Свет хасидского подполья

Отрывки из книги. 

Продолжение, начало в №№ 1058–1064)

Волнующая встреча с реб Менделем в Черновцах

Когда я выехал из Самарканда, несмотря на то, что у меня было несколько поручений, главным образом я думал о будущей встрече с реб Менделем.

Я приехал в Черновцы 16 тамуза. Единственный адрес, который у меня был, это был адрес реб Хаима Залман Козлинера. Оставив у него дома чемоданы, я отправился домой к реб Менделю. С надлежащей осторожностью я стал искать квартиру, где жил реб Мендель. Конечно же, я боялся, что дом бывшего заключенного, особенно такого как реб Мендель, находится под наблюдением властей. Так что я несколько раз прошел мимо дома, чтобы убедиться, что поблизости нет никого подозрительного.

Сердце у меня стучало от предвосхищения встречи с реб Менделем. Я постучал в дверь, но никто не ответил. Один из соседей, услышав стук, вышел и спросил, кого я ищу. Я ответил:

– Товарища Футерфаса.

– Товарища Футерфаса нет дома, скорее всего он у своего друга Моше Вышецкого. Он у него проводит много времени.

К счастью, сосед знал адрес реб Моше Вышецкого, который жил недалеко от реб Менделя. Он рассказал мне, как пройти, и я легко нашел нужный дом. Удостоверившись, что за домом нет слежки, я постучал в дверь.

Я услышал звук шагов, приближающихся к двери, а потом женский голос спросил: 

– Кто там?

– А айгенер, — ответил я на идише. Это означает: «один из наших».

На несколько секунд воцарилась тишина, и затем женщина снова спросила:

– Кто там?

Не было никакого смысла говорить свое имя, ведь она меня не знала, поэтому я лишь снова повторил: «А айгенер».

Я услышал, как находящиеся в доме перешептываются, и через несколько мгновений жена реб Моше Вышецкого, Хаши, открыла дверь. Я зашел в дом, но никого не увидел. Г-жа Вышецкая спросила, как меня зовут. Я ответил громко: «Зальцман!», предполагая, что присутствующие ушли из зала во внутренние комнаты и слышат меня. Так что я продолжил говорить громко: «Рав Футерфас здесь?»

Через несколько минут реб Мендель вышел мне навстречу. Поскольку последний раз я видел его еще в раннем детстве, то конечно же не узнал его и спросил:

– Вы — реб Мендель?

– Да, — ответил он, — а ты — сын реб Авреймла Зальцмана?

– Да, это я...

– Ну, здравствуй, здравствуй!

Я не смог сдержаться, и слезы волнения выступили у меня на глазах. Реб Мендель, как известно, был очень сердечным человеком, так что я заметил, что и его глаза увлажнились.

Реб Моше Вышецкий, услышав нашу волнующую встречу, тоже вышел из комнаты мне навстречу. Я поздоровался с ним, бросив взгляд на его измученное лицо, на котором были ярко видны тяготы галута... На голове его, в районе лба, была глубокая вмятина. Позже реб Мендель рассказал мне, что когда реб Моше был в трудовом лагере, он занимался рубкой деревьев в лесу, и однажды дерево упало ему прямо на голову. Реб Моше чудом остался в живых.

Реб Моше понял, что я пришел, чтобы встретиться с реб Менделем, и тактично вышел из комнаты, оставляя нас наедине.

Я сидел напротив реб Менделя и от волнения не знал, что сказать. Я был 20-летним мальчишкой и очень смущался перед немолодым хасидом, за плечами которого — многие годы самоотверженной деятельности по распространению Торы. Реб Мендель почувствовал это и начал нашу беседу со своей мудрой улыбки. Лицо его излучало любовь.

Однако я чувствовал, что он остерегается меня. Что-то рассказывает, но еще больше скрывает. Я, несомненно, понимал его: все-таки он меня лично не знает, и даже если я — тот самый Гилька Зальцман, сын его доброго друга реб Авреймла, это ничего не говорит обо мне самом. Ведь бывали уже случаи, что отец был праведником, а сын — Б-же упаси...

Однако с каждой минутой лед таял все больше. Поняв из моих рассказов, что я действительно «айгенер», «наш человек» в полном смысле слова, и нет никакой причины меня опасаться, реб Мендель начал расспрашивать во всех подробностях о наших людях в Самарканде и Ташкенте. Он знал, что в этих городах находятся самые большие хабадские общины на то время, и страстно желал знать обо всем, что касалось жизни нашей общины, до самых мелочей. И я на самом деле долго рассказывал ему о том, что у нас происходит, в том числе и о нашей подпольной деятельности.

