Пастернак и Бабель в Париже и Москве

Несколько дней спустя, 28 октября, другу Исааку Лившицу: «…Все очень интересно, но, по совести говоря, по душе у меня не выходит. Духовная жизнь в России благородней. Я отравлен Россией, скучаю по ней, только о России и думаю…» И тому же Лившицу: «…Жить здесь в смысле индивидуальной свободы превосходно, но мы — из России — тоскуем по ветру больших мыслей и больших чувств…» И радостное сообщение, что возвращается, едет в Варшаву, «а оттуда через небезызвестную Шепетовку в Киев…»
Ах, Шепетовка, ах, Киев, ах, ветры больших мыслей и больших страстей. До гибели Бабеля оставалось меньше 12 лет…
Бабель неустанно работает. Знаменитые рассказы «Фраим Грач», «Ди Грассо», драма «Закат», пьеса «Мария». Сочиняет для кино. Задумал повесть «Коля Топуз» и роман «ЧеКа». Читатели требовали от Бабеля повторения успеха «Конармии», но такого успеха уже не могло быть. Он мало находился дома, колесил по стране. Внешне оставался веселым, а в душе было темно и глухо. «Почему у меня не проходящая тоска? Разлетается жизнь, я на большой не проходящей панихиде», — записал Бабель в дневнике.
После убийства Кирова по стране зашагал большой террор. То один, то другой близкий и знакомый исчезали. И в одном из писем к матери Бабель сообщал: «Главные прогулки — по-прежнему по кладбищу или в крематорий». Достаточно прозрачный эзопов язык.
И неслучайно в одном из рассказов промелькнула пророческая фраза: «А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре». Пушкинские строки: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» прямо относятся к Бабелю, он явно ходил по краю, когда стал посещать литературный салон своей одесской знакомой Евгении Соломоновны Ханютиной-Гладун и соперничал с ее мужем — наркомом НКВД Ежовым. Бабелю казалось, что, сближаясь с чекистским логовом, он тем самым избегает опасности. ­Наивное заблуждение: Бабеля органы пасли с 1934 года, и фиксировалось все то, что он говорил о советской власти.
За ним пришли на рассвете 16 мая 1939 года на дачу в Переделкино. Когда кончился обыск, Бабель тихо сказал жене Антонине: «Не дали закончить…» Вероятно, писатель имел в виду «Новые рассказы». «Когда-то увидимся…» — обратился Бабель к жене и исчез за тяжелыми воротами Лубянки. При обыске в Николоворобинском изъяли 15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями, более 500 писем — материалы на несколько томов. Из книг, подаренных Бабелю, выдирали листы с дарственными надписями… И завели «Дело № 419», обвинили писателя в шпионаже: ну конечно, французский и австрийский шпион!..
Далее Сухановская тюрьма, пытки, выбитые показания… В апреле 1939-го в Сухановскую тюрьму угодил бывший нарком Ежов. Погибла и Евгения Ханютина. На допросах Бабель признался в том, чего не совершал, оговорил ряд своих коллег, но потом отказался от своих признаний. Но это не имело никакого значения. 27 января 1940 года в полвторого ночи Исаака Бабеля расстреляли, а его останки тут же кремировали. Был человек — нет человека. Творил писатель — и больше уже ничего не сочинит…
Вдове в течение долгих лет на все ее запросы о судьбе Бабеля отписывали: «Жив. Здоров. Содержится в лагерях». А потом Бабеля реабилитировали: невиновен! Вернулись книги. Первое издание «Избранного» Бабеля появилось в 1957 году. И те, кто не знал творчества Бабеля, воскликнули: «Какой мощный стилист!» Кстати, сам Бабель как-то написал Паустовскому: «Стилем-с берем, стилем-с. Я готов написать рассказ о стирке белья: и он, может быть, будет звучать, как проза Юлия Цезаря».
