Наследница Марины

Судьба Ариадны, дочери Марины Цветаевой, сложилась трагично: холодное и голодное детство, нищий эмигрантский быт, возвращение в Советский Союз, два ареста и ссылка. Последние годы жизни она тратила все свои силы на возвращение читателю творческого наследия матери. Но сумела занять и свое место в литературе — как талантливый переводчик французских поэтов и мемуарист.
 

Отъезд 
В 1922 году Марина Цветаева выехала в Германию к мужу. Из Берлина перебрались в Прагу: чешское правительство платило эмигрантам из России небольшое пособие, да и жизнь в ней была намного дешевле.
Кое-как обустроив быт, Цветаева отдала дочь в гимназию-интернат. Но преподавали там случайные люди, преподавали плохо, и через год она забрала дочь. Сформировав в детстве Алину душу, Марина в юные годы взялась за обучение дочери и сделала из нее образованного человека. Аля хорошо знала историю, литературу, языки. В 1925 году родился сын Мур, выжить в Праге на пособие становилось все труднее и труднее. Семья перебралась в Париж.
Жизнь во Франции была ужасна, эмиграция, по словам Цветаевой, ее выпихивала. Жить в Советском Союзе было невозможно, там ее не печатали и успели позабыть. Это была трагедия, но она мужественно противостояла обстоятельствам. Как и в большевистской России, в России эмигрантской поэт не вписывался ни в какие рамки — она не участвовала в политической жизни, ни к какой партии не примыкала, жила особняком и оставалась самим собой — одиночкой и поэтом.
Тем временем Аля окончила школу прикладного искусства при Лувре. Найти работу по специальности было трудно, она терпела и не жаловалась, ходила в стоптанных башмаках и старых платьях, понимала, что мать у нее особая и семья непростая.
В середине 1930-х Аля начала писать. Ее очерки, эссе, репортажи стали публиковать журналы «Россия сегодня», «Франция – СССР», «Для Вас».
В эти же годы жизнь семьи стала разлаживаться. Отношения между родителями охладевали. Отношения между Мариной и Алей потеряли прежнюю близость, дочь стремилась к самостоятельности, мать ей в этом всячески препятствовала. Муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон перечеркнул свое прошлое, разочаровался в Белом движении, уверовал в коммунистическую идею и рвался в Советский Союз.
Аля разделяла его взгляды и поддерживала идею о возвращении. Издалека жизнь в Советской России казалась раем, не без трудностей, но раем. Самое главное — не Францию, а Россию, строившую социализм, она считала своей страной и только с ней связывала свое будущее. Марина была настроена решительно против, но ничего не могла изменить.
 

Взрослое детство
Аля родилась 5/18 сентября 1912 года в Замоскворечье, детство провела в старом доме № 6 по Борисоглебскому переулку, который пережил все катастрофы и трагедии ХХ века. С колыбели Марина стремилась развивать в своей любимице присущие ей самой качества: способность преодолевать трудности и самостоятельность в мыслях и поступках. Рассказывала и объясняла, не опускаясь до уровня ребенка, а приподнимая дочь до уровня взрослого.
С раннего детства Аля писала стихи, вела дневники, поражавшие оригинальностью и недетской глубиной. Стихи были настолько хороши, что 20 из них, озаглавленные «Стихи моей дочери», Цветаева в 1923 году включила в состав своего сборника «Психея». Пришедшему знакомиться с Цветаевой Эренбургу пятилетняя Аля вполне осознанно и внятно продекламировала стихи Блока. Эренбург замер от удивления…
Цветаева воспитывала дочь на свой лад, с малых лет внушая, что можно хорошо воспитанному ребенку, что нельзя. Нельзя было перебивать старших и вмешиваться в их разговоры, сидя за столом, болтать ногами, нельзя было опускать руку под стол, чтобы погладить примостившегося там пуделя Джека. Мир взрослых настолько интересовал Алю, что только за возможность прикоснуться к нему она была готова вести себя хорошо всегда и везде. Наградой за хорошее поведение, за что-то выполненное и преодоленное были не сладости и подарки, а прочитанная вслух сказка, совместная прогулка или приглашение погостить в маминой комнате.
Но иногда вести себя хорошо не получалось, и тогда Але приходилось скрывать свои невинные проделки. Но Марина и Сережа всегда безошибочно знали, когда дочь говорила правду, а когда неправду. Стоило Але соврать, как Марина смотрела ей в лицо и говорила: «А ведь у тебя на лбу написано, что ты неправду сказала». Чтобы стереть со своего лба неправду, девочке ничего не оставалось делать, как рассказать, что было на самом деле.
Сергей и Марина революцию не приняли. Когда началась Гражданская ­война, он ушел воевать против красных, она в стихах прославляла белых.
Марина и Аля всюду появлялись вместе — и во Дворце искусств, и в Вахтанговской студии, и на литературных вечерах, где читали свои стихи Блок, Сологуб и сама Цветаева. Бальмонт, с которым она дружила всю свою жизнь, называл мать и дочь двумя сестрами-подвижницами, в голодные дни Марина с молчаливого согласия Али делилась с поэтом последними картофелинами.
Большое число стихотворений того времени Цветаева посвятила дочери. После войны Сергей Эфрон перебрался в Константинополь, но, как и многие беглецы, осел в Берлине. Марина Цветаева одна воспитывала двух дочерей (в 1920 году младшая дочь Ирина умерла от голода) и еле-еле справлялась с ужасающим советским бытом.
 

