Еврейская тема в творчестве Верещагина

По картинам, представленным в музеях России, мы знаем Верещагина-баталиста, который главной задачей ставил рассмотреть войну в ее различных видах и передать ее правдиво. Военное образование (в 17 лет, в 1860 г. окончил с отличием петербургский Морской корпус в чине гардемарина флота, но вскоре оставил службу ради занятий живописью) открыло ему возможность быть участником военных действий в Туркестане и на Балканах. «Состоящий при генерал-губернаторе поручик Верещагин» показал себя отчаянным смельчаком при защите Самарканда (весна 1868).
Генерал Кауфман снял с собственной груди Георгиевский крест и надел на Верещагина. И хотя тот всегда оставался верен принципу вредоносности титулов и знаков отличия, с этим орденом Верещагин не расставался до конца жизни. В апреле 1877 г. началась Русско-турецкая война. Известие о ­войне застало В.В. Верещагина в Париже. «Из Парижа Верещагин выехал 16 апреля 1877 г. Хотя и штатский, он получил дозволение великого князя главнокомандующего быть при войске... Во всю кампанию Верещагин всегда находился в самых передовых отрядах и в самых опасных местах, при генералах М.Д. Скобелеве и Гурко» (из воспоминаний критика В.В. Стасова).
С передовым отрядом Гурко Верещагин перешел через Балканы, и в октябре 1877 г. писал Стасову: «Скала св. Николая, на Шипке, на которую турки лезли и уже влезли 5 сентября, имеет, с лепящимися по ней солдатами нашими, какой-то сказочный вид... Буквально живого места нет; где ни остановишься порисовать, всюду сыплются свинцовые гостинцы. Выбрал я раз себе укромное местечко, в крайнем из трех домов, что стоят на позиции, сел на подоконник со стороны, защищенной от Лысой Горы, справа: слева, думаю, пальба реже, авось не попадет! Только принялся писать известную вам, вероятно, по газетам “Долину роз”, как с грохотом ударила граната в крышу. Обдало пылью. Однако думаю, врешь, дорисую. Через две минуты — новая граната — и меня, и палитру с красками совсем засыпало черепицею и землею. Нечего делать: домазал, как попало, и ушел от греха...»
Верещагин погиб на боевом посту во время русско-японской войны: до последнего момента художник не расставался с альбомом, фиксируя свои наблюдения. Флагманский броненосец «Петропавловск» 31 марта 1904 г напоролся на японскую мину, сдетонировали боеприприпасы, и через полторы минуты корабль затонул. «С ним погиб и единственный наш флотоводец, который мог успешно померяться силами с японским флотом, незабвенный адмирал Макаров» (Никольский Е.А. «Записки о прошлом»).
Картины Верещагина производили на современников необычайный эффект. Он стал «живописцем такого склада, какого прежде еще никто не видывал и не слыхивал ни у нас, ни в Европе... В самом деле, в каких прежних “военных картинах” бывала представлена такая неподкупная, такая беспощадная правда?...У него есть глаза, чтоб смотреть и видеть обе стороны.
У него громко звучит нота негодования и протеста против варварства, бессердечия и холодного зверства, где бы и кем бы эти качества ни пускались в ход... Стоя перед картинами Верещагина, вы испытываете то же чувство удовлетворения, какое даст вам чтение произведений графа Льва Толстого. Выражаясь еще определительнее, можно сказать, что Верещагин в нашей живописи то же, что наша литература имеет в лице автора “Казаков” и “Войны и мира”» (Стасов).
Военное начальство часто бывало совсем другого мнения. Генерал Кауфман, человек великодушный и благородный, «имел слабость рассердиться на некоторые из моих туркестанских картин, и некоторым образом шельмовал меня перед всем своим штабом на приеме, доказывая мне, что я во многом “налгал”: отряд-де его никогда не оставлял на поле боя убитых и т.п. Статский генерал С. окончательно вывел меня из терпения, рассказывая о своих впечатлениях перед моею “клеветою” на солдат, — пишет Верещагин. – Я пожег те картины, что им кололи глаза» (художник вырезал три холста из рам и сжег их). «Солдатам и школам запрещено было ходить гуртом на мою выставку», — писал Верещагин Стасову в 1882 году о своей берлинской выставке.
