Пока дворник не подмёл

Невозвращенец 
Жалкими крохами всегда доходило до нас всё, что касалось величайшего композитора ХХ века Игоря Стравинского (1882–1971). В этом году отмечается 135-летие со дня его рождения. И я, конечно, помчалась в Музей музыкальной культуры им. Глинки на юбилейную выставку. В советское время Стравинского называли невозвращенцем, а значит, не то чтобы запрещали, но исполняли скудно, а биографию замалчивали.
Потомок шляхетского рода XVI века, ученик Римского-Корсакова, в 1910-е годы Игорь Стравинский сочинил для «Русских сезонов» Дягилева в Париже три балета немыслимых ритмов и звучаний, перевернув всю мировую музыку. В 1914 году он выехал с семьей в Швейцарию и не вернулся из-за начала Первой мировой войны. С 1945 года стал гражданином США.
«Невозвращенцы» — целый Китеж абсолютных гениев, столь признанных миром, что родина-мать хоть и кривилась в их сторону, но совсем уж отречься не смела: Рахманинов, Шаляпин, Бунин, Тимофеев-Ресовский, Корчной, Нуреев, Тарковский… Время, расставляя всё по местам, вынудило советский Союз композиторов признать Стравинского самым влиятельным авангардистом ХХ века.
Осенью 1962 года он впервые посетил СССР. Причем главным побуждением было встретиться с племянницей по линии брата Юрия. Она тогда страшно волновалась: бывшая квартира дяди в Ленинграде, на Крюковом канале, давно уже стала коммуналкой… Родственники московской ветви Стравинских предоставили для экспозиции старинные предметы семейного обихода: посуду, серебряные столовые приборы с анаграммой «АХ» (Анна Холодовская, мать композитора). Ложки немного стертые, объеденные губами, как это случается с серебром. Бронзовые фигуры из коллекции отца композитора.
Вот трогательная записная книжка Стравинского-подростка, где на первой странице помечено: «Начал в ней писать в 1896 г. 13-и лет». Поразил его гимназический аттестат за 1896/1897 годы: русский язык — 2, латинский — 3, математика — 2…Четверки только по французскому и немецкому. И никаких пятерок. Сохранился написанный на холсте маленький украинский ночной пейзаж с белой хаткой-мазанкой (1900): 18-летний Стравинский ­всерьез увлекался живописью.
А вот письмо уже 30-летнего композитора любимой матери: «Мусечка, ненаглядная, как обещал тебе — пишу. Меня сюда вызвал Дягилев, чтобы ознакомиться с моей музыкой… Вчера выиграл 15 франков, а Дягилев — 220, сукин сын. Ну что же делать. Монте-Карло, 17 марта 1912 г.»
Бесценная голубая фаянсовая пивная кружка начала ХХ века со стола Игоря Федоровича. Изящная, даже изысканная.
На открытии выступила правнучатая племянница композитора москвичка Анастасия Козаченко-Стравинская.
– Мы здесь предлагаем зрителю вернуться в русский дом Игоря Федоровича. Вещи, которые находятся в витринах, — это то, что он видел в детстве, то, к чему прикасался, чем ел, чем играл.
Оказывается, Анастасия заведует сектором междисциплинарных программ Государственного центра современного искусства; в этом году она учредила Фонд Стравинского. Как получилось, что до сих пор мы ничего о ней не знали?..
В музее впервые в России показали фильм британца Тони Палмера «Однажды на границе» (1982), запечатлевший рассказы о композиторе многих его друзей и коллег: Сержа Лифаря, Жана Кокто, Нади Буланже, Бенни Гудмана… Правда, не очень-то и посмотришь — сбоку бил в глаза софит, освещавший ближайшую витрину. И вот так всегда: тень-тень на плетень, а потом — раз уж свет, то ослепительный.
 

