ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: ТИХИЙ ГОЛОС В ОБЩЕМ ХОРЕ

Вообще-то о Евгении Гришковце, актере, режиссере, писателе и драматурге, лауреате премии «Триумф», двух театральных премий «Золотая маска» и литературной премии «За лучшую книгу года», написано множество статей и аналитических рецензий, опубликованы его бесчисленные интервью. Он выступал со своими спектаклями в России, Германии, Бельгии, Израиле, Франции, Австрии. И всюду — успех, везде бурные аплодисменты и полные залы. Гришковец стал чуть ли не культовой фигурой нашего времени, эдаким знаменем интеллигенции, говорящим от ее имени. Он говорит о вещах, ясных и понятных тем, кто все еще называет себя интеллигентом. Но почему такой успех? Разве он драматург? Нет, то, что он рассказывает со сцены, трудно назвать драматургией в привычном смысле слова. Скорее, размышлениями вслух. А его литературные произведения? Они похожи на его сценические работы: лирические повествования мятущейся в сомнениях личности. Прочтите его «Рубашку», последний литературный опус. Пересказать невозможно, как невозможно пересказать ни один его спектакль: два друга ездят по Москве, перекусывают в различных кафе, рассказывают о себе и о своих любовных переживаниях, с кем-то встречаются, о чем-то спорят. И это все. Может, он великий актер? Наверное, и этого сказать нельзя: я вообще, когда первый раз увидела по телевизору фрагмент его самого знаменитого спектакля «Как я съел собаку», того самого, с которого и началась слава этого человека-загадки, то не смогла досмотреть даже маленький отрывочек до конца. Мне все показалось неинтересным — и молодой человек нелепой наружности в очках, слегка картавый, который не очень хорошо поставленным голосом, на почти голой сцене что-то такое рассказывал; и маловыразительные декорации, и непонятные тексты, которые он произносил. Потом я все-таки пошла посмотреть на это в театр. И что же? От телевизионного невнятного впечатления не осталось и следа. Тонкая атмосфера доверительности между актером и залом возникла сразу же, как только Гришковец появился из-за кулис и произнес первую реплику. И в качестве ответа из зала на сцену понесся поток благодарной зрительской реакции: публика воспринимала на ура любые его шутки (которые были, конечно, не какие-то там бросовые, а тонкие и ироничные), любые философические высказывания, которые тоже, разумеется, были глубокими и оригинальными. Нужно ли говорить после этого, что в результате Гришковец приобрел в моем лице еще одного поклонника, готового бежать на каждое его новое представление, читать его книги, прорываться на творческие вечера. И рассказывать, рассказывать всем без устали о человеке — «нашем человеке!» — который говорит и думает, как мы, то есть как сотни и тысячи интеллигентов, которым знакомы сомнения и переживания, которым осточертело быть сильными и смелыми, как того требует нынешняя грубая действительность, и которые с радостью примеряют на себя беззащитность Гришковца. Ведь когда-то и мы были таковыми, да утеряли это свойство за ненадобностью, а теперь с восторгом наблюдаем это у того, кто продолжает ощущать себя ребенком, но думать и размышлять, как умный взрослый. Может, поэтому ему хочется внимать, быть с ним, разделять его сомнения и радостно обнаруживать сродство юмора и личных воспоминаний. Вот что было на его творческом вечере в Москве в Еврейском культурном центре «На Никитской». Он неловко поднялся к микрофону по краю сцены, словно стесняясь того, что приходится вообще выходить на сцену и занимать внимание стольких людей (которых, конечно, набилось под завязку). Долго усаживался на стуле, отодвигая в сторону стоящий рядом микрофон. Потом произнес почти дежурные слова «Спасибо всем кто пришел на мой... творческий вечер». А потом уже чисто «гришковецкое»: «Ну, ей Б-гу же... как-то это нелепо: творческий... вечер. У меня!.. Надо что-то рассказывать... Кто я такой?..» Нет, сразу видно — не рисуется, не хочет казаться лучше, не демонстрирует неловкость. А действительно ее испытывает. Достает какие-то листочки. «Вот я сейчас прочту свой новый рассказ. Он небольшой. В нем шесть страниц». Потом пересчитывает вслух листочки: «Один, два, три...» Знаете, — говорит, — всегда нужно знать формат. А то, бывает, начинает человек читать, а пока читает, подкладывает прочитанные листочки вниз, и всем присутствующим кажется, что чтение никогда не кончится. А я вот вас сразу предупреждаю, что читать буду минут 20, а листочков — шесть». Все смеются. И правда, ведь мысленно считаем, и действительно возникает мысль, что чтение будет бесконечным. Вообще одно из самых обаятельных свойств Гришковца — подмечать детали, о которых знают все, которые сто раз случались с каждым, но вот зафиксировать, придать значение, возвести в ранг жизненно важного события не додумался никто. Вот, скажем, фрагмент текста из его музыкального альбома «Бигуди», названный автором «Руководство по пользованию рестораном». Там