Возвращение
Ариадна вернулась в Москву в марте 1937-го. Сергей Эфрон, работавший на ОГПУ и стоявший на пороге разоблачения, бежал в Советский Союз осенью. Марина Цветаева с сыном Георгием приехала летом 1939-го. Оставаться в Париже, где все эмигранты знали о сотрудничестве мужа с Советами, было невозможно. Ни Эфрон, ни Ариадна не предполагали, что возвращаются на гибель. Цветаева возвращалась с обреченностью, без всякой надежды. Прощаясь, сказала княгине Зинаиде Шаховской: «Знайте одно: и там я буду с преследуемыми, а не с преследователями, с жертвами, а не с палачами».
Ариадна, блестяще владевшая французским, нашла работу в редакции журнала Revue de Moscou, распространявшегося во Франции. Как и в Париже, в Москве она продолжала писать статьи, очерки, репортажи.
Чекисты пришли на дачу в Болшево, где Ариадна жила с отцом, 27 августа 1939 года. Ариадну обвинили в шпионаже, посадили в черную «эмку» и увезли на Лубянку. Сергея арестовали 10 октября.
Под давлением следствия Аля была вынуждена признать себя виновной. Особое совещание осудило ее по статье 58-6 и приговорило к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Сергей Эфрон виновным себя ни в чем не признал. По приговору Военного трибунала его расстреляли в августе 1941-го.
В августе этого же года ничего не знавшая ни о судьбе мужа, ни о судьбе дочери, доведенная до отчаяния отказом в месте посудомойки в местной литфондовской столовой, Марина Цветаева повесилась в эвакуации в Елабуге.
Георгий Эфрон погиб на фронте в 1944 году. «Рай» оказался для Али адом, родина — мачехой. Она обрекла ее на отсидку в Лубянской тюрьме, лагеря в Потьме и «вечное поселение» в Туруханском крае. Убили отца, довели до петли мать, погубили всех, кого любила она и кто любил ее.
В ссылке она работала художником в районном доме культуры. Жила книгами, письмами Бориса Пастернака и своего возлюбленного Самуила Гуревича.
 

«Первый и последний муж»
С Самуилом Гуревичем Аля познакомилась в Жургазе (Журнально-газетное объединение Наркомата просвещения РСФСР). И полюбила на всю жизнь. Талантливый журналист и переводчик, знавший несколько языков, Гуревич работал в журнале «За рубежом», его высоко ценил Кольцов. Самуил был женат, брак был неудачен, хотел развестись и связать свою жизнь с Алей, но не успел — ее арестовали.
Весной 1940 года Георгий (брат Али) записал в дневнике о Самуиле Гуревиче: «Муля… исключительный человек. Он нам с матерью очень много помогает, и без него я не знаю, что бы мы делали в наши сумрачные моменты… Он очень любит мою сестру, и его любовь перенеслась на оставшихся членов нашей семьи... Сколько он нам помогал!»
Гуревич писал Ариадне письма, подписывал их «твой муж». А однажды, приехав к ней на Крайний Север, сумел добиться ее перевода (отказалась стучать) из штрафного лагеря в Мордовию, чем спас ее от неминуемой гибели. Любовь помогла Але выжить, выдержать лагерь.
Когда Самуила Гуревича расстреляли*, его жена тотчас же вышла за другого. А Аля так и никогда не вышла замуж — рана не затянулась до конца жизни.
 

На свободе
После 16 тюремно-лагерно-ссыльных лет летом 1955 года со справкой о реабилитации Ариадна вернулась в Москву. Жить было негде и не на что. Ее приютила тетка Елизавета Эфрон, сама ютившаяся в коммунальной квартире. Придя в себя, Ариадна в первую очередь стала разбирать архив матери. Говорить о Марине было можно — печатать стихи нельзя. Но она жила с верой, бывшей у матери, которая в далеком 1913 году писала: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед».
Черед настал в 1961 году, когда после многолетнего замалчивания на родине появилась первая книга стихов Марины Цветаевой. Затем книга ее прозы «Мой Пушкин», сборник переводов, большой том «Избранных произведений». С преданностью и любовью до конца своих дней Ариадна занималась творческим наследием матери, воюя с цензурой и боязливыми редакторами, делала его достоянием читателей. И успевала выкраивать время на собственное творчество.
Литературный дар не ослаб в ней с годами, она переводила Верлена, Готье и любимого Бодлера, сочиняла оригинальные стихи, начала работу над мемуарной прозой. «Страницы воспоминаний» становились «Страницами былого», она спешила как можно больше рассказать о своем детстве, Марине и Сергее, тяжелом послереволюционном быте и нелегкой жизни за границей, тщательно и подробно воспроизводила давно растворившуюся в прошлом жизнь, стараясь запечатлеть ее в слове. Она успела увидеть свои записки на журнальных страницах и тихо умерла в 1975 году.
Ариадну Эфрон похоронили в Тарусе, в городе, в котором она провела несколько лет после возвращения из ссылки.
Геннадий ЕВГРАФОВ, Россия