Оптика «Элиэзера», ч. 1I

А врачи все мрачнее и мрачнее смотрят, мол, время уходит, каждый день играет важную роль. Штиглиц бросился к заведующему отделением: помогите, да тот лишь руками развел: мы, мол, свое сделали, медицина бессильна! Ты человек религиозный, с кипой на голове, вот и молись, проси Б-га, теперь все от Него зависит.
− От Него и раньше все зависело, — ответил Штиглиц.
− Не знаю, как раньше, — сказал врач, — только сейчас остается надеяться лишь на чудо, а чудеса, — тут он выразительно указал пальцем на потолок, — чудеса — это Его епархия.
Взял Штиглиц книгу псалмов и стал читать без остановки. До конца дойдет — снова первую страницу открывает. Глаза устанут — отложит на десять минут и снова принимается. Как автомат, как механическая машина, читает, читает и читает.
В доме и в лавочке на хозяйстве осталась старшая дочка Бася. Ей недавно семнадцать исполнилось, и была она девушкой самостоятельной, даже слишком самостоятельной. Бася-то отцу бутерброды в больницу и носила.
В тот день, проходя через вестибюль перед приемным покоем, она чуть не столкнулась с группой хасидов в черных одеждах. Они говорили про Кречневского ребе Довида-Мойше, чудо­творца из Реховота. Мол, врачи врачами, но вот сейчас больного отвезут в палату, и нужно не откладывая мчаться в Реховот за благословением.
Пришла Бася к отцу и говорит:
− Папа, закрывай книжку и спеши в Реховот к ребе Довиду-Мойше. Врачи врачами, а чудотворец чудотворцем.
И так совпали ее слова со словами заведующего отделением, что Штиглиц тут же встал и отправился в Реховот. Попасть к ребе в те времена было существенно проще, чем сегодня. Хасидов в его районе насчитывалось всего пара десятков, да и слава о ребе-чудотворце еще не облетела страну. Посидел Штиглиц в очереди каких-нибудь полтора часа и оказался перед праведником.
Попробовал говорить, а не получается, точно ком в горле застрял. Покашлял, покашлял и вдруг разрыдался. Как ребенок, взахлеб, навзрыд. Сказалось напряжение последних дней, намеки врачей и особенно разговор с заведующим отделением. Для того это была одна из многих пациенток, а не любимая женщина, мать пятерых детей. Заведующий уже перестал понимать, как много значат его слова для родственников больного и в какую пучину отчаяния могут низвергнуть душу.
Ребе встал, подал Штиглицу стакан воды, подождал, пока тот успокоится, и начал расспрашивать.
− Вот что, — сказал он, разузнав все подробности. — Небеса в этом месяце разрешили мне спасти две души. Одной из них будет твоя жена. Подожди минутку.
Праведник вышел из комнаты и вскоре вернулся, держа в руках небольшую баночку.
− Тут мед, в который мы окунали халу во время Суккот. Поезжай в «Ихилов», возьми немного меда на указательный палец и положи в рот жене. Все будет хорошо, можешь не сомневаться.
Никогда в своей жизни Штиглиц так не бежал к остановке автобуса. В больницу он ворвался, неся перед собой баночку с медом, словно букет цветов. И сразу наткнулся на Элфи.
Не всякая царица так правила двором, как старшая сестра Элфи своим отделением. Вообще-то звали ее Эльфрида, и в середине 1930-х годов она еще девушкой успела уехать из Германии в Палестину. Медицинское образование и практику она получила в Фридрихсхайне, одной из старейших больниц Берлина, и жесткой рукой насаждала эти порядки в больнице «Ихилов». Ее боялись все: от уборщиц до заведующего отделением.
Элфи была талантливым диагностом, врачи часто советовались с ней как с равной. Авторитет ее был непререкаем, все, что она говорила, должно было исполняться немедленно и именно так, как она решила.
− Что это у вас в руках? — спросила Элфи, вперив грозный взор в баночку.
Штиглиц от волнения тут же рассказал и был наказан на месте.
− Неужели вы не понимаете, — укоризненно произнесла Элфи. — Иммунитет человека в коме ослаблен, и любое внешнее вмешательство может сыграть роковую роль. Ваша жена получает все необходимое посредством инфузии. Немедленно унесите из палаты эту баночку с ее миллионом микробов.