масса всякий наблюдений — как вести себя, если вы пришли с начальником, как быть, если пришли с любимой. Есть и такое наставление: «Если вы пришли в ресторан, никогда не оглядывайтесь по сторонам и не смотрите, что заказали другие люди. Потому что вы сразу же поймете, что заказали не то». А в спектакле «Как я съел собаку» он поведал нам, как ужасно не хотелось вставать, как ранним тяжелым утром он долго-долго мыл руки под краном, надеясь, что про него не вспомнят домашние и не отправят в школу. Как потом он плелся, выходя из подъезда на темную улицу, как в открытый космос». Б–же мой, да ведь именно так, с детальной точностью происходила и у меня эта ежеутренняя пытка отправления в школу. А потом и мой сын часами мочил руки под краном, лишь бы оттянуть момент ухода из дома. А я сердилась на него, и торопила, и погоняла, будто сама никогда не была такой. Я уверена, что у тысяч других людей в нашей стране, больших и маленьких, все происходило точно так же. А вот воспоминание о том, как герой Евгения в детстве ждал мультиков по телевизору. Как боялся опоздать к началу, как трепетно ждал знакомых позывных, но, едва заслышав их, бежал в туалет — наверное, от волнения, как усаживался потом перед экраном, надеясь увидеть рисованные фигурки, а показывали кукольные мультики, но он не обижался. Он в ту пору вообще ни на кого не обижался, потому что еще не научился обижать других. Другие наблюдения, уже взрослого человека. Когда пришлось служить матросом на острове Русский, страшном, чудовищном месте, где приходилось терпеть унижения и беспросветность советской службы. Там, на этом острове, летали невиданной красоты бабочки. Но старшина в первые же дни предупредил: «Не дай Б-же убить вам хоть одну». И спустя довольно короткое время матрос Гришковец лично убивает сразу шесть бабочек. Почему? Да потому, говорит он, что должен же был быть на этом свете кто-то более униженный, чем он сам. Вообще в этих незамысловатых рассказах, в их обобщениях столько живой философской мысли! Вот, например, Гришковец вспоминает о своем возвращении из Израиля, где выступал со спектаклями. Летел на самолете самой, как ему было известно, надежной компании «Эл Ал». И вдруг в середине полета оказалось, что у самолета лопнуло шасси, и командир корабля объявил пассажирам об аварийной посадке. В течение долгого времени, пока самолет приземлялся, пассажирам велено было выполнять команды командира экипажа. Все ожидали худшего. Но Гришковец заметил в салоне певца Газманова и сказал себе: «Ну, раз летит такая знаменитость, то с нами ничего плохого не случится». В результате самолет, окруженный десятками скорых и пожарных машин, виртуозно закончил полет в аэропорту Шереметьево. А после, когда все было позади, к Гришковцу подошел мужчина, видимо, побывавший на его выступлении в Израиле: «Знаете, Евгений, когда я увидел вас в самолете, то понял, что с нами ничего плохого случиться не может». «Вот так и держимся друг за друга», — резюмировал со сцены Гришковец. Я немало размышляла над его загадкой. Ну и что с того, что говорит он от имени интеллигентов? Да мало ли кто это уже делал? Хоть бы Чехов или наш современник Александр Володин. Что нового в этих рефлексиях мятущейся личности? Новое, судя по всему, то, что люди, подобные Гришковцу, приходят в ту пору, когда нам, нашему обществу нужен их чистый, ясный голос, в котором нет боязни ни перед жизнью, ни перед властью. А она — власть — такие голоса очень хорошо различает даже в самой шумной толпе. И страшится их, и не любит. И, похоже, время Гришковца — его настоящее время — только настает. Потому что от драчунов и крикунов народ устает (а уж интеллигент тем более), а тихий родной голос слышать хочется всегда. И потому могу предречь: будем мы еще слушать Гришковца в каких-нибудь полузапрещенных концертах. В подтверждение тому, что боятся власти таких вот с виду слабых интеллигентов, рассказы самого Гришковца о том, как все строже становится цензура, как замалчивают то, о чем говорят думающие люди. Один из примеров: Российское телевидение взяло у него интервью в Калининграде, несколько раз анонсировало, а в результате ничего не показало. Почему? Потому что Гришковец обмолвился, что после трагедии в Беслане многие люди, которых он считал честными и порядочными, проявили себя и нечестно, и непорядочно. Кого он имел в виду — было понятно всем. И это решило судьбу интервью. И второй факт. Евгения пригласили выступить на ежегодной церемонии вручения телевизионной премии ТЭФИ. Он выступил, опять говорил о цензуре, не яростно, а, как всегда, с юмором и просто. И что же? Выступление сняли, по телевидению не показали. На прощание Евгений сказал, что нужно удержаться от того, чтобы снова перейти на кухню. «У нас сегодня такое шустрое время, — сказал он, — что те, кто думают, будто это надолго, ошибаются. Не надо ничего бояться, потому что другого времени не будет и нужно любить время, в котором живешь. Любить его и чувствовать».