«Красный граф» Алексей Толстой

О том, что творилось в душе самого Алексея Николаевича, знал только он, а люди судили по его книгам, поступкам и словам. Примечательно сохранившееся в архиве писателя письмо одной читательницы, которая писала Толстому как депутату Верховного Совета СССР в ноябре 1937 года: «Сегодня я сняла со стены ваш портрет и разорвала его в клочья. Самое горькое на земле — разочарование. Самое тяжелое — потеря друга. И то и другое я испытала сегодня. Еще вчера, если можно так выразиться, преклонялась перед вами. Я ставила вас выше М. Горького, считала вас самым большим и честным художником… Вы казались мне тем инструментом, который никогда, ни в каких условиях не может издать фальшивую ноту. И вдруг я услышала вместо прекрасной мелодии захлебывающийся от восторга визг разжиревшей свиньи, услышавшей плеск помоев в корыте… Я говорю о вашем романе «Хлеб». В «Хлебе» вы протаскиваете утверждение, что революция победила лишь благодаря Сталину. У вас даже Ленин учился у Сталина… Ведь это прием шулера. Это подлость высшей марки! Произвол и насилие оставляют кровавые следы на советской земле. Диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Сталина. Страх — вот доминирующее чувство, которым охвачены граждане СССР. А вы этого не видите? Ваши глаза затянуты жирком личного благополучия или вы живете в башне из слоновой кости?.. Смотрите, какая комедия — эти выборы в Верховный Совет. Ведь в них никто не верит. Будут избраны люди, угодные ЦК ВКП (б). Сплошной фарс. Или, может, вас прикормили? Обласкали, пригрели, дескать, Алеша, напиши про Сталина. И Алеша написал. О, какой жгучий стыд…»
И в конце этого эмоционального письма в адрес Алексея Толстого: «Я вас как художника искренне любила. Сейчас я не менее искренне ненавижу. Ненавижу как друга, который оказался предателем». Старый вопрос: совместимы ли гений и злодейство? Увы, да. И злодейство, и непорядочность, и пороки, и далее по длинному списку человеческих грехов. Но! Закроем глаза на все негативное в Толстом и отметим его писательство, когда он творил не в угоду и не по заказу власти.
В книге «Люди и встречи» Владимир Лидин говорил о Толстом, что тот чувствовал русский язык, как музыкальная душа чувствует музыку. В эпохе Ивана Грозного и Петра Первого он чувствовал себя своим человеком. И далее: «Толстой может служить образцом писательского трудолюбия. Завет Плиния Nulla dies sine Linea («Ни дня без черточки!» – лат.) мог служить девизом Толстого. Какая бы ни была шумная ночь накануне, как бы поздно он ни лег, утром Толстой был в труде. Поставив рядом кофейничек с черным кофе, он уже стучал на машинке — поистине великий трудолюбец, писатель по профессии…»
Тому же Лидину Толстой пенял в 1922 году в Берлине: «Слушай, что у вас случилось с языком? Все переставлено, глагол куда-то уехал». О себе Алексей Толстой рассказывал: «На работе я переживаю три периода: начало обычно трудно, опасно. Когда чувствуешь, что ритм найден и фразы пошли самотеком, — чувство радости, успокоения, жажды к работе. Затем, где-то близ середины, наступает утомление, понемногу все начинает казаться фальшивым, вздорным, словом, со всех концов заело, застопорило. Тут нужна выдержка: преодолеть отвращение к работе, пересмотреть, продумать, найти ошибки… Но не бросать — никогда!..»
«Я люблю процесс писания: чисто убранный стол, изящные вещи на нем и удобные письменные принадлежности, хорошую бумагу…» Эстет творческого труда. И еще одно высказывание Толстого: «Игра со словом — это то наслаждение, которое скрашивает утомительность работы. Слово никогда нельзя найти, отыскать — оно возникает, как искра. Мертвых слов нет — все они оживают в известных сочетаниях».
Алексей Толстой точно подметил, что «искусство… основано на малом (сравнительно с наукой) опыте, но на таком, в котором уверенность художника, “наглость” художника вскрывает обобщения эпохи».
Вот, пожалуй, и все, если коротко вспоминать Алексея Толстого. Недавно вышла толстая книга в серии ЖЗЛ, его автора Алексея Варламова терзали критики на осенней книжной ярмарке Non-fiction: какие, мол, чувства вызывает личность Алексея Толстого? Варламов ответил: «Восхищение и жалость». Если бы спросили меня, то я оставил бы «восхищение», но «жалость» заменил бы на «сожаление».
P.S. И в заключение — очерк Бориса Зайцева «Братья-писатели» (1947), в котором он вспоминает разговор, который затеял с ним А.Н. Толстой перед своим возвращением на Родину: «Ты знаешь, кто ты?» – «Ну?» – «Ты дурак. Ты будешь нищим при любом режиме…» (Это в ответ на то, что Зайцев возвращаться в Россию тогда не хотел.) Приведя этот выразительный диалог, Зайцев заключает: «Алексей не ошибся. Нечего говорить, но таланту, стихийности (писал всегда с силой кита, выпускающего фонтан) в России соперников не имел. Прожил жизнь бурную, шумную, но и мутную, со славой, огромными деньгами… Был ли душевно покоен? Не знаю…»
Не оспаривая точности предсказания, сделанного ему Толстым («Ты будешь нищим при любом режиме…»), Зайцев ничуть не сожалеет о том, что это горькое пророчество сбылось. Воспоминание о Толстом наводит его на мысль о других «братьях-писателях», оставшихся в России или возвращающихся туда: «Вести доходят. Писатели обставлены там отлично. Гонорары огромные… Пьесы приносят много тысяч. Либретто оперы — рента пожизненная. Сергей Городецкий (по молодости тоже приятель) переделал «Жизнь за царя» в «Ивана Сусанина» и получает по тысяче рублей за представление. У Катаева своя дача. Симонов — миллионер. Эренбург подписывает 15 тысяч на заем… Есть премии, есть ордена. Премий порядочно, размер тоже немалый — кто получает 50 тысяч, а кто — 100 и 200… Одним словом, живи да работай…»
И вывод Зайцева: «Эмигрантство есть драма и школа смирения. Это разговор длинный, отдельный. Драму свою эмигрант-литератор знает. Но вот речь зашла о российских собратьях, о воспоминаниях, о чужих судьбах. Могут спросить, как же относится здешний писатель к ремеслу своему в России: жалеет ли, что с Толстым не поехал, завидует ли дачам, автомобилям и тысячам? Ответ простой (за себя): не жалеет. Каждый живет, как ему следует…
Одни банкиры и миллионеры, а другие пешочком или в метро. И без вилл. Это ничего. Зато вольны. О чем хочется писать — пишут. Что любят, то не боятся любить. Какой образ художника получили в рождении, какой дар у кого есть, тот и стараются пронести до могилы. В меру сил приумножить. А богатство, успех… Нет, зависти нет. Есть другое. За многое мы жалеем собратьев наших. Жалостью не высокомерною, а человеческой. Мы желаем им хартию вольности, желаем тем из них, кто художники, а не дельцы, чтобы их художество могло процветать свободно. Чтобы страшный склад жизни не уродовал человека. Чтобы голоса стали людскими, а не граммофонными, чтобы они ничего не боялись» (Борис Зайцев, «Москва», 1939).
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия