «окончательному решению еврейского вопроса» по-советски.
В качестве одной из важных мишеней предстоявшей кампании был выбран Лев Кассиль. В ходе очередного «совещания по детской литературе» утверждали даже, что страны Швамбрания и Синегория, придуманные Кассилем в повестях «Кондуит и Швамбрания» и «Дорогие мои мальчишки», не нужны нашим детям... «Разве у них нет любимой Советской Родины?» — восклицал оратор.
Вскоре в Союз писателей пришел донос, в котором утверждалось, что Кассиль и Алексин возглавили сионистский центр в советской писательской организации и устроили «травлю русских мастеров слова». Писателей, как и врачей, спасла лишь смерть «вож­дя народов».
…Перестройка пришла внезапно. А после перестройки что-то еще такое, чему названия не придумали, и что за неимением лучшего определения до сих пор называют ельцинской эпохой или «лихими девяностыми». Всем стало не до детской литературы… И это еще мягко сказано!
Во время одной из встреч творчес­кой интеллигенции с президентом Борисом Ельциным слово попросил Анатолий Алексин. В ходе своего выступления писатель посетовал на, казалось, прежде немыслимый разгул новоявленных фашистов в России. Обращаясь к президенту, он потребовал дать зарождающемуся нацистскому движению «самый непримиримый бой».
Выступление Алексина не осталось незамеченным. Регулярно в четыре утра у него в квартире раздавались телефонные звонки с угрозами расправы, с обещаниями «вздернуть на ­фонаре». Писатель обратился за помощью в «компетентные органы». Адекватной реакции не последовало. Только утешительные разговоры о том, что, мол, похулиганят и перестанут. Звонки между тем продолжались. К «телефонному терроризму» Алексин привыкнуть не смог, несмотря на «успокаивающие заявления» ответственных лиц. В 1993 году Анатолий Алексин вместе с супругой Татьяной покинул Россию и поселился в Тель-Авиве.
В ту пору ему было уже почти семьдесят. Но и в бурном потоке израильского литературного русскоязычия голос писателя остался прежним, может быть, слегка наивным по нашим сегодняшним меркам — с искренней привязанностью к дружеским застольям, приятным разговорам, симпатичным мелочам, однако с твердым намерением говорить с читателями о главном: не следует привыкать к злу и поощрять его. При этом Алексин был избыточно доброжелателен и дружелюбен. В то же время его оценки были чрезвычайно точны и актуальны, но их определенность и выразительность, спрятанные за детским удивлением подслеповатого взгляда, не сразу бросались в глаза. Книги Анатолия Георгиевича очень похожи на него самого, а этот психологический феномен, если вдуматься, далеко не самоочевиден в писательском сообществе.
За годы жизни в Израиле Алексин издал несколько книг прозы: роман «Сага о Певзнерах» (1995), сборники повестей и рассказов «Смертный грех» (1995) и «Ночной обыск» (1996), а также воспоминания «Перелистывая годы» (1997), вскоре переизданные в России.
На первый взгляд, мемуары писателя вполне благодушны. Книга, безусловно, интеллигентная — в том смысле, что в ней напрочь отсутствуют какие-либо сведения счетов с коллегами, со знакомыми и незнакомыми людьми. В мемуарной литературе такое, к сожалению, встретишь не часто. Но когда речь заходит о тех, кого он считал своими «антиподами» — сталинских соколах прош­лой и нынешней поры, — ни о какой «благости», разумеется, речи нет. Повествование становится ироничным и жестким.
Великолепны детские воспоминания писателя о дачных встречах с «приветливыми и милыми людьми» Николаем Ивановичем Ежовым и Генрихом Григорьевичем Ягодой. Ярко и выпукло звучит в книге другое воспоминание из детства: два публичных выступления мальчика Толи Гобермана с чтением стихов — одно в присутствии поэта Маршака, а другое — наркома Кагановича. Замечательное мастерство контрастного изображения!
Анатолий Алексин пристрастен к своим современникам. А как же иначе! Беспристрастная проза — не более чем учебник по бухучету.
В начале двухтысячных годов книги Алексина вновь появляются на прилавках московских магазинов. Сперва в Нижнем Новгороде вышел сборник повестей и рассказов, а после и «Терра» напечатала пятитомное собрание, а «Центрополиграф» — аж 9-томное. Потом еще и еще… Удивляться не приходится. Алексин всегда следовал лучшим образцам советской литературы, как бы банально ни звучала сегодня эта фраза. Он и сам считал себя преемником традиций, выработанных мастерами советского времени: Трифоновым и Василием Гроссманом, Астафьевым и Искандером, Айтматовым и Леонидом Зориным, Маршаком, Чуковским, Львом Кассилем, многими другими замечательными прозаиками, поэтами, драматургами.
Со своими негромкими книгами Алексин вернулся в XXI век и снова стал востребованным новым поколением читателей, особенно юных. Его произведения, как и прежде, привлекают отсутствием нарочитой дидактики, диалогичностью рассказа, благорасположением к своим героям, а иногда и наивной верой в обязательное торжес­тво справедливости. Поэтому лучшие повести писателя «Мой брат играет на кларнете» и «Безумная Евдокия», «Поздний ребенок» и «Третий в пятом ряду», «Действующие лица и исполнители», многие другие, и сегодня составляющие «золотой фонд» наших домашних и публичных библиотек, останутся с нами навсегда.
Леонид ГОМБЕРГ, Россия