«Подайте мне огонь, кинжалы, яду»

Черный ящик имени Чайковского
Уважаю артистов, которые отчаянно борются за свою судьбу, свой успех. К таким относится 25-летняя пианистка Динара Клинтон. Когда-то, еще будучи учащейся знаменитой школы для особо одаренных детей при Московской консерватории, она носила фамилию Наджафова. Эту девочку трудно было не заметить. А потом она поменяла фамилию на более чем звучную, стала участвовать во многих конкурсах. Консерваторию окончила по классу корифейки фортепьяно Элисо Вирсаладзе, а продолжает образование в Королевском колледже в Лондоне.
Особенно Динаре удается Шопен, что подтвердил концерт в Московской филармонии. Камерный зал на 100 человек иногда мучителен для слушателя, ведь артист на сцене буквально в трех метрах от тебя. Боязно лишний раз пошевелиться! Да и музыканту создать вокруг себя мистическую ауру в каком-то смысле сложнее, чем в большом зале.
У Динары зря не пропало ни нотки. Стройная программа являла собой портрет Шопена в звуках, в ней перекликались все тональности, выразительно играли все контрасты. Многострадальная жизнь великого поляка без слов прошла перед слушателями, завершившись Второй сонатой, вечной диковинкой, к которой невозможно привыкнуть, — недаром даже сам Шопен называл четыре ее необычные части своими «безумными детищами». Восхищаюсь убежденностью молодой пианистки в собственной художнической правоте.
Концерт же победителя последнего конкурса им. Чайковского Дмитрия Маслеева расстроил. Ничего художественного на нем не случилось. Главное достоинство этого скромнейшего, надо сказать, юноши — умение на феноменальной скорости попасть в нужные ноты. С особым удовольствием он делает это на большой громкости. В результате «Дикую охоту» Листа пришлось слушать, прикрыв уши. Не получился толком ни Шуман, ни Метнер. Закрыв глаза, я представляла себе, что вот так могла бы играть какая-нибудь стажерка-второкурсница из Китая, верная последовательница виртуоза Ланг Ланга.
Жаль, что жюри конкурса им. Чайковского, присудившее пианисту высшую премию, не слышало этого клавирабенда. Кстати, Динара Клинтон на конкурсе не прошла на второй тур… Вот уже пятый конкурс подряд я запрашиваю результаты поименного голосования членов жюри по каждому исполнителю. Недавно моя очередная борьба завершилась: мне вновь отказали. Что за страшная тайна сокрыта в нашем конкурсе? Что это за черный ящик? Мне-то кажется, пока работа жюри не станет прозрачной и баллы не будут последовательно обнародоваться, она всегда будет выглядеть подозрительно. Неужели конкурс Чайковского никогда не изживет своего старомодного изъяна?
 

Главная блондинка Мценского уезда
В столичном музыкальном мире случилось счастье: в Большом театре — удачная оперная премьера! Ведь после скучных «Кармен» и «Иоланты» опероманы совсем загрустили. «Катерину Измайлову» Д. Шостаковича тонко, без зубодробительных эффектов (там и так сплошной ужас) поставил драматический режиссер Римас Туминас. Его долго уговаривали, и, судя по его рассказам, работа далась ему большой кровью. На вопрос, будет ли он еще ставить оперы, отвечает троекратным: «Никогда! Никогда больше! Ни-ког-да!»
«Катерина Измайлова» (1956–1962) — это позднейшая переделка оперы «Леди Макбет Мценского уезда» (1932), настолько смелой, что спровоцировала отвратительную статью «Сумбур вместо музыки», в которой говорилось: «Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге» (так и есть, но это лишь мизерная часть правды!). Оперу тогда назвали «левацким уродством».
В 2016 году главному дирижеру Большого театра Тугану Сохиеву больше импонирует вторая, более советская редакция Шостаковича: «В ­1930-е годы Шостакович баловался оркестром, — объясняет он. — Мы взяли версию, сделанную человеком за 60. С его эмоциональным багажом».
Не знаю, не знаю. «Катерину Измайлову» Большой уже ставил в 1980 году. Удался ли спектакль Борису Покровскому? Так, Рихтер в дневнике записал: «И опять я сделал ошибку. Я ведь уже давно дал слово не переступать порога Большого театра… И вот переступил и… поплатился».
Но сегодняшняя постановка чрезвычайно удачна. Туминас уверяет, что не испытывает сочувствия к героине-убийце. «Это опера не о любви, — говорит он. — Это не «Ромео и Джульетта». Это о жестокости. Об отчаянии среды, куда попала Катерина. Должна звучать жажда ее свободы».
Однако чудо искусства в том, что героине невероятно сопереживаешь. Хотя на партию Катерины пригласили немку Надю Михаэль — стильную, бледную, худую, стриженую блондинку. Надо ли говорить, сколько нареканий у любителей доброй старины вызвал такой кастинг! Мол, подать сюда русскую купчиху, дебелую да румяную!
Однако Наде (ее Катерина легко идет на убийства ради любви) и ее партнеру Джону Дашаку (его Сергей — наглый, азартный завоеватель) удалось вывести оперу из «хохломского» лабиринта на высоту совершенно иную. Да, Большой театр, пригласив на главные партии зарубежных артистов, пошел на заведомо вызывающий шаг. Но оба певца не только достойно пели, но и артистически блистали, заставляя всматриваться в каждый свой жест.
Добавить бы еще оркестру Тугана Сохиева эмоций, отчаяния, ведь музыка Шостаковича на непредставимом накале показывает сошествие во ад. Разве не ради этого писалась опера?.. Оценим, впрочем, остроумие Дмитрия Дмитриевича. В его заметках по постановке указано: «После окончания каждого акта надо быстрее давать свет в зрительный зал, чтобы зрители узнали, что сейчас будет антракт и можно идти в буфет».
 

