Валентин Парнах — человек без ореола

Несмотря на непростые семейные обстоятельства, дети Парноха, особенно Валентин и София, добились всероссийской известности: Валентин — как один из первых пропагандистов джаза в России, а София Парнок — как оригинальная поэтесса и переводчица французских поэтов. София переделала свою фамилию на Парнок, а Валентин — на Парнах, с ударением на втором слоге, как бы дистанцируясь от аптеки и Таганрога, где отца знал почти весь город. С детства Валентин знал французский и немецкий языки. В гимназические годы пробовал писать стихи на латыни, был увлечен поэзией Бодлера и Верлена, боготворил Александра Блока.
Валентин Парнах понимал, что еврею в царской России ограничен круг обитания, поэтому он окончил гимназию с золотой медалью, что дало ему право поступить в Петербургский университет. Однако полученное образование не успокоило Парнаха. Его душа была мучительно раздвоена: с одной стороны, он был влюблен в русскую поэзию и культуру, а с другой — возмущался порядками в царской России и разгулом антисемитизма в стране.
Однажды он увидел железнодорожный вагон, на котором красовалась надпись: «40 евреев и 8 лошадей». Это так возмутило Парнаха, что он не находил себе места. «Раньше область стихов была для меня убежищем, — записывал он в дневнике, — и вот последнее убежище осквернено царской Россией. Ведь язык — некая броня, которая предохраняет поэта от натиска внешнего мира. И эта броня оказалась неверной защитой. Ведь язык — оружие, мое единственное оружие, и вот я безоружен, и это оружие обращается против меня самого… Язык! Писать по-русски? Не преступление ли это против гонимых Россией евреев?..»
Да, молодой Парнах был весьма впечатлительным человеком. У него даже была мысль навсегда покинуть Россию и не писать больше на русском языке. Из России он на время уехал, а вот с русским языком расстаться не смог. В России Парнах никак не мог определиться со своим призванием: то ли поэт (участвовал в «Цехе поэтов»), то ли актер (ходил на занятия к Всеволоду Мейерхольду). И вот решение принято: Европа! Подальше от унижения и погромов.
В 1913 году, собрав кое-какие денежки, налегке и без багажа, 22-летний Парнах отправился в длительное путешествие: пароходом в Италию, оттуда через Сицилию — в Палестину; пройдя ее пешком, он перебрался в Испанию, затем в Лондон и наконец осел в Париже. Там он остановился в каморке на последнем этаже квартиры-мастерской своих старых знакомых — художников Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой… И вздохнул с облегчением: «Наконец я почувствовал себя европейцем и осознал, что был им всегда».
Он продолжил свое образование в Сорбонне, а, главное, в библиотеке университета случайно натолкнулся на протоколы испанской инквизиции и на стихи гонимых поэтов, написанных в тюрьмах. «Казалось, моя кровь текла к родной древности. Да я и сам пережил некую инквизицию в царской России… — писал Парнах. — Все, что было инквизиционного в нашем веке, пребывало во мне самом. В биографиях и стихах испанских и португальских поэтов-евреев, подвергнутых пыткам, изгнанных и загубленных инквизицией, я, как это ни странно, обретал некий покой: их участь была куда жестче моей, и все-таки они писали на языке инквизиторов. В этих книгах я черпал новые силы. Из этого тюремного мира я выходил, возрожденный к жизни».
В Париже Парнаха завертел вихрь увлечений: он начал писать книгу об инквизиции и, конечно, продолжал сочинять стихи; к одному из его сборников «Карабкается акробат» Пабло Пикассо нарисовал портрет автора. Высокомерный красивый Парнах, вылитый Чайльд-Гарольд. Кстати, этот портрет часто приписывают Осипу Мандельштаму.
На самом деле Парнах не выглядел ни красавцем, ни героем. Невысокий, щуплый, с худым веснушчатым лицом и рыжеватыми волосами. Но он покорял не внешним видом, а своей личностью, энергией, экстравагантностью. Валентин дружил со многими, в частности с художником Ладо Гудиашвили. Друзья часто собирались в кафе «Ротонда», где, по мнению Макса Волошина, находился «генеральный штаб русских обормотов» — поэтов и художников. А еще музыка. Париж в начале века был охвачен джазоманией. Эта мания охватила и Валентина Парнаха. В стихотворении «Рестораны», посвященном Мандельштаму, Парнах писал: 

Играют в этот век двадцатый
Все рестораны как один.
Единой музыки раскаты
Ласкают европейский сплин.