В продолжение нашей беседы я задал реб Менделю вопрос по поводу общественной деятельности: нужно ли заниматься сначала самоусовершенствованием или работать одновременно в обоих направлениях? Я рассказал ему о непрекращающихся спорах, которые вели реб Берке и реб Моше во время итваадутов.

Вначале я почувствовал, что реб Мендель не очень понимает вопрос, тем более что он не хотел занимать чью-либо сторону. Однако когда я объяснил ему более четко, он дал однозначный ответ в своем стиле: «Послушай, Гилька! Даже если сам пророк Элиягу придет и скажет тебе, что не обязательно заниматься приближением других евреев к Торе, ответь ему: Вы конечно же пророк Элиягу, и мы Вас очень уважаем, но мы не послушаемся Вас, а будем продолжать приближать евреев к Торе!»

Мы продолжали разговаривать, и тут реб Моше Вышецкий зашел в комнату. Поскольку я не был с ним близко знаком и не знал, можно ли положиться на него, я перестал говорить на темы, о которых лучше молчать. Вообще в России у нас было правило: даже тому, на кого полагаются, не рассказывают все. А лишь то, что ему необходимо знать.

(О наших самаркандских тайнах шутили, что человек из Самарканда может говорить с тобой часами и ничего толком не рассказать. Такая беседа выглядела примерно следующим образом: «Я пошел в одно место и встретился там с одним человеком. Я поговорил с ним о деле, и после того как все объяснил, он со мной согласился. Так что все улажено».)

Реб Мендель сразу же почувствовал перемену и сказал:

– Если ты остерегаешься его, то и мне ничего не рассказывай. Потому что я в любом случае расскажу ему все.

Я удивился: и это человек, который умеет хранить тайны? Реб Мендель, посмотрев на мое недоумевающее лицо, объяснил:

– Мы с ним — два тела, но одна душа.

И стал подробно рассказывать мне об их глубокой дружбе еще с юношеских лет.

Где такое видано в Любавичах?

На следующий день, в пост 17 тамуза, я снова пришел к реб Вышецкому. Поскольку вся семья реб Менделя была в Англии, то ему нечего было делать одному в четырех стенах, так что он проводил почти весь день у реб Моше. У них были постоянные совместные занятия. Они садились вместе учиться и общались друг с другом, как братья.

В то утро к реб Моше пришел и реб Моше Хаим Дубровский. По-видимому, это была группа близких друзей, которые время от времени собирались вместе.

Я встал на молитву, и когда дошел до чтения слихот, реб Моше Хаим как раз прошел рядом со мной. Он поглядел на меня, а потом кивнул реб Менделю, обращая его внимание на меня, и сказал:

– Где было такое видано в Любавичах?

Реб Мендель ответил:

– Да ладно, реб Моше Хаим, пусть говорит... 

Я почувствовал, что реб Мендель говорит с ним очень уважительно, т.к. реб Моше Хаим был старше его.

(Позже мне стало известно, что в Любавичах не говорили слихот во время постов, и этот обычай появился в ХАБАДе лишь в более позднее время.)

Тем временем реб Мендель облачился в талит и тфилин и начал молиться. Его молитва растрогала меня до глубины души. Он молился медленно, слово за словом, с особым напевом, который был переплетен с мелодиями напевов реб Михля из Злотчева. Нет слов, которые могли бы описать сладостность и приятность этой молитвы. Однажды я слышал отрывок мелодии реб Михля из Злотчева, которым молился реб Иче дер Матмид. Реб Мендель молился, используя предыдущий отрывок. Оба они были полны души и сердца.

Во время своего пребывания в городе я заметил, что реб Мендель не торопится домой. Он сидел со мной долгими часами дома у реб Моше и лишь к вечеру возвращался к себе. Наверное, он понял, что я хотел бы провести с ним как можно больше времени, но не хотел, чтобы я приходил к нему, ведь это могло вызвать подозрение: что общего может быть у молодого парня и бывшего заключенного?

В Черновцах в то время проживали и другие хасиды ХАБАДа, такие как реб Хаим Залман Козлинер, известный по прозвищу Хазак (аббревиатура его имени Х-З-К, т.е. Хазак, что на иврите означает «сильный, крепкий, твердый». – Прим. пер.), реб Авраам Шмуэль Левенгерц и другие. Сын Хазака реб Мотл к тому времени уже женился и переехал жить в Ташкент. Сын реб Моше реб Михль Вышецкий тоже переехал в Ташкент и жил у своей сестры Дины, вышедшей замуж за реб Мордехая Городецкого. Вообще надо сказать, что молодежь не оставалась в Черновцах. Большинство уезжали в Ташкент или Самарканд, где были более многочисленные и молодые хабадские общины.

Раввин Гиллель ЗАЛЬЦМАН, США

Продолжение следует