«Безумные песни» под арестом
Да, от любви можно обезуметь. Еще как. Сложнейшую программу Mad songs — «Безумные песни» эпохи ­барокко — представила певица Юлия Микконен. Юля с отличием окончила Московскую консерваторию. Давно и всерьез занимается историческим исполнительством. Основала ансамбль «Бах-консорт», потом Basiliensis (музыка раннего барокко). Сейчас живет и работает в Австрии.
Почему я не очень охотно направлялась на ее концерт в шехтелевский особняк на Тверском бульваре? Потому что это какой-то мутный Дом приемов «Империя», на сайте которого значится: «Всё имущество арестовано». И однажды меня уже не пустили сюда на концерт за отсутствием длинного платья (таковых не имею).
Публика здесь небедная, беззаботная, тут и там попивающая винцо. Пухлогубые дамы усредненного возраста, которые, так сказать, тянутся к искусству, к знаниям. Правда, на концерте, где звучало столько трагического, в зале то и дело вспыхивали маленькие экранчики. И пусть певица тебе тут поет-убивается: «Рассудок мой весь в пепел обратился…» А мы в это время почитаем эсэмэску: «Киса, куда заныкала пузырь?» Юля, страдая, неистовствует: «Подайте мне огонь, кинжалы, яду!», а пупсовидная девушка в публике показывает ей темечко, углубившись в чтение послания: «Ты где, шалава?»
В соседнем зале громко разговаривают, звенят бокалами. Ну что ж, салон есть салон, и неизвестно еще, не играл ли великий Шопен под чавканье гостей и отдаленный смех челяди на кухне.
Программу комментировала клавесинистка Ольга Филиппова, рассказавшая, что в XVI–XVII веках в Британии песни про сумасшедших приобрели чрезвычайную популярность. Это было последствием нового развлечения, введенного королем Чарльзом II: он выстроил здание госпиталя для умалишенных — Бедлама — в виде барочного дворца, где за один пенс позволялось наблюдать за жизнью несчастных, их передвижениями и странными жестами… Отсюда пошла мода на «­безумные песни».
Ольга завершила концерт тихой фразой: «В XVII веке не было плохих композиторов!» Именно так. Доуленда сменял Пёрселл, Джона Экклза — Генри Лоус…
Странный это все-таки особняк. Роскошнейший полупустой дом в самом центре Москвы, все имущество которого арестовано, а посетители, умяв пирожные из кафе «Гоголь-моголь», слушают «Безумные песни» времен Шекспира. Какой же у нас все-таки бедлам.
А вот сам концерт я оценила. Не говоря уже о мужестве артисток. 
 

Загадочный Рихтер
С любовью и тоской прихожу я всегда в мемориальную квартиру Рихтера. И слово «мемориальная» каждый раз меня добивает. Я еще помню, как поднималась сюда, на 16-й этаж светло-кирпичной башни в конце Большой Бронной, на неторопливом лифте, нажимала на кнопку звонка, дверь открывала Нина Львовна Дорлиак и… на мои плечи клала лапы огромная догиня Лиза, которую я ужасно боялась.
Собственно, Рихтерам в начале ­1970-х дали две одинаковые квартиры на последнем этаже, симметричные, «бабочкой». Стенка, разделявшая гостиные, была снесена, и получилась довольно просторная зала, общая для «мужской» половины Святослава Рихтера и «женской» Нины Дорлиак. Здесь собирались их многочисленные гости; здесь сейчас проходят концерты.
Большая печаль, что в последние годы попасть в квартиру-музей можно было, только как-нибудь хитро договорившись. Всё, кажется, было сделано для того, чтобы сюда приходило как можно меньше посетителей. А ведь Рихтером до сих пор интересуются тысячи людей!
Сейчас у ГМИИ им. Пушкина, которому завещана квартира, новая заведующая отделом музыкальной культуры — Юлия Де-Клерк. Она прилагает немало усилий, чтобы о квартире Рихтера вновь заговорили как о культурном центре, до конца года расписала концерты молодых музыкантов. ­2016-й — юбилейный год и Прокофьева, и Шостаковича, которых близко знал Рихтер, поэтому в программах много их музыки. Например, 30 мая — изумительный концерт: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Король Лир» и «Сонеты» в музыке обоих юбиляров. А закончит год выдающийся молодой пианист Вадим Холоденко. Очень надеюсь на новые выставки, на обнародование еще не виданных нами писем, рисунков, документов.
Рихтер ушел из жизни в 1997 году, вскоре не стало и Нины Львовны. Прошло почти 20 лет. Но где же, где разобранные архивы музыканта, который отличался необычайной точностью в своих записях и ведении дел? У исследователей его биографии много вопросов, на которые пока никто не дает ответов.
Наталья ЗИМЯНИНА, Россия