В Париже Парнах не только танцевал, но и тщательно изучал ритмику и динамику новых танцев:

Волшебному кафешантану
Я предаюсь. Меня потряс
Причудливый уан-степ. Я пряну!..
Таких танцевальных стихов Парнах написал немало и часто с восклицанием: «Синкопствую!» Знакомство с негритянским джазом в Париже стало определяющим во всей дальнейшей жизни Парнаха. В стихотворении «Джаз-банд» (1922) он отмечает, что «жизнь после кошмарной тишины» с появлением джаза преобразилась и заполнилась невиданными доселе звуками «сотрясенных кастрюль». В том же 1922-м на русском языке в Берлине вышла первая заметка Парнаха о джазе, правда, автор написал не «джаз», а «джез», но это деталь, а так Валентин Парнах стал неистовым адептом «джазового века», который первым провозгласил Скотт Фицджеральд.
А Парнах развил это определение: «Наше время начертало иероглифу внезапных нот, движений и чувств… Эксцентрическое искусство запечатлевается неожиданным сочетанием движений, перипетий и неслыханных гармоний (синкоп, диссонансов и новых темпов)… Мы жаждали неизвестных нашему слуху музык». Так считал пионер российского джаза Валентин Парнах. Алексей Максимович Горький считал иначе: «Музыка толстых», то есть зажравшихся буржуев на Западе, и совсем неприличная классу трудящихся — пролетариату и крестьянству. Две точки зрения. Из истории мы знаем, кто победил.
Очарованный джазом Парнах из угарной Европы возвратился на родину, в Советский Союз, закупив все, что необходимо для джаз-банда: банджо, саксофон, ударную установку с ножной педалью, наборы сурдин, всяческие диковинные шумовые инструменты. Всю эту громоздкую шумиху довести до Москвы можно было только по железной дороге.
Шел 1922 год. Гонение на противников режима, на несогласных, на церковь, и, как учил Ильич, необходимо «расширить применение расстрелов». Как следствие — исход русских интеллигентов. И вдруг новость, согласно «Известиям ВЦИК» от 24 августа: «В Москву приехал Валентин Парнах, председатель парижской «Палаты поэтов». В ближайшее время Парнах покажет свои работы в области эксцентрического танца, работы эти уже демонстрировались в Париже, Мадриде и Риме».
Сенсация. Пока идеология и цензура не начали еще свирепствовать, Валентин Парнах выступал с докладами, писал статьи. «Джаз-банд одновременно чрезвычайно прост и чрезвычайно сложен, как и современная жизнь. Его простота — мелодии, его сложность — экспрессия».
Первое выступление джаз-банда Парнаха состоялось в воскресенье 1 октября 1922 года (и это было рождение советского джаза) в бывшей филармонии на Малой Кисловке, 4, где разместился Государственный институт театрального искусства. Билеты стоили от полутора до десяти миллионов рублей. И это понятно: чудовищная инфляция!..
Дебют джаз-банда Валентина Парнаха прошел на ура. Громче всех аплодировал Всеволод Эмильевич Мейерхольд, который после выступления музыкантов предложил Парнаху принять участие в музыкальном оформлении мейерхольдовского спектакля «Великодушный рогоносец». Парнах согласился. Помимо музыки, выступил еще в качестве балетмейстера. И кого учил джазовой пластике?! Ведущих актеров: Марию Бабанову и Льва Свердлина!
Москву на короткий период захлестнули новые танцы: фокстрот, шимми, уанстеп и другие, а их мастером-постановщиком стал Валентин Парнах, сын аптекаря из Таганрога, не чеховский «человек в футляре», а человек с саксофоном, из западной неведомой джаз-банды.
НЭП продолжался недолго и сменился суровыми временами строительства социализма. Одновременно и Парнах стал охладевать к своей джазовой и публичной деятельности. Более того, вновь укатил в Париж, где прожил с октября 1925-го до конца 1931 года. Официально он числился секретарем театра Мейерхольда и собирал для него иностранную информацию, а в основном работал на себя: писал стихи, статьи, книгу «История танцев» и завершил самую главную свою книгу, над которой работал долго: «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» (гонения, пытки, убийства). В эмиграции Парнах вел себя особняком, «ни нашим, ни вашим», как заметил художник Зданевич. Частенько голодал и даже посидел немного в тюрьме из-за просроченной визы.