 

Пастернак: «За мною шум погони…»
Бабеля уничтожили физически, а Пастернака затравили и растоптали морально. 1930-е годы для Пастернака были трудными. В мае 1934-го позвонили из Кремля. Сквозь помехи и шум в коридоре большой перенаселенной коммунальной квартиры Пастернак услышал вопрос Сталина, почему Пастернак не хлопотал о Мандельштаме: «Я бы на стену лез, если бы узнал, что мой друг поэт арестован». Пастернак неубедительно ответил про писательские организации. А затем, растерявшись, заявил: «Да что мы о Мандельштаме да о Мандельштаме. Я давно хотел с вами встретиться и поговорить серьезно». «О чем же?» — спросил вождь. «О жизни и смерти», — ответил Пастернак. Сталин тут же повесил трубку. Последовали гудки отбоя разговора.
Всю вторую половину 1930-х Пастернак подвергался нападкам прессы. Суть критики выразил Александр Фадеев в 1937 году на писательском пленуме, посвященном 100-летию гибели Пушкина. «Возьмем Пастернака, — декларировал Фадеев. — Я думаю, что он просто находится в каком-то странном положении. Я не знаю, сам ли он до этого додумался или есть какая-то тень старых дев, которые раздувают это его представление. Но он, очевидно, считает, что надо стоять особняком к общему движению народа вперед. И он играет в какое-то свое особое мнение, занимает какую-то будто бы самостоятельную позицию, ставит себя отдельно от всех. Может быть, в этом, по его мнению, состоит продолжение пушкинских традиций? Может быть, семь старых дев внушают ему: “Смотри, вокруг тебя все маленькие, а ты вроде Пушкина — большой и состоятельный, который никого не боялся, писал то, что считал нужным, целесообразным. Так и ты живи!”»
Пастернаку в ответ пришлось оправдываться и доказывать свою лояльность стране и партии. И в том же 1937-м Пастернак вновь продемонстрировал свое особое мнение, отказавшись поставить подпись под обращением писателей с требованием расстрелять Тухачевского и Якира, руководителей Красной армии. Удивительно, что и этот демарш Пастернаку простили, не арестовали, не завели на него дело, а просто перестали печатать. Что оставалось делать? Пастернак взялся за переводы. Кто-то из сатириков пошутил: «Живи, Шекспир! / Ты Пастернаком / Переведен — и даже с гаком!»
Но травля Бориса Леонидовича продолжалась. Алексей Сурков в газете «Культура и жизнь» в марте 1947-го упрекнул Пастернака в «скудости духовных запросов», в неспособности «породить большую поэзию». А после войны началась вакханалия с романом «Доктор Живаго». Роман был напечатан на Западе. 23 октября 1958 года Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию по литературе. И тут поднялась настоящая буря неприятия и ненависти: как посмел издать книгу на тлетворном Западе — изменник, «литературный сорняк» и прочая брань. Нашлись с избытком и голоса народа: «Я Пастернака не читал, но считаю…» И что самое прискорбное, высказывание коллег по писательскому цеху с требованием изгнать Пастернака из советской страны немедленно вон: «Мы не хотим дышать с Пастернаком одним воздухом» (Борис Полевой, настоящий человек).
Пастернак был вынужден отказаться от Нобелевской премии, и ему милостиво разрешили остаться на родине. Поэт был растерян: «Я пропал, как зверь в загоне. / Где-то люди, воля, свет, / А за мною шум погони, / Мне наружу хода нет… / …Что же сделал я за пакость, / Я, убийца и злодей? / Я весь мир заставил плакать / Над красой земли моей».
Оголтелая травля привела к скоротечной болезни Пастернака. Он скончался 30 мая 1960 года на 71-м году жизни. «Литературная газета» скупо сообщила о смерти «члена Литфонда», без указания даты и места похорон.
На этом завершаем короткий рассказ о двух сверкающих талантах, о двух замечательных личностях. Им довелось жить, творить и выживать в особое время. В «милое тысячелетье на дворе», если перефразировать знаменитые строки Пастернака. Пора ставить точку. Как считал Исаак Бабель, «никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия