Бренные заметки о Вечном городе

Монументальное здание синагоги производит оглушающее впечатление. Под куполом 50-метровой высоты в строгом геометрическом порядке располагаются мраморные колонны, красочные настенные орнаменты, цветочные украшения, позолоченные вазы, жарко надраенные бронзовые светильники размером с дерево, арки, проемы, балконы, решетки, кафедры, мраморные троны, семисвечники и снова колонны. Голос кантора, облаченного в высокую черную шапку и черную сутану, делающего его похожим на падре, взлетает высоко под купол, дробится обо все великолепие этого безобразия и мелкими осколками осыпается на уши молящихся.

В будний день кантор воспроизводит свой мелодический речитатив через микрофон. Десяток динамиков, расположенных вдоль бимы, возвышения в конце синагоги, на котором высится внушительных размеров арон-акодеш — место хранения свитков Торы, — позволяют понять, о чем идет речь. А речь идет странная, поскольку нусах — порядок молитвы — отличается и от ашкеназского, и от сефардского. У общины римских евреев, гордо именующих себя сынами Рима, своя длинная история и свой собственный порядок молитвы, который так и называется — нусах бней Роми.

Не то чтобы разница была весьма существенной, но для уха, привычного к определенному порядку фраз, каждое новое слово, а уж тем более новая фраза кажется вопиющим возмутителем порядка. Забегая вперед, отмечу, что наиболее удивительным и необычным мне показалось особое благословение, провозглашаемое в конце субботней молитвы. Оно восхваляет благочестивых дочерей Израиля, освящающих Имя Всевышнего тем, что покрывают голову шляпкой или платком. Ни в одной еврейской общине мира такого благословения не существует, как видно, не все гладко с благочестивыми дочерями Израилевыми в общине сынов Рима.

В субботу, когда микрофон не работает и разобрать слова кантора почти невозможно, мелодический речитатив нусаха «Бней Рома» приводит гостя в состояние исступленного раздражения. Ведь молитва длится больше двух часов, целых двух часов неустанных попыток понять, «что же он теперь сказал». Какое там общение со Всевышним! Где сосредоточенность и отрешенность! Самый уравновешенный еврей, если он, конечно, не римлянин, к концу литургии приходит в состояние с трудом сдерживаемого бешенства.

Хуже всего оказалось с чтением Торы. Вынос свитка напоминает выходной марш из оперы «Аида». Не по красоте мелодии, а по пышности происходящего. Хор певчих, до той поры скрывавшийся за колоннами арон-акодеша, в полном составе выходит на сцену, простите, на биму. Арон-акодеш — огромное сооружение метров двадцати высотой. Разумеется, мраморные колонны слева, мраморные колоны справа, за которыми скрывается настоящий орган. Это я уже после молитвы узнал, заглянув в святая святых.

– Не в субботу, — объяснил служка, у которого на груди висел серебряный полумесяц с выгравированной надписью «Шамаш» («Служка»). — У нас ортодоксальная община.

Служка был плохо выбрит, одет в ашкеназского покроя лапсердак и круглую черную шляпу. Манерами он напоминал голодного кота, хотя вид у него при этом был совершенно сытый. Поди разбери этих сынов Рима... На биму ведут восемь беломраморных ступенек, а к двери в арон-акодеш — еще шесть. Дверь прикрыта пологом из роскошной набивной ткани салатового цвета, похожей на гобелен, изображающий бесконечную россыпь кустов алых роз. Потянув за шнур справа, полог отодвигают влево, и за ним оказывается высоченная, метров в десять, двустворчатая дверь темного дерева, инкрустированная золотом.

Хор продолжает петь, и дверь важно раскрывают. За ней находится еще один полог, на сей раз пурпурный. Тянут за шнур слева, полог отодвигается вправо, и только после всех перечисленных действий, хорошо согласованных с мелодическим речитативом — б-р-р-р! — взору открывается огромный обтянутый пурпуром шкаф, на дне которого стоят свитки Торы. Свитки вполне ашкеназского типа, один из них торжественно извлекают — хор гремит! Процессия спускается по всем ступенькам с левой стороны бимы, торжественно проходит мимо первого ряда и снова поднимается на биму уже с правой стороны. Аиды в Риме, я вам говорю!

Наконец дошла очередь и до самого чтения Торы. Бархатный голос раввина общины, самолично занявшего место чтеца, наполнил пространство под куполом и быстро превратился в мерцающий гул. С трудом улавливая отдельные слова, я в полном отчаянии поглядывал на сынов Рима. Они чувствовали себя прекрасно, вполне ориентируясь в тексте. Ощутив себя чужим на этом празднике жизни, я открыл обыкновенный ашкеназский молитвенник и, отрешившись от брегов Тибра, пустился в привычное духовное путешествие.

 

Для развлеченья и веселья

День игр в Колизее происходил следующим образом. Публика собиралась с самого утра: тащили корзины еды, мангалы для жарки мяса, одеяла, чтобы укрываться во время сна, и, разумеется, вино, много вина. На широких мраморных лавках проводили весь день: ели, спали, ругались с соседями, рассказывали скабрезные анекдоты, обменивались новостями и пили вино, много пили.

Утро начиналось с помпы. Так на латыни именуется парад-алле всех участников представления. Затем, пока публика завтракала, на арену — песок по-латыни — выпускали мелких хищных зверей. Охотники ловили их и загоняли в клетки. Развлечение небольшое, так, одному разорвут бок, другому откусят пальцы, но много ли нужно человеку во время завтрака? На арену поглядывали одним глазом, дожидаясь главного.

Тем временем солнце поднималось высоко над Колизеем, и специальная команда бывших матросов натягивала над гигантским цирком тенты, дабы солнце не мешало приятному времяпрепровождению. Примерно в полдень на арену доставляли преступников, осужденных на смертную казнь. Под полом арены скрывались обширные помещения и восемьдесят лифтов, доставлявших все необходимое для забавы. На одних лифтах поднимали голых и безоружных преступников, а на других — голодных зверей: тигров, львов, медведей. Звери рвали преступников на куски и пожирали прямо на глазах у веселящейся публики.

Игры иной раз длились по сто дней, и каждый день проходили казни. Чтобы набрать такое количество виновных, правосудие должно было работать с повышенной эффективностью.

Сытых зверей загоняли в клетки и прятали под ареной, а на красный песок выходили акробаты, клоуны, жонглеры, фокусники, развлекая публику до обеда. После приема пищи и короткого сна начиналось самое главное — бои гладиаторов. Тут уж кровь лилась ручьями в прямом смысле этого слова. Это не художественный образ, а подлинный факт римской жизни, во время игр песок на арене меняли каждый день, он был насквозь пропитан человеческой кровью.

А благородные патриции и низкого происхождения плебеи забавлялись этим зрелищем изо дня в день. Происходившее в Колизее может сравниться только с Содомом и Гоморрой. Впрочем, куда этим маленьким городкам до имперских масштабов Рима! За несколько веков работы цирка на его арене были умерщвлены сотни тысяч людей и среди них десятки тысяч евреев. Возможно, именно из-за беспощадной жестокости и бесчеловечного отношения к другим людям Всевышний разрушил Римскую империю, рассеял и уничтожил культуру, стер в пыль города и дворцы.

Яков ШЕХТЕР, Израиль

Окончание следует