Легко ли быть членом жюри
Прекрасно помню, как 24 года назад начинался фестиваль «Золотая маска». Видела с тех пор все его музыкальные спектакли. Смешно сказать, опер, например, выдвигалось тогда всего по три-четыре. А сейчас распечатка номинаций составляет 4—5 страниц!
В этом году я сама угодила в жюри. Никогда бы не подумала, что критик и член жюри смотрят спектакли столь разными глазами. Теперь знаю: критик, кажется, больше склонен отмечать промахи; член жюри — только и делает, что выискивает лучшее, взвешивая вклад постановки в общее театральное дело.
Не так сложно ежедневно смотреть спектакли — эксперты всё же отбирают лучшее. Но мучительно трудно предпочесть одно другому, особенно если спектакли несопоставимы, но попали в одну номинацию.
Как в разделе «Лучшая женская роль в балете» сравнивать технически сложнейшую работу Екатерины Крысановой в «Ундине» Большого театра — и отчаянный словесный монолог пиар-менеджера костромской танцевальной компании «Диалог-данс» Маруси Сокольниковой с передразниванием исполнителей современного танца? (К тому же Маруся с самого начала обозвала всех зрителей тварями, что было совсем уж далеко от высокого искусства балета!)
Или каково было пилить высшие премии между двумя явными лидерами в опере — пермской «Травиатой» и московской «Роделиндой» Генделя? А директор «Маски» Мария Ревякина, услышав обсуждение раздела «Эксперимент», только вздохнула: «Тяжело вам будет!» Потому что музыкальному жюри понравились ВСЕ экспериментальные спектакли! 
В него входили режиссеры оперы и мюзикла, хореограф, балетный продюсер, два композитора, два дирижера, актеры… Слушать мнения таких профессионалов мне, обычной писаке, было крайне поучительно. Меня пугали, что на прежних «Масках» председатель, бывало, бил кулаком по столу: «Будете голосовать, как я скажу!»
Нет, у нас такого не случалось. Юмор нашего председателя — скрипача и дирижера Сергея Стадлера превращал обсуждение в деловое, но совершенно беззлобное общение, и оно доставило едва ли не большее удовольствие, чем многие спектакли. Моим любимым собеседником в жюри был знаменитый историк и критик балета Вадим Гаевский — мы тут оказались старейшинами. И вот однажды на заседании Вадим Моисеевич вдруг тихо произнес:
– Куда подевалась теплота из нашего театра?
В самом деле, из более чем 30 спектаклей лишь четыре-пять по-человечески взволновали, большая же часть являла собой зрелищную мельтешню, расчетливый энтертейнмент с модными фокусами. Но разве смеет жюри обвинить театр в некоторой растерянности? А весь мир разве не пребывает именно в этом состоянии?..
Так что кровавых споров не случилось. В опере победила «Роделинда» и ее режиссер Ричард Джонс («Алеф, № 1066). Лучшим дирижером выбрали Теодора Курентзиса за «Травиату» (мы писали о ней в № 1080). Лучший балет — «Ромео и Джульетта», новая екатеринбургская постановка Вячеслава Самодурова, кажется, прямо предназначенная подросткам, для которых балет — чуть ли не отрыжка истории.
…А что же номинация «Эксперимент»? За нее голосовали и драматическое и музыкальное жюри. Победила «Снегурочка» новосибирского театра «Старый дом» с музыкой Александра Маноцкова. И я рада, что наше жюри оттяпало в свой сектор лишнюю «Масочку»: ведь в номинации «Эксперимент» было семь интереснейших спектаклей!
 

О чем плакал извозчичек
Театр Станиславского и Немировича-Данченко словно зажег еще одну яркую лампочку на карте музыкальной Москвы: вовсю заработал Камерный зал им. Моцарта, и один концерт здесь интересней другого.
Вечер «Терменвокс. Формулы эпохи» (режиссер Женя Беркович) был посвящен трем уникальным личностям, почти забытым, тем не менее пронзительно отразившим свое время. Льва Термена (1896–1993) я прекрасно помню сама. Еще в 1970-е годы он играл в залах на изобретенном им в 1920 году электромузыкальном инструменте терменвокс. Стоя перед загадочной металлической загогулиной, формировал космические звуки руками буквально в воздухе. Обычно он рассказывал и о своей встрече с Лениным, признавшим, что русалочье звучание терменвокса хорошо послужит пропаганде электрификации в новой России.
Не вспомнить без смеха, если не знать о трагической судьбе самого Термена, которому мы обязаны появлением не только всей электронной музыки, но и… систем охранной сигнализации! В 1928–1938 годах он работал в США; не удивительно, что 1939-м его отправили на Колыму. Реабилитировали в 1947-м, обязав заниматься разработкой подслушивающих систем. В 1992 году его квартира была разгромлена, инструменты разбиты, архивы похищены…
На концерте на терменвоксе блестяще играла Олеся Ростовская. В частности, написанные для него сочинения Иосифа Шиллингера (1895–1943). И снова поражает биография. Выпускник Петербургской консерватории, он в 1919–1922 годах руководил эстрадно-симфоническим оркестром Украины. Направленный на стажировку в США (где и познакомился с Терменом), он в конце концов там и остался, в основном преподавал. Кто стоит — сядьте: учениками Шиллингера были Джордж Гершвин, Гленн Миллер, возможно, Бенни Гудмен! Прозвучавшая на вечере Первая аэрофоническая сюита для терменвокса и оркестра (1929) потрясла мощной хваткой, оригинальностью почерка, распахнутой перспективой.
Третья история касалась композитора Всеволода Задерацкого (1891–1953). Он учился на юридическом факультете Московского университета и в консерватории. Занимался музыкой с цесаревичем Алексеем. Участвовал в Первой мировой войне, в Гражданскую служил в армии Деникина. Его арестовали в 1926-м, вторично — в 1937-м. В Севвостлаге он сочинил 24 прелюдии и фуги для фортепиано, записывая их карандашом на телеграфных бланках. До конца жизни собственные произведения ему исполнять запрещалось…
Его сын Всеволод Всеволодович Задерацкий вспоминает о нем: «Мой отец был, как говорится, интеллигентом голубых кровей. И каждый раз, когда я держу в руках эти невообразимые рукописные следы его лагерной жизни, я думаю, сколь злонамеренно несправедливы распространяемые суждения о «мятущейся», «хлипкой» интеллигенции, о бесхребетности «интеллигентской сущности» и пр.»
Среди десятка сочинений Задерацкого на вечере прозвучала песня «Извозчичек» (1932) на шуточные народные слова. Про то, как слеза горючая покатилась на щеку, упала на кафтан, на портки да на сапог, «чрез сапог-то просочилась и упала на песок. На песке она лежала, пока дворник не подмёл».
Только музыка у Задерацкого совсем не веселая.
Ох, и горючая ж была та слеза…
Наталья ЗИМЯНИНА, Россия