«Удалой Хас-Булат и деловой Ахмет»

Но старец вынес свое решение еще до прихода князя. Он подстерег любовников на месте свидания и поступил с неверной женой по обычаю гор. Вот что он отвечает незваному гостю:

Ты невестой своей
Полюбуйся поди —
Она в сакле моей
Спит с кинжалом в груди. 
Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах…
Элегия (стихотворение, пронизанное грустью) заканчивается по закону жанра на печальной ноте:
Голос смолк старика,
Дремлет берег крутой,
И играет река
Перекатной волной.

Русский дворянин, участник Кавказской войны Аммосов не понаслышке знал обычаи горцев, высоко ставивших честь женщины и верность жены. ­Хас-Булат, убивший жену за измену, в их понимании действовал законно и освобождался от платы за убийство. Но от этого рассказанная история не наполняет автора чувством мужской солидарности. Он искренне грустит (отсюда название стихотворения — «Элегия») о несчастной участи молодой женщины, отданной родителями во власть старику и убитой за попытку обрести личное счастье.
Но одно дело Аммосов — европейски образованный человек, поэт, приверженец либеральных ценностей, другое — народ, обнаруживший в истории ­Хас-Булата нечто духовно близкое, таящееся в глубинах сознания. Речь, как ни странно, идет о женофобии — одном из проявлений идеи отвержения мира, лежащего во зле. Вот что в этой связи пишет об истоках женоненавистничества один из современных исследователей русской ментальности: «Женщина <…>, статусно более низкая, нежели мужчина, в любом патриархальном обществе, в мироотвергающей перспективе осмысливается как главное зло». И в другом месте: «Женщина воспринимается как прямое воплощение природного начала, как сила, дарующая жизнь и потому виновная в бытии человека в мире. В этом ее грех — и страшная, затягивающая сила» (И.Г. Яковенко. Познание России: цивилизационный опыт. М., 2012, с. 345–346). Так пусть уж лучше спит в убогой сакле «с кинжалом в груди», чем «на заре юных лет» радуется жизни с возлюбленным «под чинарой густой». Традиционное сознание неспособно вместить такие понятия, как право женщины на личное счастье и сердечный выбор. В оценке семейных конфликтов оно заведомо репрессивно в отношении женщины. Другое дело бедняк, отвергающий щедрые дары и из верности традициям остающийся в одиночестве доживать свои дни в убогом жилище. Вот это истинно народный герой!
Отсюда торжественно-мажорная мелодия в ритме вальса, на которую русский народ положил отнюдь не кажущиеся ему грустными стихи. Да и поется с тех пор песня (примерно с конца 1890-х годов), как правило, во время веселых застолий. Прямо скажем, людьми, весьма далекими от элегических настроений.
Заметной популярности «­Хас-Булату» придала певица Надежда Плевицкая, постоянно исполнявшая песню на своих многочисленных концертах как в России, так и за рубежом и трижды 
(в 1908–1909 годах) тиражировавшая ее на граммофонных пластинках.
Правда, в советские годы «­Хас-Булату» фактически сразу пришлось перейти на неофициальное положение. Коммунистические цензоры безошибочно распознали идейно не выдержанную радость, наполнявшую народ при воспевании «подвига» старого горца. Правда, дело тут было не в женоненавистничестве: Стеньку Разина, утопившего ни в чем не повинную персидскую княжну, и героя пушкинской «Черной шали», зарубившего несчастную гречанку вместе с ее новым возлюбленным, воспевать никто не запрещал. Просто публично радоваться разрешалось теперь по заранее обозначенным поводам. Это, однако, не убавило народной любви к «Хас-Булату»: песня благополучно дожила до эпохи гласности и в наши дни вполне востребованно исполняется народными любимицами Надеждой Кадышевой и Александрой Стрельченко.
Неистребимо радостное восприятие положенного на соответствующую музыку текста, некогда отнесенного к элегическому жанру, кажется, лишь однажды и лишь одного человека настроило на критический лад. Произошло это в середине 1930-х годов, но, как и следовало ожидать, не в России (называвшейся тогда СССР), а в независимой Латвии. Этим человеком был Марк Григорьевич Марьяновский 
(1889–1944), чрезвычайно популярный в русском зарубежье композитор и поэт-песенник. Марьяновский жил и работал в Риге и на протяжении нескольких лет (до своего интернирования оккупационными немецкими властями в гетто в 1941 году) сотрудничал с Петром Лещенко, Константином Сокольским и другими популярными исполнителями, певшими в балтийских странах по-русски. Сочиненные им фокстроты и танго в 1930–1940-е годы звучали по всей Европе. Некоторые тексты Марьяновского были переведены на польский язык и исполнялись эстрадными звездами межвоенной Польши. Среди его зажигательных фокстротов (как тут не вспомнить «Рюмку водки», «Марфушу» и «Дуню»!) большой популярностью пользовался «Кавказ» — шлягер, который с 1936 года прочно вошел в репертуар Петра Лещенко и тогда же был им записан на пластинку рижской фирмы Bellaccord Electro.
С позиции раскрепощенного европейского сознания предвоенной эпохи «Кавказ» весело пародирует песню о Хас-Булате, все еще не без успеха исполняемую Надеждой Плевицкой среди русских эмигрантов. У Марьяновского все наоборот. Вместо молодого влюбленного князя выведен «старый Карапет», влюбленный в «красотку Тамару». У Тамары есть муж, но, в отличие от пожилого, презирающего богатство Хас-Булата, это «молодой Ахмет», успевший воспринять мораль нового времени. На предложение Карапета за «большую монету» отдать ему жену Тамару, на которой тот хочет жениться и уехать в Тифлис, Ахмет отвечает: «Женщин много, мало так монет! /Забирай жену, запьем вином, / Выбирал одну, так пять найдем!» Марьяновский в своем пародийном запале идет еще дальше. Он посмеивается не только над людьми, пребывающими во власти мрачных традиций, но и над князем, который в одной из народных интерпретаций песни кончает жизнь самоубийством, бросившись в реку. В припеве «Кавказа» это романтическое продолжение пародируется следующим образом:

На Кавказе есть гора
Самая большая,
А внизу течет Кура, 
Мутная такая.
Если на гору залезть 
И с нее кидаться,
Очень много шансов есть 
С жизнями расстаться. 

Парадоксальным образом либерально-буржуазный «Кавказ» Марка Марьяновского легализовался в СССР намного раньше народного любимца «­Хас-Булата». Теперь уже точно известно, что в 1935–1936 годах в Ленинграде с негласного разрешения властей для удовлетворения культурных потребностей особо доверенных лиц на заводе Музтреста небольшими тиражами выпускались копии заграничных пластинок Петра Лещенко (впрочем, не его одного) с этикетками, маскирующими их подлинное содержание. Среди них, разумеется, был и зажигательный «Кавказ», под мелодию которого отдельные коммунистические товарищи на своих просторных государственных дачах с удовольствием отплясывали фокстрот с приглашенными дамами. Впрочем, это не мешало после затянувшегося застолья нестройными голосами патриотически затянуть:

Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя;
Золотою казной 
Я осыплю тебя!

К слову сказать, типично советское раздвоение.
Николай ОВСЯННИКОВ, Россия