− Но ведь это не просто мед, это благословение праведника! — вскричал Штиглиц.
− Какого еще праведника?
− Кречневского ребе Довида-Мойше!
Трудно описать выражение лица Элфи. Все тут смешалось: и презрение медицинского работника к примитивным домашним методам лечения, и высокомерие просвещенной уроженки Берлина к верованиям ост-юде.
− Ни в коем случае! — провозгласила старшая медсестра, указывая перстом на дверь.
Спустя полчаса упрашиваний и слезной мольбы Элфи, брезгливо морщась, обтерла баночку ваткой, смоченной спиртом, взяла шприц без иглы, набрала несколько капель и осторожно ввела их в рот жене Штиглица.
− Могу вас заверить, — продолжая брезгливо морщиться, заявила она, — лечебный результат этой процедуры нулевой.
Штиглиц просидел у постели до утра. Он ловил малейшее изменение лица жены, считал частоту дыхания, измерял пульс. Увы, ничего не менялось, многоопытная Элфи была права.
Перед рассветом он отчаялся и ушел домой. На пустых улицах Тель-Авива пели утренние птицы. Поднималась заря, но перед глазами Штиглица было темно.
Прошел еще один день. Положение больной не изменилось. Штиглиц по-прежнему сидел возле ее постели, отворачиваясь, когда в палату заходила Элфи. Ему казалось, будто старшая медсестра смотрит на него с торжествующим высокомерием.
Бася продолжала управляться в лавочке. Одна из постоянных покупательниц поинтересовалась состоянием матери.
− Все еще в коме, — коротко ответила Бася.
− А что говорят врачи?
− Что рассчитывать можно лишь на чудо. А оно не происходит.
− Папа читает псалмы, да?
− И псалмы, и у Кречневского ребе был. Тот благословил маму, но не помогло.
− У какого ребе? — оживилась покупательница. — Из Реховота?
− У него самого. Сказал, что будет хорошо, но пока незаметно.
− Что-то здесь не то, — воскликнула покупательница. — Если Кречневский ребе из Реховота дал благословение, оно обязано сработать. Он известный чудотворец, разве ты не слышала?
− Нет, — ответила Бася, отворачиваясь к полкам с товаром. У нее не было ни малейшего желания судачить о ребе-чудотворце.
− Закрывай лавку, — настаивала покупательница, — мчись к ребе. Расскажи, что происходит. Он найдет выход.
Бася подумала, закрыла лавку и поехала в Реховот.
− Женщин ребе не принимает, — огорошил ее секретарь. — Таковы правила.
− Но как же моя мама?
− Ничего не могу поделать. К ребе сможет попасть только твой отец.
− Но я специально приехала из Тель-Авива!
Секретарь сокрушенно развел руками. Бася направилась к выходу. У самой двери она услышала:
− За углом дома есть дверь к ребецн, жене праведника. Попробуй обратиться к ней.
Ребецн вела урок. Полтора десятка женщин сидели вокруг длинного стола, застеленного белой скатертью, и внимательно слушали. Бася осторожно присела с краю.
У людей шла обыкновенная жизнь, наполненная привычными заботами, детьми, уроками. И только ее мама умирала, лежа в коме, и никто в целом свете не мог ей помочь.
Слезы потекли из глаз Баси. Она попыталась удержать их, но получилось еще хуже, громкие рыдания вырвались из ее горла. Ребецн прервала урок.
− Как тебя зовут, доченька?
− Бася, — еле выдавила та.
− Успокойся, Басенька, расскажи все по порядку.
Бася рассказала. Ребецн извинилась перед слушательницами, взяла Басю за руку и прошла в комнаты мужа.
Ребе сидел, окруженный хасидами, и о чем-то оживленно говорил. Увидев вошедшую ребецн, он замолк и удивленно посмотрел на неожиданных гостей.
− Мне нужно срочно с тобой поговорить, — сказал ребецн.
Ребе тут же поднялся и вышел в соседнюю комнату. Ребецн, не выпуская Басиной руки, прошла следом и плотно прикрыла дверь.
− Да, я помню, — сказал ребе Довид-Мойше, выслушав жену. — Это было три дня тому назад. Очень, очень странно. Расскажи-ка, что сделал твой отец, — обратился он к Басе, — только во всех подробностях.
Девушка рассказала.
