За стеклом

– Хона, — попросила его Бася перед отъездом, — я тебя умоляю, Хона, помни о наших детях!
– Помню, конечно, как не помнить, — воскликнул Хона. — Для хороших девочек нужны хорошие мальчики.
– Умница! — просияла Бася. — Если Ребе благословит близнецов, все устроится самым лучшим образом.
– Конечно, устроится! — вскричал Хона, поворачивая ручку двери. Голос жены с трудом пробивался сквозь мутное стекло. Его мысли были уже далеко, тело просто не поспевало за их полетом. Стоит ли говорить, что и на этот раз, едва телега пересекла околицу Лиозно, как слова Баси начисто улетучились из головы.
– Ну, — спросила жена, когда Хона, переступив порог, прикоснулся к мезузе на косяке. — Ребе благословил наших девочек?
–Уф! — только и сумел воскликнуть Хона и с силой ударил себя по лбу. Раздражение Баси тотчас сменилось жалостью. Ее муж-праведник думает только о духовном! Это не его вина, а ее счастье. Счастье жить рядом со святым человеком! Счастье помогать ему подниматься по ступеням Торы!
Но главное, ни с чем не сравнимое главное счастье состояло в том, что Бася по-настоящему любила своего мужа. А любовь — самая великая сила на свете, способная превратить карлика в великана, урода в писаного красавца, а напыщенного бонвивана в мудрого философа.
«Раз в лоб не получается, — решила про себя Бася, — надо зайти с другой стороны».
Посреди тоскливых дней отсчета омера, когда время тянется невыразимо медленно и до радостной ночи Швуэса еще так далеко, что кажется, будто она никогда не наступит, Бася предложила мужу:
– А почему бы тебе не съездить навестить Ребе?
– Что? — переспросил Хона, ошеломленный неожиданным предложением. Ему показалось, будто он ослышался.
– Ну, ты ведь давно его видел, вот и съезди, проведай, — продолжила Бася доверительным тоном, способным обмануть только самого наивного простака. Но из-за стекла разве разберешь, и Хона принял ее слова за чистую монету.
Ухватившись за предложение обеими руками, он был не в силах ждать даже минуты и спустя каких-нибудь полчаса уже стоял перед дверью с котомкой за плечами. Подумаешь, тридцать верст пешком! Он с трудом успеет повторить последние маамары Ребе и подготовить вопросы.
– Хона, милый! — Бася пыталась говорить нежным, воркующим голосом, но годы, проведенные на базаре, позволяли ей издавать звуки, более напоминающие иерихонскую трубу, чем голубиное воркование.
Эх, что ты делаешь с нами, жизнь?! В кого превращаешь трепетных девушек, боящихся поднять глаза на незнакомого человека, и застенчивых юношей, чуть что заливающихся красной краской смущения до самых корней волос?
– Хона, ты помнишь про наших девочек, Хона?! Сегодня будний день, нет праздничной службы, нет толп хасидов. Постарайся не забыть о благословении для близнецов.
– Да, — твердо заявил Хона, поворачивая ручку двери. — Помню!
Он помнил о близнецах всю дорогу из Яновичей до Лиозно, помнил, пересекая околицу, помнил, устраиваясь на постоялом дворе, помнил, подходя к дому Ребе. А дальше произошло нечто, полностью выбившее Хону из колеи.
Алтер Ребе собственной персоной встречал его на крыльце. Не случайно оказался, не шел по делам и наткнулся на Хону, а специально вышел приветствовать своего хасида. Невозможно, немыслимо, уму непостижимо! И, тем не менее, произошло!
Пока Хона приходил в себя от оказанной ему чести и милости, Алтер Ребе стал отвечать на его вопросы по маамарам. На те самые вопросы, которые Хона старательно составлял на протяжении тридцати верст пути, но задать еще не успел. Ребе просто прочитал мысли хасида и не стал тратить время на выслушивание его смущенных речей. Потому что, когда хасид стоит перед цадиком, видит, чувствует, понимает величие и святость, мысли, даже самые праведные и возвышенные, мешаются, а язык сам собой начинает заплетаться.
Алтер Ребе закончил говорить, повернулся и ушел в дом, а Хона отправился на постоялый двор собирать вещи. Ему больше нечего было делать в Лиозно, он получил порцию святости, набил мешок духовным добром и теперь жаждал остаться один, чтобы не спеша во всем разобраться. Как хорошо, что перед ним долгая дорога домой!
Хона вернулся в свою комнату и стал увязывать мешок. Слова Баси, Яновичи, да и весь остальной мир остались где-то там, за помутневшей поверхностью стекла. У него перед глазами сияла и переливалась чистая духовность, отлитая в формы хасидизма. Она манила и притягивала, и Хона, отложив мешок, стал погружаться в нее, словно человек, медленно заходящий в прохладные воды реки.
О, какое это было блаженство, повторять про себя слова Ребе, сравнивая его объяснения с собственными мыслями. С радостью и с гордостью Хона понял, что его предположения почти совпали со словами Ребе. В груди потеплело, к щекам прилила кровь, плечи распрямились. Хона почти был готов пуститься в пляс, как услышал стук. Кто-то стучал в оконное стекло. Хона пригляделся и чуть не упал на пол от изумления.
За окном постоялого двора стоял Алтер Ребе собственной персоной и жестом приглашал хасида выйти наружу. Хона сломя голову бросился из комнаты.
– Я бы хотел дополнить наш с тобой разговор, — сказал Алтер Ребе. — Вернее — завершить его. Знай, что у входа в Ган-Эден (рай) многие сотни лет стоят души, дожидаясь очереди спуститься в наш мир. Несмотря на страдания, ожидающие их на земле, на все унижения и горечь. Для души в высшем мире есть только один способ продвижения — воплотиться в тело и выполнять заповеди. Душа твоей жены Баси ожидала своей очереди пятьсот лет. Ее совсем не интересуют духовные открытия и учеба, в которые ты, Хона, погружен. Все это она уже прошла в высшем мире. Ее заботит только практическое выполнение заповедей. Поэтому я благословляю твоих дочерей найти в ближайшем будущем достойных женихов, чтобы Бася могла полностью погрузиться во множество заповедей, связанных со свадьбами, замужеством и рождением внуков и внучек.
Хона шел по вечереющим полям. С реки несло сыростью, в рощах, словно пробуя свою силу перед ночью, покрикивали выпи. Поднялась луна, пунцовая, словно смущающаяся невеста перед хупой. Вода под мостом была черной, и камыши вдоль берега, освещенные луной, тоже черными. Хона видел все это, словно впервые. Слова Ребе проломили мутное стекло, или это осколки стекла, застрявшие у него в глазах, вылетели наружу.
Мир, наполненный заповедями, был прекрасен. И Бася, душа которой ожидала встречи с Хоной целых пятьсот лет, тоже была прекрасна. Впереди маячили Яновичи, но чем ближе подходил к ним Хона, тем больше скучал по оставшейся за спиной Лиозне.
Яков ШЕХТЕР, Израиль