О выставке в Чикаго: «На предложение водить на выставку детей по низкой цене мне ответили, что мои картины способны отвратить от войны молодежь, что, по словам “господ” этих, нежелательно».
«Одни распространяют идею мира своим увлекательным могучим словом, другие выставляют в защиту ее разные аргументы, религиозные, экономические и другие, а я проповедую то же посредством красок», — писал Верещагин. Известно, что художника Василия Верещагина газеты называли реальным претендентом на первую Нобелевскую премию мира (1901 года). Берта фон Зуттнер, лауреат 1905 года, писала, что после его выставки один из авторитетных номинаторов этого комитета номинировал художника. В книжном фонде Нобелевского института имеется три прижизненных каталога произведений художника.
В туркестанскую военную экспедицию (1867 г.) Верещагин первоначально попал как художник, движимый неутомимой жаждой новых впечатлений. И неожиданно оказался в первых рядах защитников самаркандской цитадели. Внутри цитадели нашли спасение индусы, персы  и евреи. В своих воспоминаниях Верещагин рассказывает, что евреев оказалось здесь «множество, разумеется с чадами и домочадцами…» Известно пять рисунков среднеазиатских евреев. Верещагин сам он их перечисляет: «Евреи» (2 рисунка), «Мальчик-еврей», «Еврейка» (2 рисунка). Этюд «Евреи в Ташкенте» изображает группу из трех лиц, беседующих друг с другом. Все они одеты в халаты, по-видимому, самый пожилой — хахам (раввин), он представляет центр картины, к его словам прислушиваются мальчик и высокий еврей в европейской шляпе».
В 1883 – 1884 гг. художник совершает путешествие в Палестину для сбора материалов. Верещагин рисовал евреев и арабов. Он нарисовал «Портрет раввина», который согласился позировать с непременным условием, что эта работа никогда не будет выставляться. «Евреи, особенно пожилые, — писал Верещагин, – приходят в громадном числе в Святой град, чтобы провести здесь остаток своих дней и быть похороненными в долине Иосафата, откуда, по их верованию, они будут призваны ранее других к будущей жизни». Проникновение в сущность еврейства не осталось не замеченным. Запись Верещагина в дневнике: «"Стена Соломона" — шесть нижних рядов этих великолепных камней, несомненно, относятся к временам Давида и Соломона… Едва ли можно увидеть что-либо более трогательное. Евреи обоего пола и всякого возраста приходят сюда со всех частей света, чтобы молиться и плакать с громкими рыданиями, буквально омывая слезами своими священные камни...»
«Стена Соломона» впервые была показана в Москве 2007 году, затем вернулась в Нью-Йорк. Недавно на аукционе ее приобрел русский коллекционер за 3,2 млн долларов. Скульптор Марк Антокольский хотел, чтобы его ученик Илья Гинцбург сделал скульптурный портрет художника. Работа Гинцбурга понравилась Верещагину, и среди немногих произведений других мастеров в доме Василия Васильевича стояла статуэтка «Верещагин за работой».
Художник одним из первых поверил в невиновность Дрейфуса. Верещагин писал в Париж Эмилю Золя: «Упорство, упорство. Ваша роль становится высокой». Для Верещагина хам и мерзавец не имел национальности, а порядочного человека он ценил в любом обличье. Антисемитизм, как и всякое другое национальное гонение, имел в лице Верещагина непримиримого противника.
К 175-летию со дня рождения Верещагина (14 октября 1842 г.) в Русском музее с 20 апреля по 24 июля 2017 года экспонируется выставка более 200 его работ.
Семен Киперман, Израиль
Фоторепродукции Ильи Гершберга