− Но я ведь сказал пальцем! — вскричал ребе. — Муж должен своим указательным пальцем положить мед в рот жены. Именно муж, а не медсестра, и только пальцем, а не с помощью шприца.
Он посмотрел на часы.
− Сейчас без десяти восемь. Возвращайся в Тель-Авив и передай отцу, чтобы он в точности выполнил мои указания. Было бы очень желательно, чтобы вы успели до полуночи.
Бася поблагодарила и ринулась к выходу. В те годы добраться из Реховота в Тель-Авив занимало несколько часов. Ребецн нагнала ее уже на крыльце.
− Возьми такси, — сказал она, засовывая Басе в карман банкноты. — Постарайтесь, очень постарайтесь успеть до полуночи.
Штиглица в больнице не оказалось. Полчаса назад он ушел поужинать, ведь в тот день никто не принес ему бутерброды. Бася ринулась домой.
Спустя двадцать минут она вместе с отцом бежала по ночному Тель-Авиву. Искать такси просто не было времени.
«Если увижу Элфи, — думал Штиглиц. — Ох, если опять увижу Элфи!»
Он никак не мог сообразить, что скажет старшей медсестре, если та встанет на его пути. Но, к счастью для всех, Элфи в отделении не оказалось, а другие медсестры не обратили на примелькавшегося Штиглица ни малейшего внимания.
На всякий случай прикрыв дверь в палату, он тщательно вымыл руки, вытащил из кармана баночку с медом, зачерпнул остатки указательным пальцем и осторожно засунул его в рот жены. Прошло несколько секунд, и та открыла глаза.
Спустя три недели она вернулась к прилавку маленькой лавочки на улице Алленби. Вот, собственно, и вся история.
Элиэзер отпил вина и посмотрел на баночку с медом.
− Вся, да не вся. Спустя несколько дней сын Кречневского ребе снова заглянул в мою оптику. Я было подумал, будто с его очками возникла какая-нибудь проблема, и сразу начал задавать вопросы, но он остановил меня жестом руки.
− Отец просил передать кое-что. У тебя ведь есть еще одна оптика в Араде?
− Есть, верно. Три дня в неделю я там, три дня в Реховоте.
− Когда ты едешь в Арад и произносишь «дорожную молитву», останавливай автомобиль, выходи из него и говори молитву стоя, с полной сосредоточенностью.
Я, честно говоря, был удивлен таким вниманием со стороны ребе, рассыпался в благодарностях и со следующего же дня стал делать то, что он посоветовал.
Прошло пять или шесть месяцев. Как-то зимой на подъезде к Араду меня подрезал какой-то сумасшедший. Именно на той части дороги, которая вьется по серпантину. От неожиданности я слишком резко вывернул руль, и машину понесло. Недавно прошел дождь, и дорога была мокрая. Нажимать в такой ситуации на тормоза весьма опасно, но меня несло к краю дороги, где за хлипким ограждением открывался стометровый обрыв. Я осторожно придавил педаль тормоза, но даже этого оказалось достаточно: автомобиль развернуло, и он опрокинулся.
Я вцепился в руль и, переворачиваясь, слышал, как трещит крыша. Мысли были об одном — лишь бы она выдержала.
Автомобиль перевернуло три раза, он врезался в ограждение и замер. Несмотря на кажущуюся хлипкость, ограждение выдержало удар, иначе бы я не сидел сегодня с вами в этой сукке.
Вишу я вниз головой в покореженной машине и слышу, как что-то журчит. Несколько секунд заняло понять, что это течет бензин из разорванного бака и что скоро раздастся взрыв. Ветрового стекла уже не было, я отстегнул ремень безо­пасности, выбрался наружу и отбежал подальше. Тут оно и рвануло!
Спустя минут десять раздался вой сирены, и внизу забилась синяя бабочка полицейской мигалки — наряд из Арада спешил к месту взрыва. Пока они доехали, я несколько раз ощупал себя с головы до ног. Ничего! Ни царапины, ни ушиба! Словно я не перевернулся три раза в автомобиле на горной дороге и не вылез через разбитое стекло, а открыл дверцу и обычным образом вышел из машины. 
Элиэзер допил вино и поставил бокал на стол.
− Ну вот теперь действительно история добралась до своего конца. Ее рассказал покупатель, пришедший заказывать очки, и она навсегда превратилась в часть моего бизнеса, моей жизни, моей души.
Яков ШЕХТЕР, Израиль