Пока Валентин Парнах пребывал в своем любимом Париже, в Москве увидела свет повесть-эссе «Египетская марка» Осипа Мандельштама. О своем приятеле и, можно сказать, бывшем друге, с которым они жили по соседству в комнатах в Доме Герцена (помните Маяковского: «Хрен цена вашему Дому Герцена»), настоящий пасквиль. Разумеется, Парнах обиделся, и их пути разошлись. Метафорически говоря, Мандельштам вонзил нож в спину Парнаха. Вот описание этой экзекуции из «Египетской марки»:
«…Жил в Петербурге человечек в лакированных туфлях, презираемый швейцарами и женщинами. Звали его Парнок. Ранней весной он выбегал на улицу и топотал по непросохшим тротуарам овечьими копытцами… Ему хотелось поступить драгоманом в Министерство иностранных дел, уговорить Грецию на какой-нибудь рискованный шаг и написать меморандум… Дикая парабола соединила Парнока с парадными анфиладами истории и музыки… — Выведут тебя когда-нибудь, Парнок — возьмут под руки и фьюить — из симфонического зала, из общества ревнителей стрекозиной музыки, из салона мадам Переплетник — неизвестно откуда, но выведут, ославят, осрамят… Есть люди, почему-то неугодные толпе; она отмечает их сразу, язвит и щелкает по носу. Их недолюбливают дети, они не нравятся женщинам. Парнок был из их числа…»
Ну, и т.д. После таких пассажей автору, конечно, руки не подают. А закончил Мандельштам такими словами: «Господи, не сделай меня похожим на Парнока!»
Так почему Осип Мандельштам сделал Парнаха таким отрицательным типом? Исследователи Мандельштама считают, что все дело в фантазии поэта, он сочинил Парнока из кусочка гоголевского Поприщина, пушкинского Евгения, гофмановского Крошки Цахеса Циннобера, то есть создал собирательный шаржированный образ гонимого маленького человека, которому всегда худо в любой стране при любом режиме. Но возникает вопрос: а не имел ли в виду под именем Парнока Мандельштам самого себя? Тоже нелюбимого и презираемого?.. Но не будем углубляться во фрейдистские джунгли…
Творческие люди бывают порой безжалостны друг к другу. Валентин Парнах вернулся в Москву из заграничного далека. В отличие от первого возвращения, не триумфально, а незаметно и тихо, с «египетской маркой», отштемпелеванной на судьбе. И как жить? Он с головой ушел в переводы — с французского, испанского, немецкого, итальянского и португальского. В 1934-м вышла из печати в серии «Литературные памятники» книга об инквизиции. Это произошло за три года до сталинской.
Парнах перевел несколько пьес, в том числе Кальдерона «Жизнь есть сон». Хотя в действительности советская жизнь была явно сотрясаемой грохотом строительства социализма и погруженной в тишь ГУЛАГа. В 1934 году в Воронеж сослали Мандельштама, выпустили, вновь арестовали и упекли в Магаданский край. И не стало больше Осипа Эмильевича. Загрыз его век-волкодав. А вот Парнаха не тронул. Смиловались.
В сентябре 1941 года Валентина Парнаха приняли в Союз писателей, и тут же он с группой коллег по цеху был эвакуирован в Чистополь. В эвакуации остро стоял вопрос — не умереть с голоду. В литфондовской столовой в Чистополе встретились Цветаева и Парнах, оба пытались устроиться туда за кусок хлеба: она — посудомойкой, он — гардеробщиком. Цветаевой отказали, а Парнаха взяли. Ему улыбнулась судьба за книгу об испанской инквизиции?..
У писателя Александра Гладкова есть воспоминания о той литфондовской столовке и зарисовка о Валентине Парнахе, как тот «маленький, с несчастным, как бы застывшим лицом, с поднятым воротником помятого, когда-то щегольского пальто, в коричневой парижской шляпе, одиноко стоит на углу улиц Толстого и Володарского с утра до часа, когда столовая закрывается, ни с кем не разговаривая…» Такая вот улыбка судьбы.
В отличие от Парнаха положение Марины Цветаевой было значительно хуже и безысходней. Из Чистополя она уехала в Елабугу и там нашла крюк, на котором повесилась. Валентин Яковлевич пережил военное лихолетье, а после войны растворил свое творческое «я» в переводах. Не дожил полгода до своего 60-летия и умер 29 января 1951 года. Его смерть практически мало кто заметил: был Парнах и не стало Парнаха. Остались только скудные воспоминания о нем да урна с прахом на Новодевичьем кладбище…
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия